Пережил блокаду в родном городе

Всю войну и блокаду я провел в своем родном городе Ленинграде. Когда началась война, мы жили в московском районе на Рощинской улице. В то время это была самая окраина города. Рощинская улица заканчивалась группой деревянных двухэтажных бараков, в одном из которых жила наша семья. За бараками уже начиналась область.

Первый день войны мне запомнился тем, что он был теплый, солнечный и безветренный, а также тем, что около больших динамиков, которые были установлены в нескольких местах нашего микрорайона, собиралось много людей, внимательно и с тревогой слушавших последние известия. Больше обычного было людей в продовольственных магазинах, хотя ажиотажа там не было.

Первые два месяца войны мною, тогда еще младшим школьником, воспринимались довольно спокойно. Жильцы дома по очереди дежурили на чердаке нашего барака. Я с матерью несколько раз тоже был там. Чердак был уже оборудован ящиками с песком и большими клещами, чтобы захватывать зажигательные бомбы.

После 8-го сентября, когда немцы замкнули по суше блокаду, положение города и нашей семьи резко изменилось. Из-за близости фронта нас эвакуировали на Васильевский остров. Там, в доме 50 по Большому проспекту мы и прожили все остальное военное время. В сентябре же были введены продуктовые карточки, и снабжение стало гораздо скуднее.

Все чаще были авианалеты, а с начала блокады и артобстрелы. По общему признанию и по моему личному мнению артобстрелы считались более опасными. Они были неожиданными и непредсказуемыми в смысле места взрыва. Поблизости от нашего дома не было оборудованных бомбоубежищ, поэтому и взрослые и особенно мы, школьники, по неопытности не очень прислушивались к сигналам метронома о начале воздушной тревоги или артобстрела. Несколько раз мимо меня летели осколки разорвавшихся снарядов, но судьба, видно, была благосклонна ко мне. Забегая вперед, скажу, что нашему дому, вообще, повезло, ни одна бомба в него не попала. Только во внутренний двор залетел один снаряд, вошел в торцевую стену соседнего дома, но не взорвался. Гораздо более серьезными испытаниями были все более скверные пайки по карточкам и ухудшение бытовых условий.

В сентябре 1941 г. я не смог пойти во 2-й класс учиться, потому что школы в нашем районе были закрыты. В ноябре отключили электричество и воду. Перестала работать канализация. Наступил самый тяжелый период блокады. С 20-го ноября 1941-го г. дневная норма хлеба для иждивенцев и детей была снижена до 125 грамм. Правда, эта минимальная за все время блокады норма существовала 35 дней до 25-го декабря 1941 г. Затем она увеличилась до 200 г. Но это роковое снижение сыграло самую пагубную роль. Следствием этой минимальной нормы была смерть от дистрофии и голода сотен тысяч ленинградцев. С водой было легче. Мы со взрослыми ходили на Неву. Это было довольно близко, один квартал от нашего дома. Как ни странно, в нашем доме не было проблем с дровами. Во дворе были сараи с запасенными еще с лета дровами. Конечно, к концу зимы и дрова и сами сараи пошли на отопление. Были разломаны также все близлежащие заборы и несколько старых деревянных домов, уцелевшие жители которых были переселены в освободившиеся комнаты каменных домов.

Голод постепенно опустошал наш небольшой трехэтажный дом. Но моим детским впечатлениям вымерло более половины жильцов. Больше всего умирало в январе, феврале и марте 1942 г. Каждый день я видел, как оставшиеся в живых люди везли своих умерших близких на детских санках сначала в гробах, а потом, когда и гробов стало не хватать, то просто завернутыми в материю. Если сил не было довезти до кладбища, то случалось, что и оставляли тела прямо на улице. Их затем подбирали специальные похоронные команды.

Нашей семье повезло, и я, и отец, и мать, и младшая сестра остались живы. Хотя был период, когда мы все очень сильно ослабли. Помню случай. У моей матери были дальние родственники на другом краю Ленинграда в Парголово. Там был то ли колхоз, то ли совхоз. У них несколько лошадей погибли от артобстрела. Мать узнала об этом, пошла пешком в Парголово и достала несколько килограмм конины. Мы потом долго питались небольшими порциями мяса и варили бульон из костей.

Из моих первых впечатлений от первой блокадной зимы, могу отметить отсутствие какого-либо страха перед немцами вообще, перед бомбежками и обстрелами. Мы все: и дети, и взрослые, несмотря ни на что, верили в победу.

Наиболее тяжелое впечатление произвела на меня жуткая картина гигантских штабелей трупов, которые лежали во дворе больницы им. Ленина там же на Васильевском острове. С другой стороны, вспоминаю и более спокойные вечера, когда не было воздушной тревоги, и мы, младшие школьники, собирались в одной из комнат нашей большой коммунальной квартиры и вместе читали детские книжки, сказки, школьные хрестоматии для младших классов. Читали при керосиновой лампе или при коптилке. Тогда я впервые прочитал «Мифы древней Греции» в изложении для школьников.

К апрелю 1942 г. стало немного легче. В очередной раз повысили продовольственные нормы. И хотя в жилых домах по прежнему не было электричества, руководству города удалось пустить несколько маршрутов трамвая. Как потом выяснилось, это явилось для немцев полной неожиданностью. С этого момента их уверенность в том, что они могут взять Ленинград, почти исчезла.

В то время я не мог полностью оценить значение происходящего, но впоследствии понял, что именно тогда, весной 1942 г. ленинградцы окончательно поверили в то, что мы выстоим и победим.

Очень большое значение для улучшения санитарного состояния города имело решение городских властей провести в течение нескольких дней уборку улиц и дворов от снега, грязи и нечистот, которые скопились за долгую зиму. Пережившие эту первую блокадную зиму жители, несмотря на голод и подорванное здоровье, активно участвовали в этом мероприятии. Город был спасен от угрозы возникновения эпидемии.

Еще одно яркое впечатление осталось в моей детской памяти. В конце весны и в начале лета 42-го стояли теплые солнечные дни. Никогда позже я не видел Васильевский остров таким по-своему красивым, если это слово можно отнести к военному времени. Автомобилей практически не было видно. Редкие трамваи проезжали по улицам. Брели немногочисленные прохожие. Улицы просматривались насквозь далеко за перекрестки. Воздух был прозрачен и чист. И глядя на это, на время забывалось о том, что идет война, что город в блокаде, что на каждом шагу видны разрушения, причиненные бомбежками и обстрелами.

Летом наше положение еще немного улучшилось благодаря тому, что начали поспевать овощи, посаженные на грядках около домов. Их возделывали, где только можно было. Я лично видел грядки даже на Невском проспекте на газонах около Казанского собора. Мы также ездили на окраины города и рвали там лебеду. Из нее варили суп.

Осенью 1942 г. постепенно в жилые дома стали подавать электричество, но только для освещения. Возобновилось водоснабжение.

1 сентября после годичного перерыва открылись школы, и я поступил в 3-й класс, минуя 2-й, который пропустил в прошлом году. После занятий в школе нам почти каждый день поручали собирать на газонах Большого проспекта дубовые и кленовые листья. Затем взрослые упаковывали их в мешки и отвозили на табачную фабрику им. Урицкого. Она находилась, да и теперь находится там же, на углу Среднего проспекта и 9-й линии Васильевского острова недалеко от нашей школы. На фабрике не хватало табака и собранные нами дубовые и кленовые листья шли для подмешивания в табак.

www.waralbum.ru Школьники с букетами цветов на Адмиралтейском проспекте 1 сентября 1941 года.

Заканчивая свои воспоминания, хотел бы сказать, что у нашего поколения было деформированное детство, трудная послевоенная юность, а в настоящее время довольно бедная старость.

Но мы были вместе с нашим любимым великим городом в самый тяжелый, самый трагический и самый героический период его истории и всегда будем этим гордиться.

Источник: Моя блокада (документальные очерки). – М.: Издательство ИКАР, 2009.  с.65-69. (Тираж 200 экз.)