Нарисованная елка

Я с детства люблю наряжать новогоднюю елку. Здесь и предвкушение праздника с ожиданием чудес и подарков, и удовольствие от самого процесса украшения зеленой, пахучей гостьи, и радость от встречи со старыми елочными игрушками и знакомства с новыми. И каждый раз это еще и воспоминания о других елках.

Одним из таких воспоминаний я поделился однажды со своими сынишкой и дочуркой во время украшения елки.

Я рассказывал им о том, как 31 декабря 1941 года в блокадном Ленинграде мой дедушка устроил новогоднюю елку. Он был веселый и добродушный выдумщик. Настоящих елок не было, и он решил нарисовать елку на стене. Попросил у меня акварельные краски, залез на стул и прямо на обоях изобразил высокую ветвистую красавицу.

Бабушка начала ворчать, что он испортил обои, а он, улыбаясь, сказал:

— Молчи, Ликсевна, — (он ее всегда так называл — Алексеевной, когда был в хорошем настроении), — эти обои после войны в музей возьмут! А нам все равно ремонт делать, блокадную копоть смывать…

Потом он вбил гвоздики в концы нарисованных ветвей и достал коробки с елочными игрушками. Мы стали вешать их на гвоздики и произошло чудо: от настоящих игрушек нарисованная елка словно ожила! От нее, кажется, запахло хвоей.

Но самая потрясающая новость ожидала нас впереди: в коробках, среди игрушек мы нашли клад! Да, это был волшебный новогодний клад: большие грецкие орехи в посеребренной скорлупе и конфеты в ярких фантиках — и какие конфеты! «Раковая шейка», «Мишка на севере»! Они висели в прошлом году на елке, их сняли и убрали вместе с игрушками.

Мы придвинули стул к стене с нарисованной елкой. Тускло горела на столе коптилка, а над ней таинственно отсвечивали стеклянные шары и волшебно белели обертки конфет — настоящих конфет из мирного времени! Ровно в полночь дедушка торжественно снял их, и мы разделили их поровну. Пустые фантики мы снова повесили на елку…

Когда я закончил свой рассказ, дочка засмеялась и сказала:

— А у нас на елке тоже есть конфеты!

Потом она притихла, и глаза ее стали задумчивыми.

Через две недели мы убирали елку, снимали с нее украшения. Вот это дело я не люблю — тоже с детства, потому что это и конец праздника, и прощание с зеленой волшебницей, которая была у нас в гостях, дарила радость, а теперь выбрасывается на свалку…

Неожиданно я заметил, что дочка, сняв с елки большие шоколадные конфеты, прячет их в коробку с игрушками.

— Ты зачем это? — удивился я.

Она виновато улыбнулась:

— Ты же рассказывал…

— Ну, что ты! — засмеялся я. — Блокады больше не будет.

— Нет, — сказала она серьезно, — я это в память… Давай оставлять конфеты с елки в память того дедушки и того мальчика.

— Какого мальчика? — не понял я. — Ведь это же я о себе рассказывал.

— Все равно,- ответила дочка, — ты тогда был мальчиком.

И я понял, что в ее представлении я — блокадный мальчик — абстрагировался от меня современного и ушел в историю вместе с дедушкой, которому блокадная судьба отмерила жизнь после нового года три с половиной месяца. Наверное, ему было бы легче умирать, если бы он знал, что хранить память о нем будет не только переживший блокаду внук, но и неведомая ему правнучка.

Источник: Эстафета вечной жизни: сборник воспоминаний уходящего поколения блокадников. – С.-Пб: Грифон, 1995.