Кручу головой направо, налево. Назад голова не вертится, а хотелось бы. Вижу, все идут. Впереди кто-то из офицеров. Справа увидел санинструктора. Подумал: чего это он здесь? И в это время услышал свист мины, этакий шипящий, противный. А потом – хлоп! И дождь осколков вокруг…

Кручу головой направо, налево. Назад голова не вертится, а хотелось бы. Вижу, все идут. Впереди кто-то из офицеров. Справа увидел санинструктора. Подумал: чего это он здесь? И в это время услышал свист мины, этакий шипящий, противный. А потом – хлоп! И дождь осколков вокруг…

«По окон­чании моей ссылки, в 1943 году, я был назначен в Тамбов, в обла­сти которого до революции было сто десять церквей, а я застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, я и в Тамбове около двух лет совмещал церковное слу­жение с работой в госпиталях для раненых», — вспоминал Свя­титель. Ему шел в то время 67-й год.

«По окон­чании моей ссылки, в 1943 году, я был назначен в Тамбов, в обла­сти которого до революции было сто десять церквей, а я застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, я и в Тамбове около двух лет совмещал церковное слу­жение с работой в госпиталях для раненых», — вспоминал Свя­титель. Ему шел в то время 67-й год.

«По окон­чании моей ссылки, в 1943 году, я был назначен в Тамбов, в обла­сти которого до революции было сто десять церквей, а я застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, я и в Тамбове около двух лет совмещал церковное слу­жение с работой в госпиталях для раненых», — вспоминал Свя­титель. Ему шел в то время 67-й год.

«По окон­чании моей ссылки, в 1943 году, я был назначен в Тамбов, в обла­сти которого до революции было сто десять церквей, а я застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, я и в Тамбове около двух лет совмещал церковное слу­жение с работой в госпиталях для раненых», — вспоминал Свя­титель. Ему шел в то время 67-й год.

Разбирая архив отдела, я наткнулся на документы на английском языке. Это были кодовые переговорные таблицы с американскими и английскими судами в период Великой Отечественной войны, когда наши суда ходили в Америку, доставляли различные грузы и тем самым вносили свой вклад в дело Победы над врагом.

Разбирая архив отдела, я наткнулся на документы на английском языке. Это были кодовые переговорные таблицы с американскими и английскими судами в период Великой Отечественной войны, когда наши суда ходили в Америку, доставляли различные грузы и тем самым вносили свой вклад в дело Победы над врагом.

Разбирая архив отдела, я наткнулся на документы на английском языке. Это были кодовые переговорные таблицы с американскими и английскими судами в период Великой Отечественной войны, когда наши суда ходили в Америку, доставляли различные грузы и тем самым вносили свой вклад в дело Победы над врагом.

Разбирая архив отдела, я наткнулся на документы на английском языке. Это были кодовые переговорные таблицы с американскими и английскими судами в период Великой Отечественной войны, когда наши суда ходили в Америку, доставляли различные грузы и тем самым вносили свой вклад в дело Победы над врагом.

Разбирая архив отдела, я наткнулся на документы на английском языке. Это были кодовые переговорные таблицы с американскими и английскими судами в период Великой Отечественной войны, когда наши суда ходили в Америку, доставляли различные грузы и тем самым вносили свой вклад в дело Победы над врагом.

Разбирая архив отдела, я наткнулся на документы на английском языке. Это были кодовые переговорные таблицы с американскими и английскими судами в период Великой Отечественной войны, когда наши суда ходили в Америку, доставляли различные грузы и тем самым вносили свой вклад в дело Победы над врагом.

Скоро пришло известие, что эшелон с детьми попал под бомбёжку и многие погибли. А потом говорили, что учителя разбежались, оставив детей одних. Директор нашей школы, Полина Филипповна, уговаривавшая мою маму отправить меня с эшелоном, и после войны была директором, хотя все знали, что она первая бросила детей на произвол судьбы.

Скоро пришло известие, что эшелон с детьми попал под бомбёжку и многие погибли. А потом говорили, что учителя разбежались, оставив детей одних. Директор нашей школы, Полина Филипповна, уговаривавшая мою маму отправить меня с эшелоном, и после войны была директором, хотя все знали, что она первая бросила детей на произвол судьбы.

Скоро пришло известие, что эшелон с детьми попал под бомбёжку и многие погибли. А потом говорили, что учителя разбежались, оставив детей одних. Директор нашей школы, Полина Филипповна, уговаривавшая мою маму отправить меня с эшелоном, и после войны была директором, хотя все знали, что она первая бросила детей на произвол судьбы.

Скоро пришло известие, что эшелон с детьми попал под бомбёжку и многие погибли. А потом говорили, что учителя разбежались, оставив детей одних. Директор нашей школы, Полина Филипповна, уговаривавшая мою маму отправить меня с эшелоном, и после войны была директором, хотя все знали, что она первая бросила детей на произвол судьбы.

Есть замечательные рассказы работ­ников Публичной библиотеки, которые в самое голодное, отчаянное время перетаскивали в хранилища частные библиотеки умерших собирателей, ученых, библиофилов, те собрания, которые остались бесхозными, спасали книги из разбомбленных домов. Никто не заставлял их, не было на то указаний, ничем эта работа не поощрялась.

Есть замечательные рассказы работ­ников Публичной библиотеки, которые в самое голодное, отчаянное время перетаскивали в хранилища частные библиотеки умерших собирателей, ученых, библиофилов, те собрания, которые остались бесхозными, спасали книги из разбомбленных домов. Никто не заставлял их, не было на то указаний, ничем эта работа не поощрялась.

Есть замечательные рассказы работ­ников Публичной библиотеки, которые в самое голодное, отчаянное время перетаскивали в хранилища частные библиотеки умерших собирателей, ученых, библиофилов, те собрания, которые остались бесхозными, спасали книги из разбомбленных домов. Никто не заставлял их, не было на то указаний, ничем эта работа не поощрялась.

Я с родителями жил на окраине Пятигорска − местные жители называли это место слободкой. Несколько домиков окружал общий забор с единственными воротами. Когда немцы стали приближаться к городу, у этих ворот ночью по очереди дежурили два человека. Мы, дети, дежурили вместе со взрослыми и развлекались пением разных песен, в том числе и про Сталина.