"Не сомневайся — родину надо защищать!"

Удинцев Глеб Борисович родился 19 июня 1923 г. в Москве в семье русских интеллигентов-разночинцев, вышедших из среды уральского русского духовенства (по линии отца) и уральских же горнозаводских крестьян и золотоискателей (по линии матери). Удинцев Г.Б. доктор географических наук (диссертация на тему «Геоморфология и тектоника дна Тихого океана»), океанолог-геоморфолог,  член-корреспондент РАН (1991). Государственная премия СССР (1969 г., 1977г.).

Когда я дома рассказал о начале войны, отец тотчас же включил радио­приемник, но ничего нового пока не сообщали, передавали только военные марши. Зная о том, что отец хотя и был лоялен по отношению к советской вла­сти, но в силу пережитых им событий революции и Гражданской войны, а по­том ареста и ссылки все же не был слишком-то просоветски настроен, я решил спросить его мнение о моем решении пойти служить в армию добровольно. «Знаешь, — отвечал он мне, — есть хороший афоризм: плохая родина или хо­рошая — но это родина! И потому не сомневайся — родину надо защищать! Ступай, с Богом, в армию и иди воевать!» И мама моя его поддержала.

Родители Е.Я. Удинцева (Метелкина) и Б.Д. Удинцев, 1917 г.

Я по­ехал в Октябрьский — нашего района — военкомат. Там уже было полно на­рода, и к дежурному было нелегко протолкаться. Я все же пробился к загородке дежурного сержанта Мамонтова (во всех книгах по истории войны есть фото­графия, как сержант Мамонтов, именно он, заявления от добровольцев прини­мает) и подал ему написанное мной заявление о желании вступить в ряды Крас­ной армии добровольно и немедленно. Такие заявления он в тот день ворохами принимал, всем отвечая: «Когда надо будет — вызовем!»

Нашу геодезическую практику наскоро закончили, и мы все получили «за­чет». Началось томительное ожидание вызова из военкомата. Вскоре вызвали, но всего лишь для того, чтобы я стал разносить повестки тем, кого немедля вызывают в военкомат для каких-то вопросов. Я начал объезжать вызываемых по разным адресам нашего района. Такие задания стали давать мне время от времени, не сообщая о судьбе моего собственного заявления. Я встретился со своими однокурсниками по факультету и узнал, что кое-кого из них отправля­ют по заданиям райкома комсомола куда-то в Подмосковье, а кое-кто, подобно мне, рвется вступить в армию. Неудовлетворенные, как и я, неопределенным ответом военкомата, ломали голову — что можно еще предпринять. Один из моих приятелей, Левка Пармузин, с которым мы вместе получали водитель­ские мото- и автоправа, предложил: «Пойдем на районную автобазу, узнаем — не берут ли там в армию с водительскими правами!» Отправились, но и там была картина вроде той, что наблюдал я в нашем райвоенкомате. Огромная толпа шоферов окружала дежурного с заявлениями о поступлении в армию, были тут и старики-запасники, и молодежь. Но вскоре выяснилось, что заявле­ния берут только от тех, у кого водительские права профессиональные, а у нас с Левкой они были любительские. Ушли ни с чем.

Через день-другой меня вызвали в военкомат для прохождения медкомис­сии. Я успешно прошел ее. Теперь нужно было ждать еще чего-то. А в этот момент выяснилось — в университете начинается запись в народное ополче­ние. Сунулся на запись и я, чтобы не быть без дела. Смотрю, там собирается много моих друзей и преподавателей наших факультетских. Чувствуется об­щая готовность стать чем-то полезными у всех. Через день-другой всех запи­савшихся определили на занятия строевой подготовкой в районе текстильной фабрики «Трехгорка». Занятия были с утра до вечера, с перерывом на обед в фабричной столовке — кормили бесплатно и очень сытно. Я был всем этим доволен. Среди ополченцев я встретил много знакомых по факультету.

Однако через три-четыре дня мне домой принесли повестку явиться в во­енкомат. Вызван я был на мандатную комиссию. Председатель ее мне говорит: «Медкомиссию ты прошел хорошо. А в каком роде войск хотел бы служить?» Я отвечаю: «На военно-морском флоте!» — «Нет, — говорит, — для флота у тебя здоровье слишком хорошее, мы тебя в авиационное училище пошлем! Согласен?» Что ж, думаю, от добра добра не ищут. «Согласен», — говорю. «Ну, жди вызова! Распишись, что никуда не уедешь до вызова». Расписался, жду вызова, на строевые занятия в ополчение ходить перестал, пошел в их штаб сообщить, что в армию меня берут и подписку о невыезде взяли. А мне говорят: «Велено всем записавшимся в ополчение собраться по-походному, завтра сбор на отправку возле школы на Беговой улице». — «Так я ж подписку дал о невыезде!» На меня криком: «Дезертировать хочешь?!» Но я уже уперся и дезертиром себя не посчитал, ушел и на отправку ополчения не явился. Жду повестку из военкомата. Наверное, с неделю ждал.

Глеб Борисович Удинцев, штурман гвардии младший лейтенант

Съездил раза два попро­щаться с парусной базой ДСО «Наука» на Клязьминском водохранилище, где начиная с осени 1937 г. каждый год с весны до осени все время пропадал я, парусами «болел». Было на базе безлюдно, куда-то все пропали, видно, как и я, либо в армию, либо на оборонительные работы, как мой старший брат Димка, студент пединститута, отправились. Выходил в последний раз на своем шверт­боте М-20 «Феликс» на дальний Пироговский плес, радуясь чудесной солнеч­ной погоде. Купался на пляже близ Чивирева, наблюдал, как в небе летают незнакомые мне новые двухмоторные самолеты с двумя разнесенными хво­стовыми килями. Только потом узнал — это были, по-видимому, пикировщи­ки Пе-2 или испытывавшиеся опытные образцы Ту-2 (АНТ-58).

Наконец дождался — вызвали утром 22 июля в военкомат. Явился к сер­жанту Мамонтову и слышу, но не могу понять: «Удинцев! Стрижись!» — «Че­го-чего?» — переспрашиваю, не понимая, о чем речь. «Машинкой наголо, говорю, стрижись!» Ага, теперь понял. «А дальше чего?» — «К 17.00 с вещич­ками на сборном пункте на углу 2-й Хуторской улицы и Нового шоссе будь!» Все ясно, прощай, сержант Мамонтов!

Сходил в парикмахерскую, постригся наголо. Собрал вещички на дорогу, самый минимум. Попрощался с родителями, с тетей Наташей и двоюродным братом Димой, который собирался вскоре ехать на оборонительные работы в Подмосковье. Собрался к 17.00 идти на сборный пункт. Мама хотела пойти проводить меня, да я, дурак, посчитал, что это мне стыдно будет — запретил маме идти со мной. Много лет спустя, когда моя мама уже умерла мучитель­ной смертью от рака, моя тетя Наташа упрекнула меня в недостаточном вни­мании к матери, пока она была жива. Напомнила, как я запретил ей идти про­вожать меня при отправке в армию 22 июля 1941 г. Несмотря на мой запрет, мама все же ходила к сборному пункту и смотрела прощальным взглядом на меня сквозь щелку на скорую руку построенной из горбыля щелястой ограды. Мне до глубины души стыдно этого моего тогдашнего поступка…

Пока все вызванные и постриженные, с кое-какими вещичками в руках, со­бирались, стало смеркаться. Старший командир от райвоенкомата подал команду построиться, проверили по списку: «Здесь? Здесь?» — «Я, я, я…» — «Слушай мою команду! Следуем на трамвай и едем на Ярославский вокзал для отъезда к месту назначения! Всем все ясно?» — «Всем!!!» Но только мы тро­нулись вдоль насыпи Ржевской по-тогдашнему, ныне Рижской, железной до­роги к недалекой трамвайной остановке, как заревели сирены воздушной тре­воги и начали метаться по темневшему небу лучи прожекторов, а там и засверкали высоко в небе искорки разрывов снарядов зениток. А вот и самоле­ты ярко осветились отраженным прожекторным светом. Команда: «Стой! Рас­средоточиться по склону насыпи железной дороги!» Рассредоточились, то есть разбрелись кто куда, расселись на склоне насыпи, глазеем на небо. А самолетов немецких в небе все больше, мечутся они среди лучей прожекто­ров, словно комары над костром. Вот и костер словно загорелся, заполыхало в стороне Ленинградского шоссе дымное зарево, горит там что-то. Потом глухие взрывы с разных сторон послышались — бомбят Москву, гады! Так мы и просидели всю ночь до утра на насыпи железнодорожной. К рассвету налет кон­чился, сколько-то самолетов сбили, сколько-то на запад улетели.

Трамваем мы всей командой доехали до Ярославского вокзала. Там на ярко освещенной солнцем площади много народу толпилось, многие с наскоро со­бранными вещами — явно напуганные первой бомбежкой засуетились, пода­ются кто куда. Запомнилось, что между Ленинградским и Ярославским вокза­лами, где теперь станция метро, была дощатая трибуна, и на ней музыканты и хор размещались — я тогда впервые услыхал и потрясен был до самого нутра величественной и суровой песней:

Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой
С фашистской силой черною,
С проклятою ордой!

Пусть ярость благородная,
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война!..

Нас отвели на одну из платформ, где стоял обычный пассажирский состав, распределили на один или два, кажется, вагона. Разместились. Предупредили нас о времени отхода поезда, оставалось до отхода примерно час-полтора. Разрешили сходить кому надо что-либо купить. Я сходил позвонить с телефо­на-автомата моим родственникам — дяде Ване и тете Ане, у которых был те­лефон, — у нас-то дома его тогда еще не было. Попросил сообщить моим ро­дителям, что уезжаем сегодня куда-то на восток, куда — не говорят, узнаем позже, напишу тогда!

Поезд тронулся, как было назначено, и замелькали за окнами знакомые подмосковные места — не скоро мы их теперь увидим! Мне дорога на восток была хорошо знакома, когда мы с матерью в 1931 г. в Тюмень к отцу уезжали, а потом когда с отцом в 1936 г. на Урал путешествовали.

Ехали мы на этот раз очень медленно. Наш поезд подолгу стоял на станциях и полустанках, пропус­кая встречные воинские составы и попутные то санитарные поезда с ранены­ми, то грузовые эшелоны со станками и разными конструкциями эвакуируе­мых с Украины заводов. Один раз долго стояли в чистом поле, неподалеку от предгорных холмов Урала. До этого по нашему и соседним вагонами часто прохаживался один военный, неустанно рассказывавший о своих подвигах, — он ехал с фронта куда-то на восток. На этой стоянке ему захотелось еще боль­ше удивить спутников, и он продемонстрировал бросок боевой гранаты. Звук взрыва насторожил кого-то из ехавшего в поезде начальства, и «героя» вскоре арестовали. По вагонам прошел слух — был тот человек всего-навсего дезер­тиром, удравшим с фронта.

На восьмой день пути мы прибыли в Челябинск и нас отвезли машинами в пригород — в район разъезда Шагол, в военный городок при аэродроме. Это оказалась ЧВАШСБ — Челябинская военная авиационная школа стрелков-бомбардиров. Школа готовила стрелков-бомбардиров для фронтовой авиации. В обязанности стрелка-бомбардира входили навигационное обеспечение поле­та, расчет элементов прицеливания для бомбометания, прицельное бомбоме­тание, радиосвязь и стрельба по воздушным целям. Имелось в виду использо­вание таких специалистов в полетах в дневное время на самолетах Р-5, P-Z и СБ. Обучение рассчитывалось на полгода. Выпускникам школы присваивалось звание сержанта.

Нас разместили на краю городка, на большой поляне под огромным пару­синовым шатром. Накормили плотным обедом — с дороги это всех порадова­ло, и началась процедура оформления в курсанты ЧВАШСБ. Прежде всего — заполненные анкеты. Мне она была знакома по прохождению мандатной комиссии аэроклуба. На этот раз я решил не писать о том, что мой отец был репрессирован: побоялся, что опять меня могут «не пропустить», а я уж настроился учиться на летчика. Понадеялся, что вряд ли кто здесь будет проверять правильность моей анкеты. Во всяком случае, в курсанты я был принят.

Источник: Удинцев Г.Б. Записки по гидрографии. Магеллановы Облака (Очерки исследования дна океанов). — СПб. 2009. с. 89-92.