Обрывки дневника

Воздушная тревога

Жители Смольнинского района у кипятильника в бомбоубежище набирают горячую воду

Воздушная волна капризна: она может превратить окно в алмазную пыль и пренебрежительно обойти соседнее.

5 декабря 1941 года шла интенсивная бомбежка Смольнинского района. Территория одного из научно-исследовательских институтов попала в «квадрат».

После очередного разрыва бомбы в помещение медпункта ввели под руки человека. Он смотрел невидящим взглядом и непрерывно посмеивался. Повреждений на нем не было, одежда в порядке; только одна нога без башмака. Его усадили, осмотрели, ощупали – все в порядке. Нервный шок.

С этим человеком воздушная волна сыграл шутку: едва он вышел во двор, чтобы перейти в другое помещение, неподалеку разорвалась бомба. Краем воздушной волны за ним накрепко захлопнуло дверь, его бросило наземь, прижало спиной к косяку и – сорвало с ноги башмак, великодушно пощадив ногу. Башмака так и не нашли.

Путь на работу

Когда идешь на работу, путь представляется неодолимо длинным. Чтобы сделать его короче, надо наметить этапы, тогда каждый пройденный этап – победа.

От ворот до угла пять домов, от угла до почты – восемь; за почтой длинная, прямая – никуда не свернешь – улица. Скорей бы поворот! Хотя снаряды рвутся в переулках также, как и на больших магистралях, все-таки кажется, что на маленьких – безопаснее.

На пути площадь Искусств. Посередине сквер. Позади стройное здание Русского музея. Слева от него малый оперный театр, справа – Филармония. Кусочек города, с которым связаны самые праздничные минуты. Бредешь и вспоминаешь… Путь изучен, бредешь, не глядя под ноги.

Хлеб

Люди привыкли считать, что хлеб – это просто хлеб и сытость от 125 граммов всегда одинакова. Это неверно. Хлеб можно есть по-разному, и каждый должен найти для себя самый «сытный» способ. Можно есть, кусая от куска, можно отламывать хлеб по крошке. Некоторые его режут – кто на тоненькие прозрачные ломтики, кто на толстые квадратики. Все соглашаются с тем. Что самое сытное – корка.

Малодушные съедают хлеб, не успев выйти из булочной; другие – их меньшинство – делят паек на три части: на утро, к «обеду» и на ночь. Это героизм: знать, что можешь съесть свой собственный кусочек хлеба сию минуту, и воздержаться.

Дети

В Артиллерийском переулке, очень тихом, несмотря на его громкое название, помещались детские ясли. Внизу, в подвале, — бомбоубежище.

Оно казалось таким надежным, спокойным. Там ничего не было слышно: ни сирены, ни зениток, ни грохота разрывов. Смеются и плачут дети. Вполголоса разговаривают няни.

Прямое попадание разрушило дом. Разгрести груды обломков, отрыть бомбоубежище – сколько на это потребуется времени, часов, дней?

Те, кто был снаружи, немедленно взялись за дело. Орудуя лопатой, ломом, поднимая и отбрасывая кирпичи, прорыли лаз, ведущий в бомбоубежище. Он был узкий, и расширить его было невозможно из-за опасения обвала. Но цель, недоступная для взрослых, оказалась доступной для детей.

Коля Ермолаев и Ира Смирнова – им не было еще и по 12 лет – ползком на животе пробирались в засыпанное бомбоубежище. Вползали и выползали обратно, волоча за собой, по земле, по обломкам, закутанных в одеяла малюток. Они вытащили всех. Они спасли и взрослых, доставляя им воду и еду, пока бомбоубежище не отрыли.

Старший брат

На Петроградской стороне, на небольшой улочке имени профессора Попова, помещался Дом малютки. Те, кто знал об этом доме, думали и говорили о нем как о земле обетованной: там свет, тепло, еда…

Однажды люто-морозным вечером, когда весь город был окутан плотным туманом, в парадную дома постучали. Это был слабый стук, скорее похожий на царапанье. Дежурная няня, решив, что ей почудилось, не открыла двери.

Через некоторое время стук повторился. Замотав голову теплым платком, няня подошла к двери.

— Кто там? – спросила она. Молчание. Няня чуть приоткрыла входную дверь, и в прихожую ворвались клубы морозного воздуха. У самого порога, на заиндевелой ступеньке что-то темнело. Перепуганная няня позвала сестер.

При свете «жучка» они увидели двух мальчиков. Тот, что был постарше, прижимал к себе малыша.

Их втащили в помещение. Малыш спал. Это был благодатный сон, преддверие смерти для замерзающих. Старший еще бодрствовал, но говорить и двигаться не мог. Мальчиков вернули к жизни.

Это была, увы, нередкая для Ленинграда тех времен повесть. Отец на фронте, мать три дня назад ушла на работу и не вернулась, родные в эвакуации, у соседей свои заботы… Дворник сказала, что на Петроградской стороне есть такой дом – для малюток. И одиннадцатилетний Митя, закутав, как мог, братишку, отправился с ним в дальний путь: с Охты на Петроградскую сторону.

Они добирались целый день. Шли, взявшись за руки, останавливались, передыхали в подъездах и снова шли.

— Через Охтинский мост один дяденька Павлика на своих санках перевез, — рассказывал Митя. – Тут уж Павлик совсем замерзать стал и идти не мог. Под конец я его на закорках тащил – только такой он тяжелый, хоть и маленький. Вы его возьмете? Я и карточку его принес, — и Митя вытащил аккуратно завернутые в носовой платок хлебные карточки.

Одну он протянул медсестре, а вторую принялся снова заворачивать.

— Ну, я пойду, — сказал Митя, ни на кого не глядя. И добавил наставительно, как старший:

— А ты смотри, Павлик, слушайся тетей, чтобы за тебя краснеть не пришлось.

Их взяли обоих.

Источник: Подвиг Ленинграда. 1941-1944. – М.: Воениздат Мин. Обороны, 1960.