Наконец-то настало и наше время поработать

29 августа фашисты вплотную подошли к Колпино. По ули­цам свистели пули, выпускаемые пулеметными очередями из про­тивотанкового рва, находящегося в пятистах метрах от окраины города. Местность совершенно открытая. Ровное поле, каждый метр которого хорошо просматривался. Весной здесь посадили карто­фель, капусту… Большинство урожая осталось неубранным. В но­ябре и декабре по утрам можно было наблюдать, как выходили на поле не только взрослые, но и дети. Среди комьев мерзлой земли, изрытой снарядами, голодные люди собирали остатки урожая. С каждым днем все трудней и трудней было находить в застужен­ных полях клубни замерзшей картошки, но люди шли на поле, несмотря на обстрелы и мороз. При их появлении немцы открыва­ли минометный огонь. Люди прятались в воронках, но, как только прекращалась стрельба, опять поднимались и продолжали поиски.

Как-то утром мы с командиром полка подполковником Мак­симовым отправились к переднему краю обороны. Вышли на ок­раину Колпино и метрах в семидесяти от себя увидели двух дево­чек, которые, перебегая от одной воронки к другой, раскапывали ручонками снежную мерзлую землю. Немцы открыли по детям огонь. Удивительно было то, что девочки не обращали на это ни­какого внимания. Подполковник Максимов сказал: «Смотри, это же дети!..» Я выдвинулся на бруствер и закричал им, чтобы они спрята­лись. Девочки поняли меня, быстро юркнули в траншею и подо­шли к нам. Это были живые скелеты. На них и одежонка была, будто с чужого плеча.

— Что вы здесь делаете? — спросил я.

—  Мы ищем картошку,  — ответили девочки, — здесь было картофельное поле.

—  Как вас зовут и чьи вы?

— Меня зовут Валя, — ответила старшая, — а это моя сестрен­ка Мотя, а фамилия наша Алексеевы.

— У вас есть родители? — спросил подполковник Максимов.

— Да, у нас есть и папа, и мама.

— А где они?

—  Здесь. Папа работает слесарем на Ижорском заводе, мама тоже там работает.

— И много вы нашли картошки?

—  А вот посмотрите. — Девочки показали замерзшие комоч­ки. — Вы знаете, какой суп будет с этой картошкой! — сказала Валя. — Наша мама умеет варить из мерзлой так вкусно, что пальчики оближешь.

— Когда мы принесем домой эту картошку, — подхватила Мо­тя, — знаете, как рада будет мама!

— А вы видите, что немцы стреляют?

—  Ну и что же, что стреляют? — с беспечностью ответила Ва­ля. — Мы каждый день сюда ходим. И они всегда начинают стре­лять. А мы-то в яму сядем, то перебежим в другое место, и они ни разу не попали.

У нас в кармане были сухари. Мы дали им по сухарику. У девочек заискрились глазки, у старшей даже появились слезы. Она схватила подполковника Максимова за руку. Он тоже расчув­ствовался и стал гладить Валю по голове, потом тихонько вымол­вил: «Идите домой, а то совсем замерзнете!»

Девочки послушно побежали по траншее. Но не суждено было сбыться мечтам детей, чтобы мама сварила суп из принесенной ими картошки. На второй день я с горечью узнал, что дом их был разрушен снарядом, и родители погибли под развалинами: отец как раз отдыхал дома после смены. Девочек эвакуировали по Ладожской «дороге жизни», и о дальнейшей судь­бе сестер Алексеевых я ничего не знаю.

На рекогносцировке необходимо было тщательно изучить мест­ность перед передним краем. Метрах в восьмидесяти от нашей траншеи — противотанковый ров, а перед ним абсолютно ровное, чистое поле. По краю рва видны амбразуры заснеженных дзотов, над ними вьется дымок. В двух-трех километрах — населенный пункт Красный Бор. Перед ним проходит железнодорожный путь. В насыпи — огневые точки и блиндажи. К юго-восточной окраине Красного Бора примыкает опушка леса.

Под противотанковый ров был использован естественный овраг с очень большим количеством отходящих в стороны небольших балочек, которые углублены, благоустроены и приспособлены под огневые точки. Края оврага местами заросли редким и невысоким кустарником, который фашисты не уничтожили, а использовали как маскировку. Дно оврага они расчистили и углубили, что дава­ло возможность скрыто маневрировать живой силой и огневыми средствами. От противотанкового рва вглубь своей обороны нем­цы создали стройную сеть хорошо замаскированных ходов сооб­щения. Командир полка обратил внимание командиров подразде­лений на особенности местности, подходы, указал, как использо­вать огневые средства.

Подполковник Максимов пришел в полк в конце октября. В сентябрьских и октябрьских непрерывных боях 942-й стрелко­вый полк понес большие потери (отдельные подразделения сохра­нили только номер), поэтому был выведен во второй эшелон армии в район населенного пункта Большое Корчмино.

В один из последних дней октября в полк прибыло небольшое пополнение. Я знакомился с вновь прибывшими. Вошел помощ­ник начальника штаба старший лейтенант Мельников и доло­жил: «Прибыл новый командир полка. Он просит, чтобы вы при­шли на командный пункт».

В последних боях бывший командир полка майор Бойко был ранен и эвакуирован в тыл. Мы с Мельниковым вышли из подраз­деления. Начали спускаться длинные осенние сумерки. Над Невой со стороны Ленинграда двигался, медленно поднимаясь, редкий ту­ман. Он начал слегка окутывать высокие обрывистые берега Невы и, накопляясь белесо-серебристыми каплями, оседал на ветвях рас­кидистых многолетних лип и тополей. Легкий ветерок обвевал наши лица, бодрил морозный воздух.

Подходя к землянке командира полка, через чуть приоткрытую дверь мы отчетливо услышали, как благозвучно льется ласкающая душу песня «Синий платочек» в исполнении Клавдии Шульженко. «Что за наваждение? Не хватало еще, чтобы цыганский пере­пляс пошел», — подумал я.

Почти до конца дослушав эту песню, оглянулся и увидел стоявших сзади начальника шта­ба майора Курасова, командира роты связи старшего лейтенанта Белаша. Я открыл дверь, и мы все вошли в землянку.

Подполковник Максимов как-то по-домашнему тепло и дру­жески одной рукой пожал мне руку, а другую положил на мое плечо и, заглядывая мне в глаза своими маленькими, но проница­тельными глазками, спросил:

— Ну как? — он показал на пластинку.

— Очень хорошо! — чистосердечно ответил я.

—  Мне доложили, что вы беседовали с бойцами пополнения. Как они выглядят и чувствуют себя? — спросил меня Максимов.

— Особенно хвалиться нечем, хотя бойцы хорошие. Наши вра­чи каждого человека тщательно осмотрели и сделали вывод, что больше половины из них истощены. Вот врач, старший лейтенант Колесов, может более подробно доложить. Он и начальник сани­тарной службы полка капитан Кругликов производили осмотр.

—  Я по дороге побывал в тылах армии и слышал, что в сани­тарных ротах частей готовят какой-то витаминный раствор, — обращаясь к Колесову, сказал командир полка. — Вы еще не на­учились делать это лечебное зелье?

— Пока еще не делали…  —  ответил командир санитарной роты. — Но уже получили инструктаж и налаживаем инвентарь. Для этого требуется три-четыре железных бочки для кипячения воды — мы их уже достали. А вот деревянных для приготовления раствора, которых надо столько же, пока нет. Старшина начал заготавливать ветки из хвои, и дней через пять мы будем иметь пробный витаминно-хвойный раствор.

— Ну что же, товарищи командиры, вы все свободны. А с комис­саром мы еще немножко поработаем, — сказал Максимов.

Знакомясь, мы рассказали друг другу о себе. Подполковник — старый бывалый солдат. Воевал в первую мировую, был участни­ком брусиловского прорыва.

Спустя месяц нас вызвали на совещание в дивизию. На командном пункте было многолюдно. Собрались команди­ры и комиссары полков, командиры, начальники и политработни­ки специальных подразделений. Командующий артиллерией диви­зии полковник Ходаковский, склонившись над картой Колпинского укрепрайона, тихо беседовал в углу с командиром и комиссаром артиллерийского полка.

В кабинет вошел командир дивизии полковник Донсков Семен Иванович. Вместе с ним пришел комиссар дивизии Чухнов. Ста­рый, опытный политработник. За ними, с папкой в руке, — началь­ник штаба полковник Сорокин.

Подойдя к письменному столу, Донсков поднял голову и обвел всех внимательным взглядом: «Вы, конечно, догадываетесь, зачем мы созвали вас, — начал он. — Настало время и нам переходить от обороны к активным действиям. Сегодня получен приказ».

На какой-то миг в помещении стало еще тише, казалось, что все затаили дыхание. А через несколько секунд тишина взорвалась от шумных возгласов, от сдвигаемых скамеек и стульев. «Наконец-то настало и наше время поработать!» Эти слова тихо произнесли несколько человек, как бы повторяя то, что сказал командир диви­зии.

Донсков подошел к стене, на которой висела карта, раздвинул шторки.

— Войска Центрального фронта основательно начали бить нем­цев под Москвой. Слетела спесь непобедимости с фашистской ар­мии. На широком фронте противник бросает оружие и технику и панически бежит. Гитлеровское командование будет делать по­пытку закрыть образовавшуюся брешь снятием частей с других фронтов. Наша задача: активными действиями сковать противни­ка на нашем участке Ленинградского фронта и не дать возможно­сти выполнить эту затею. Этим самым мы поможем наступлению наших войск под Москвой. Получен приказ командования 55-й армии. Наша дивизия должна развернуть активные действия в рай­оне Колпинского укрепрайона. Приказ получите завтра.

Комиссар дивизии Чухнов подробно рассказал о контрнаступ­лении наших войск под Москвой и в заключение сказал:

— Нам надо готовить людей к этой операции. Объясните хоро­шенько, как наши войска бьют немцев под Москвой, как фашисты драпают, бросая оружие и технику. Чтобы каждый красноармеец понял, что не так страшен черт, как его малюют. Что и мы должны по-серьезному стукнуть фашистов, чтобы они покатились. Про­верьте обувь, одежду, экипировку. Больных, которые плохо пе­редвигаются, с передовыми строевыми подразделениями не посы­лайте…

Приказ был получен во второй половине следующего дня. В приказе была четкая и ясная формулировка: «Уничтожить про­тивника в противотанковом рву, что южнее Колпино, и овладеть второй траншеей линии обороны фашистов».

Пока командиры готовили подразделения к бою, уясняли зада­чу, политработники доводили содержание приказа до сознания бой­цов, рассказывали о большом и успешном наступлении наших войск под Москвой. До выхода на исходный рубеж оставалось три-четыре часа. Хо­зяйственники в подразделениях подгоняли по размеру теплую одежду и обувь. Пулеметчики набивали патронами ленты и диски, протира­ли подвижные части пулеметов, потому что от сильного мороза смазка густела. Бойцы проверяли оружие, снаряжение. Санинструкторы организовали стрижку и бритье.

Те, кто уже был готов к выходу, ожидали команды. Одни писа­ли письма, другие слушали ротного балагура, а кто-то вполголоса напевал песню. Это отвлекало от мрачных мыслей, которых у каж­дого было немало. Основная масса бойцов — ленинградцы. У них в Ленинграде, в тяжелейших условиях голода и холода остались родители, жены, дети. Как не вспомнить о родных перед смертным боем…

Когда на землю спускались вечерние сумерки, подразделения от берега Невы двинулись в направлении Колпино. Выходившие груп­пами повзводно бойцы почти тут же как бы растворялись в насту­павшей темноте. К тому же разыгралась вьюга. Передний край в такую вьюжную погоду почти не обозначался. Его можно было определить лишь в судорожном мерцании немецких осветительных ракет, выхватывающих бледно-голубые клочья из ночной темноты.

Подразделения одно за другим проходят по восточной окраине Колпино. Командиры предупреждают о близости вражеских пози­ций. Дальше бойцы идут молча. Под ногами поскрипывает снег. Вьюга затихает. Подразделения входят в траншею переднего края обороны и занимают исходное положение.

* * *

Утром, после короткого артиллерийского налета, бойцы устре­мились в атаку. Первым поднялся исполняющий обязанности ко­мандира взвода старший лейтенант Хорошилов, за ним бойцы: Чернигин, Жаворонков, Скоробогатов, Рахимов и др. Чуть левее впереди быстро шел политрук Сенютенков, заменивший погибшего командира роты. Он на ходу что-то говорит, указывая в сторону противотанкового рва. Бойцы стараются не отставать от него, не­которые даже забегают вперед. А еще дальше вправо поднимается с пистолетом в руке капитан Тишков, высокий, чуть сутуловатый, длиннолицый, его издали сразу можно узнать. На бруствере он оглянулся назад, махнул левой рукой и в окружении бойцов стре­мительно бросился вперед.

Атака началась очень дружно, но противник все более усилива­ет огонь. В этот момент никто не прислушивается к тому, что происходит вокруг, и никто не слышит ни свиста пуль, ни глухого шлепанья падающих в снег мин, ни резкого звука снарядов. Каж­дый стремится как можно быстрее продвинуться вперед, чтобы ов­ладеть противотанковым рвом. На левом фланге метрах в ста — ста двадцати от нас, покачиваясь, медленно двигается танк КВ. По команде старшего сержанта Ильи ‘Куприянова пулеметчики от­крыли фланкирующий огонь по противотанковому рву.

Все это наблюдалось только несколько секунд, и вдруг меня резко бросило в сторону и завалило снегом и комьями земли. А когда очнулся и с помощью Володи Николаева высвободился из-под завала, и стал наблюдать за полем боя, то понял, что фашисты ввели в действие очень мощный артиллерийско-минометный НЗО (неподвижно-заградительный огонь), и наши бойцы вынуждены были залечь. Так хорошо начатая атака захлебнулась. С тяжелым сердцем шел я из боевых порядков пулеметной роты на командный пункт к командиру полка. Нужно было ре­шать, что делать дальше. Как только я вошел в землянку, Максимов вскочил, схватил меня за плечо, обнял и с грустью спросил:

— Ну что будем делать, комиссар?

— Давай подумаем, — ответил я. — С людьми надо посовето­ваться.

День подходил к концу. Необходимо было разобраться в том, что произошло, уточнить обстановку, чтобы принять решение, обес­печивающее безусловное выполнение боевой задачи.

Максимов дал приказ об отходе людей на исходные позиции и вышел на наблюдательный пункт к артиллеристам, чтобы выяс­нить, почему не были подавлены огневые точки противника на переднем крае.

В землянку входят уставшие, промокшие и перемерзшие замес­титель командира полка капитан Тишков и политрук Сенютен­ков. А через некоторое время вернулся Максимов с командиром взвода разведки Белошапко. Стали разбираться в обстановке.

Белошапко доложил о результатах разведки во время дневной атаки, потом докладывал Сенютенков.

—  В противотанковом рву живой силы у фашистов не так много, но много огневых средств, — докладывал он. — За рвом есть еще траншея, там тоже наблюдается передвижение фашис­тов. Немцы новой атаки не ожидают. Ночью можно просочиться в ров небольшими группами и ударить внезапно. Как лучше прой­ти, я наметил.

Командир полка одобрил план ночной атаки. Его тут же разра­ботали в деталях. Главное — внезапность, быстрота и решитель­ность. Было решено атаку провести составом одной усиленной роты и, при успешном решении задачи, для закрепления подключить ре­зерв командира полка.

Ночью в роту пришел капитан Тишков. Сенютенков после днев­ного боя проникся большим уважением к этому человеку. Ему особенно понравились в Тишкове расторопность, хладнокровие, умение разговарить с людьми по-товарищески, без начальственной напыщенности.

В назначенное время прибыли в роту и мы с командиром пол­ка. Подполковник Максимов, проходя по траншее, чуть ли не каж­дому бойцу давал напутствие, как действовать, чтобы выполнить боевую задачу. Подойдя к головным штурмовым отделениям, он как-то по-отечески сказал:

—  Главное решаете вы! Сумеете без всякого шума проникнуть в противотанковый ров и тихо, без суеты снять первых попавших­ся фашистов — большая честь вам и хвала. Мы незамедлительно дадим подкрепление. Помните, от вас на девяносто процентов за­висит выполнение боевой задачи. Строго-настрого предупреждаю, чтобы до самого противотанкового рва не только выстрела или разговора, но даже шороха не было слышно. Вам все понятно?!

—  Все ясно, — тихо за всех ответил Сенютенков.

— Тогда в путь, ни пуха вам, ни пера. Желаю боевого успеха! Мы условились, что Максимов останется на наблюдательном пункте, где будет сосредоточен резерв во главе с младшим лейте­нантом Тарабариным, а я иду с ротой. В траншее боевого охране­ния остаюсь с небольшой группой резерва до того времени, пока передовые отделения не войдут в противотанковый ров.

Командир взвода боевого охранения младший лейтенант Сви­ридов доложил, что немцы ведут себя очень спокойно. Никаких разговоров не слышно, ветерок дует с их стороны, и всякий шум был бы слышен.

По траншее боевого охранения влево шла первая группа во главе с Сенютенковым, вправо — вторая группа, которой руко­водил капитан Тишков. С командирами групп я послал по одно­му связному. Они по кромке траншеи потянули провод, но без телефонных аппаратов, так как разговор был категорически запре­щен. Провод был сигнальный и протянут без малейшей слабины на расстояние тридцати пяти—сорока метров в одну и другую сто­роны.

К двум часам ночи группы остановились у намеченных про­ходов.

Начались томительные минуты ожидания. Вдруг совершенно четко, почти одновременно, — рывки обоих проводов. Это означало, что вперед ушли штурмовые группы во главе с Гусевым и Хорошиловым. Наступил самый ответственный момент. Ожидать дол­го не пришлось: минут через десять я почувствовал три рывка сначала в левой, а затем в правой руке. Это был сигнал, что обе группы достигли противотанкового рва. Все идет по плану. Спра­ва вспыхнула ракета, послышалось несколько одиночных выстре­лов и два-три взрыва гранат. По телефону из боевого охранения я передал условный сигнал «Штурм» — наши группы в противо­танковом рву. И мы вместе с бойцами стремительно бросились вперед. У рва встретил капитана Тишкова. Он доложил:

—  Группа Сенютенкова уже захватила участок траншеи. Ос­тальные группы тоже успешно атакуют. Старший сержант Хорошилов со своей группой захватил минометную батарею.

Получив мое сообщение о выполнении первой части боевой за­дачи — овладении противотанковым рвом, подполковник Макси­мов подозвал младшего лейтенанта Тарабарина и приказал:

— Возьмите всех людей, ведите в противотанковый ров…

Он не успел закончить фразу — на бруствере траншеи разорва­лась мина. Тарабарин молча шагнул было вперед, но тут же упал. Максимов почувствовал удар в лицо. Ему послышался слабый стон Тарабарина. В глазах потемнело, в голове мелькнула мысль: как это не во время. Руки безвольно ослабли, и он рухнул в траншею.

Подбежал фельдшер Ждан, взял на руки командира и понес в землянку. На ходу приказал санитарам внести Тарабарина.

Все лицо Максимова было в крови. Ждан начал протирать его тампоном. Подполковник попытался открыть глаза…

— Доложите комиссару, — через силу прошептал он.

Когда мне доложили о ранении командира полка, и я прибежал на наблюдательный пункт, было поздно: подполковника Максимо­ва и Тарабарина эвакуировали.

Фельдшер Ждан мне сказал:

— Подполковник ранен в лицевую часть. Ранение тяжелое. Он мне только и мог передать, чтобы я доложил вам о ранении. Я слышал, что до ранения он приказывал немедленно ввести ре­зерв в противотанковый ров. По телефону я доложил командиру дивизии о выполнении за­дачи и ранении командира полка. Донсков поздравил меня с удачной атакой и приказал: «Укреп­ляйтесь и готовьтесь к обороне. Командование полком возлагаю на вас. Посылаю группу саперов, чтобы заминировать подступы к вашему новому переднему краю…»

А события во рву разворачивались так. Как только в ров вошло отделение Гусева, сразу же ожили две огневые точки справа и слева. Немцы услышали шорох, открыли неприцельный огонь. Гусев указал Шуригину на правую огневую точку, а сам кинулся к левой. Почти одновременно бросили по гранате. Огонь прекратился.

В это время группа бойцов во главе с политруком Сенютенковым также достигла противотанкового рва. Гусев встретил их и доложил политруку. Выслушав доклад, Сенютенков приказал: «По ходу сообщения овладеть второй траншеей противника». Бойцы устремились выполнять задачу.

На правом участке штурмовое отделение во главе со старшим сержантом Хорошиловым, уничтожив огневую точку в противо­танковом рву, дало возможность всей группе капитана Тишкова войти в ров без потерь.

Тишков оставил в противотанковом рву для закрепления одно отделение с младшим сержантом Николаевым, а остальным при­казал двигаться по ходу сообщения вперед.

Углубляясь вперед, бойцы во главе с Хорошиловым вышли в небольшой овраг. Командир отделения Середа, шедший впереди, увидел справа огневую позицию минометной батареи. Немцев, однако, там не было.

Хорошилов спросил Середу:

— Ты, кажется, минометчик?

— Да.

—  Тогда поверни минометы в сторону противника. Подбери себе людей. Человек пять хватит с тебя?

— Достаточно, — сказал Середа.

Хорошилов осмотрелся и увидел в нескольких шагах слева от себя в стене оврага замаскированную дверь в землянку. Он осто­рожно открыл дверь и вошел. Справа от двери стояла раскаленная железная печка, а возле нее, согнувшись, сидя спал немец. На земле рядом лежал автомат. На стене висели еще автоматы, на полочке лежало несколько гранат и запасные диски. Под шерстяными ши­нелями на нарах спали десять — двенадцать фашистов, а в стороне за печкой, на приделанной к стене сетке от кровати спал, видимо, командир, ефрейтор или унтер-офицер. Фашисты настолько крепко спали, что, когда вошел Хорошилов, никто из них не проснулся.

Хорошилов быстро схватил лежавший около фашиста автомат и не своим голосом крикнул по-немецки «ахтунг», не понимая смысла этого слова. Сразив очередью спящего у печки немца, дал очередь по командиру в угол и начал поливать из автомата ос­тальных фашистов.

—  Тут мне вспомнилась наша поговорка, — говорил он после боя, — что лежачего не бьют. Но эту поговорку надо применять к добрым людям, а это же не люди, а ползучие гады! Попробуй я одну секунду промешкать, они бы мне такой кордебалет устрои­ли!..

Увидев, что немцы уже не вояки, Хорошилов бросил еще грана­ту в середину землянки, выскочил и закрыл за собой дверь.

Большой оплошностью Хорошилова было то, что он не осмот­рел дальше стену оврага. Метрах в семи в тупике оврага была еще землянка, в которой дремал у телефона один дежурный телефо­нист. Услышав стрельбу, он насторожился, а когда услышал еще и взрыв гранаты, схватил автомат, открыл дверь и увидел две удаля­ющиеся фигуры в белых халатах. Немец сразу определил, что это противник. Он крикнул «хальт!», нажал на спусковой крючок и пустил вслед удаляющимся автоматную очередь. Над землянкой, на краю оврага в эту минуту неожиданно появился замполитрука Федя Ладыгин, который, услышав немецкую речь и увидев внизу немца, бросил гранату, но фашист успел сделать несколько выстре­лов и сразил бойца Чернигина.

Группа капитана Тишкова стремительно продвигалась вперед, во вторую траншею обороны противника. А группа бойцов во гла­ве с Сенютенковым на левом фланге, ворвавшись в траншею, завя­зала бой. Немцы здесь оказали сильное сопротивление. Первыми вступили в борьбу с врагом бойцы отделения Филимонова. Встре­тившись лицом к лицу с немцами, бойцы Емельянов, Сиротенко и сержант Филимонов бросились на врага и в руко­пашной схватке уничтожили пять фашистов. Немцы заняли обо­рону в землянке. Проломив верхнюю часть двери, они из проделан­ной щели вели автоматный огонь вдоль траншеи.

Сержант Филимонов из-за укрытия бросил гранату. На некото­рое время огонь был подавлен. Но тут же с новой силой возобно­вился, в результате и были ранены бойцы Емельянов и Сиротенко. Продвижение остановилось. Тогда Филимонов подозвал бойца Архипова и приказал:

— Выйди на бруствер и скрытно удались от траншеи в сторону противника, затем повернись к землянке.

Архипов так и сделал. Эта хитрость удалась. Немцы отсюда не ожидали наших бойцов. Они увидели человека и приняли за свое­го. Архипов подбежал вплотную к самой землянке и метнул гра­нату в щель двери. Граната взорвалась внутри землянки и уничто­жила трех фашистов. Оставшиеся, отстреливаясь, уходили по тран­шее вправо. Но там они попали под огонь бойцов группы капитана Тишкова.

В трудное положение попали бойцы под командованием зампо­литрука Ладыгина. От противотанкового рва, наступая по открытой местности, они с большой осторожностью продвигались вперед. Метрах в тридцати от траншеи группа попала под пулеметный огонь, кото­рый немцы вели из небольшого дзота. Ладыгин дал команду Нефе­дову и Немчинову отползти вправо и зайти в тыл.

Под покровом ночной темноты в маскировочных халатах Не­федов и Немчинов незамеченными проникли в тыл и через амбра­зуру забросали дзот гранатами. Траншея второй линии обороны немцев была занята.

Мною было отдано приказание приостановить дальнейшее про­движение. Все ячейки, бойницы и дзоты приспособить к обороне, усилить наблюдение за противником, всех раненых до рассвета эвакуировать.

В траншее слышен разговор и веселый смех бойцов. Шуригин говорит:

— Миша, ну расскажи, пожалуйста, как это фашист пытался на тебе покататься. Пусть ребята послушают, ну, расскажи!

Тут Шуригина поддержали несколько голосов: расскажи да рас­скажи, Миша!

—  Было так, — начал Гусев. — Когда мы с Шуригиным разо­шлись во рву в разные стороны, я увидел сидящего ко мне задом немца. Оказывается, фашист заряжал ракетницу и так увлекся, что ничего не слышал. Я ударил его винтовкой по голове. Немец охнул и упал ничком, а рука его сжала ракетницу. Ракета с шипе­нием устремилась по земле, пошла в сторону, освещая дно рва. В это время из пулеметной ячейки выскочил второй немец. Я в упор выстрелил ему в грудь, фашист взвизгнул и упал. Я хотел бежать к своей группе, но тут сзади из пулеметной ячейки бросил­ся на меня третий немец. Выбил у меня винтовку из рук и свалил на землю. Немец был здоровущий, и я оказался в очень невыгод­ном положении. Во-первых, у меня была хоть и легко, но ранена правая рука, и, во-вторых, немец напал на меня неожиданно. По­этому с самого начала он захватил инициативу. Я делаю попытку левой рукой ударить его в солнечное сплетение, но он парирует удар. Второй раз пытаюсь ему врезать, теперь в челюсть, а он опять опережает меня. Видит гад, что я все время пытаюсь ударить толь­ко левой рукой, и, видимо, решив, что я левша, схватил меня за запястье левой руки и прижимает к земле, а другой рукой схватил меня за горло и начал душить. У меня перехватило дыхание, в голове зашумело, и вот тут я вспомнил, что у меня в правом кармане, в подшитом внутри чехле есть финский нож. Я кое-как вытащил его правой рукой и — в левый бок ему. Ударил я сла­бенько, рука-то болит, и немец не столько от боли, сколько от неожиданности приподнялся и оглянулся назад. Он, видимо, ре­шил, что под ним лежит труп, а ударил сзади кто-то другой. Хват­ка его чуть ослабла. Для меня этого было достаточно, я освободил руку и финкой его в горло…

—  А ведь ты, Миша, мог так и погибнуть не за понюх табач­ку, — сказал Еськов.

—  Поэтому в одиночку не надо действовать, — вмешался ко­мандир отделения Филимонов.

Тишина. Не слышно ни пулеметной, ни автоматной стрельбы. Фашисты прекратили и артиллерийский, и минометный огонь. Слабый ветерок тянет от Красного Бора.

На командный пункт пришли капитан Тишков и политрук Сенютенков.

— Ну, комиссар! Удачно у нас получилось, — весело заговорил Тишков. — Пока фрицы в Красном Бору спокойно спят, надо бы двинуть дальше, чтобы захватить кювет железной дороги.

—  Николай Степанович, силенок у нас маловато осталось, — сказал я. — Железная дорога рядом с населенным пунктом. Фри­цы сразу полезут, чтобы нас выбить. А сейчас, пока они не очуха­лись, мы должны подготовиться к обороне. В дивизию я доложил о выполнении и попросил подкрепления. Комдив обещал прислать только группу саперов для минирования подступов к нам.

Появился командир взвода разведки Белошапко, доложил:

— Заняли три окопа впереди траншеи.

— Молодцы, разведчики! — похвалил я. — Что еще?

— Захватили парочку фрицев. Они притащили из своих тылов завтрак. И даже вино, — похвалился Белошапко. — Мы все доста­вили сюда.

—  О-о! Да тут хватит позавтракать всем нам, — сказал Тиш­ков. — Ай да разведчики!

—  Вызвать командира санроты Колесова, — приказал я. — Проверить, если все в порядке с продуктами, покормить людей.

Прибыли дивизионные саперы, Белошапко увел их на миниро­вание.

Внезапность, на которую мы рассчитывали, принесла нам побе­ду. Она окрылила бойцов, вчерашняя неудача сразу забылась. К тому же боевую задачу мы выполнили с небольшими потерями.

Теперь надо было закрепляться. Завоеванное надо удержать. Ведь фашисты не захотят примириться с потерей такого важного рубежа. А сил у них на этом участке было достаточно.

Некоторое время противник не проявлял активности, видимо, не сразу поняли, что произошло. Но перед самым рассветом от­крыли ураганный минометно-артиллерийский огонь, в результате мы понесли большие человеческие потери.

Во избежание еще больших потерь, мы временно приостановили земляные работы и усилили наблюдение. Наступило относитель­ное затишье, и мы опять взялись за работу.

В этот год зима под Ленинградом стояла особенно холодная, морозы достигали сорока градусов. Свирепый ветер налетал то с северо-запада, то с севера, обжигая лицо, выжимая из глаз слезы, и своими колючими порывами загонял в затишье. Но нам некогда было отсиживаться. Надо было спешить укреплять оборону. С большим трудом удавалось углубить ячейку в траншее. Крепка мерзлая землица.

К счастью, обнаружили несколько лопат и кирок-мотыг. Работа по укреплению обороны стала продвигаться быстрее. Бойцы под­меняли друг друга: один наблюдает, другой работает. Минометчики обнаружили целый склад немецких мин. Развер­нули три фашистских миномета и начали из них пристрелку мест­ности перед траншеей переднего края. Все готовились достойно встретить врага.

Подбежал фельдшер Ждан и скороговоркой сообщил:

—  Санитары принесли раненого политрука Сенютенкова и тя­жело раненого капитана Тишкова. Просят, чтобы вы пришли.

Я бросился к ним. Капитан Тишков, увидя меня, с большим трудом начал говорить, как бы процеживая каждое слово:

— Ну вот, комиссар, мы сделали свое дело, а теперь уходим… — У него от боли перекосился рот, он закрыл глаза и тихо, почти шепотом, продолжал: — Как жаль, что мало перебил я фашис­тов…

Чтобы поддержать его, я так же тихо сказал:

— Что вы, что вы, Николай Степанович! Мы еще дойдем с вами до Берлина и вместе будем праздновать нашу общую победу. Вот только немножко подремонтируйтесь. — И тут же подумал: «Эх, тяжело мне будет без вас, боевые мои друзья!»

Тишков был ранен в брюшную полость. Дальнейшая судьба его осталась неизвестной. Командиром роты пришлось назначить стар­шего сержанта Хорошилова.

Дивизионные саперы успели до рассвета заложить перед нашей обороной противотанковые мины. Каждый боец знал об этом, и у него появлялась еще большая уверенность. Перед рассветом я обошел траншею, накоротке побеседовал с бойцами. Хотя каждый и так хорошо понимал, что предстоит тяжелый день…

Абсолютная тишина на всем участке нашей обороны. Такое поведение немцев, особенно утром, очень загадочно. В обстановке они, пожалуй, уже разобрались. И вдруг такая звонкая тишина, что кажется, если хорошенько прислушаться, то можно услышать, как падают на землю снежинки.

Наступил рассвет, пасмурно. Низко-низко движутся снежные кучевые облака. Идет мелкий снежок. Мы прекрасно понимали, что фашисты ни в коем случае не согласятся с тем, что произошло сегодня ночью. Они обязательно будут атаковать, чтобы выбить нас с этого клочка освобожденной земли.

Около десяти часов загрохотала артиллерия противника, под­нимая комья мерзлой земли и вихри снега. Среди грома разрывов можно было различить гул моторов. Ветерок дул со стороны про­тивника.

Рядом с моим наблюдательным пунктом устроил ячейку боец Гончарук с ручным пулеметом. Всматриваясь в сторону врага, он неторопливо говорит бойцам:

— Дывысь, хлопцы, дывысь на эту сумасшедшую немчуру! Ось скажени фашисты, схотели устроить нам психическую атаку. Ма­кар, глянь ты туда… У них не хватае тильки трубы с цимбалами, да охвицериков со стэк-тросточкой. Воны думают, мы злякаемся их выдумке. Не, брат, мы хлопцы стреляны и добре знаем, почем фунт лиха. Ось скажи ты на милость Божию, бегут прямо голыша­ми, даже шапки забыли надеть…

Перед моим взором открылось довольно неприятное зрелище. Стало как-то не по себе. По спине точно мурашки заползали. Два немецких танка вышли на опушку рощи, что юго-восточнее Крас­ного Бора и, набирая скорость, двигались в нашу сторону, извергая из жерл своих пушек огонь и металл.

Не заставив себя долго ждать, появились и цепи немецкой пе­хоты. В бинокль отчетливо было видно, как фашисты, обгоняя друг друга, покачиваясь из стороны в сторону и хватив, видимо, для храбрости спиртного, идут быстрым шагом без шинелей, а некото­рые даже без головных уборов. Не считаясь с тем, что до нас еще большое расстояние, кое-кто из впереди идущих вел огонь из авто­матов. На равнину вышло примерно в два-три раза больше фаши­стов, чем было нас.

Сердце начинает работать учащенно, мгновенно становится то жарко, то холодно. И как-то ненавязчиво проскальзывает мысль: «Неужели то, что сделано ночью, пойдет насмарку, неужели жерт­вы, понесенные нами, были напрасны, неужели не выдержим, дрог­нем?!» Наступил критический момент, от которого часто зависит исход боя. Я перевел взгляд на своих бойцов. Все как один, кого мне видно, внимательно смотрят на противника, крепче сжимают в руках оружие. Никакой суеты, все спокойно ждут команды. И мне стало легче, и в то же время неловко за то, что я мог хоть на мгновение усомниться в своих людях.

На равнину выползли стальные коробки танков. На большой скорости они шли на нас. Навстречу им со всех сторон загремели выстрелы.Вижу, как на бруствер выползают два бойца с противотанковы­ми гранатами. Узнаю Шуригина и Еськова. Знаю, что это боевые и храбрые ребята.

Из противотанкового рва начала бить наша минометная бата­рея, мины ложатся довольно плотной стеной перед наступающими фашистами. Ударили пушки дивизионной артиллерии. Сразу же задымился один танк. Через некоторое время сначала подпрыгнул, а потом сделал резкий поворот влево и загорелся второй. Шуригин и Еськов вернулись в траншею.

В траншее слышу голоса бойцов: «Почему молчит Илья?» Я тоже посмотрел в сторону огневых позиций станковых пулемет­чиков — они недалеко от меня — и подумал, что пора им уже начать вести огонь. Послал своего связного узнать, в чем дело. Большое уважение у бойцов снискали наши пулеметчики, которы­ми командовал Илья Куприянов. Бойцы говорили: «Илья начал работать», «Смотри, Илья рубит»…

Вчера вечером прямым попаданием снаряда в одну из пулемет­ных ячеек фашисты вывели из строя расчет, которым командовал младший сержант Лопатин. Об этом быстро узнали бойцы стрел­ковых подразделений. Все хорошо знали пулеметчиков. Ваня Ло­патин — смельчак и острослов, затейник, а наводчик Тихон Баринов всегда смешил бойцов своими шутками. Он хорошо рассказы­вал басни и скороговорки. Лопатин и Баринов как-то дополняли друг друга. Зато второй номер Федя Дорофеев был медлительный и флегматичный тихоня. Но это было дружное боевое трио. Смелые и отважные воины.

Я тоже хорошо знал этих бойцов. Несколько раз приходилось бывать у них во время комплектования и учебы перед боями. Особенно мне запомнился Ваня Лопатин еще и тем, что лицом он очень напоминал моего старшего брата. Вчера утром, во время пер­вой атаки, я был у них на огневой. Это была очень тяжелая поте­ря, хотя легких потерь не бывает…

Наконец, заработали наши «максимки». Ожила вся линия на­шей обороны. Точность огня была настолько эффективной, что первые ряды наступающих фашистов начали падать, как скошен­ная трава. В рядах врага появилось замешательство. Движение остановилось. Фрицы залегли и начали вести огонь из автоматов.

Наши минометчики прицельно накрывали противника. И фа­шисты не выдержали, одиночки побежали назад, но меткий огонь наших бойцов настигал их.

«Гляди, хлопцы! — опять говорит Гончарук. — Психи-хрицы психически назад латата дают. Мыкита, цепляй их на мушку. Оце добре, теперь рука у тебя тверже действуе и не делает мандраже, як було».

Первая контратака немцев была отбита. Противник откатился на свои исходные позиции. Наступило почти полное затишье. Воспользовавшись паузой, я решил обойти бойцов, сказать им несколько слов, поздравить с победой.

Захожу в землянку, один боец дежурит у амбразуры, а осталь­ные тихо разговаривают, протирают оружие, набивают патронами автоматные рожки. У каждого рядом лежат винтовка и немецкий автомат.

— Молодцы, хорошо вооружились! — говорю я. — Как же это получилось?

—  А вон посмотрите, там еще осталось, мы ближние только забрали, — говорит командир отделения, сержант Никишев. — Патронов немецких у нас тоже много, ночью разведчики принесли.

— Отражение контратаки фашистов имеет очень большое зна­чение в закреплении ночного успеха. Вы видели, с каким ожесто­чением они лезли. Спасибо вам, дорогие мои, за мужество, за стой­кость, которую вы проявили!

—  Ну як, товарищ комиссар, а здорово мы лупцевали немчу­ру, — говорит Гончарук. — Воны схотели нас злякать своей пси­хической. Ну, мы и дали им перца так, что аж тяжелым духом от них потянуло…

С сержантом Никишевым прошли по его участку. Проходя по траншее, предупредили всех бойцов о том, что надо быть бдитель­ными. Немцы на этом не остановятся.

Часа через четыре фашисты опять открыли сильный артилле­рийский и минометный огонь. Теперь немцам стало ясно, что для обороны мы заняли их тран­шею и их корректировщики сработали быстро и точно. Огонь вра­жеские артиллеристы вели прицельно, прямо по траншее, нанося нам большой урон. Наибольшая концентрация огня — на правом фланге, и там больше всего потерь. Прямым попаданием в ячейку был выведен из строя командир отделения Гусев и три его бойца. Погиб пулеметчик Фетисов. Сильные удары наносились по мино­метной батарее. Полностью вышел из строя расчет, которым ко­мандовал младший сержант Середа. Немцы наступали против на­шего правого фланга. Я дал команду Хорошилову передвинуть взвод бойцов правее в помощь замполитруку Ладыгину. Туда же послал Гончарука, командира отделения Никишева и пятерых бой­цов.

Фашисты лезли как звери. Особенно трудно доставалось на­шим разведчикам, которые были впереди. Денек, как и ожидали, был жарким, несмотря на декабрьский мороз. В конце дня фашисты еще дважды пытались контратако­вать нас. А всего за день они атаковали четыре раза, пытаясь выбить нас с захваченного рубежа. Но всегда наталкивались на упорную стойкость наших бойцов. Немцы откатывались назад, неся большие потери, оставляя на поле боя десятки убитых и раненых.

Ночью мы еще лучше укрепили свои позиции и готовились к очередной схватке. Пользуясь затишьем, я созвал коммунистов и комсомольцев и подвел итоги за день. Я отметил мужество всех бойцов, и особо — Хорошилова, замполитрука Ладыгина, Куприя­нова, Гусева, Шуригина, Николаева, Еськова. Рассказал о победе наших войск под Москвой и Тихвином. Это подняло боевое на­строение бойцов.

Наступал рассвет третьего дня. Подкрепления мы не ожидали. Надеялись только на свои силы. Рано утром гитлеровцы обрушили на нас шквал артиллерий­ского и минометного огня. Сквозь дым и снежную пыль трудно было рассмотреть, что творится впереди. Но вот разрывы стали реже. Мы увидели цепи атакующих, которые двигались волна за волной. Ярость фашистов разгоралась все сильней, им никак не удавалось вклиниться в нашу оборону. Откатившись назад, они опять ввели в ход артиллерию. Огненный ураган почти не утихал. Разрушены землянки, блиндажи, завалена траншея. Людей не вид­но. Они притаились в складках земли под бруствером траншеи, оглушенные, полузасыпанные, с воспаленными глазами, с потрес­кавшимися от мороза и ветра губами. Ряды наших отважных бой­цов начинали редеть. Вышел из строя еще один пулеметный рас­чет. Погибли командир взвода разведки и три разведчика. Пали смертью храбрых Шуригин, Еськов. Держаться становилось все труднее и труднее.

Пехота гитлеровцев и на этот раз стройными рядами, подгоняе­мая офицерами, стремительно двигалась на наши позиции. Подпу­стив гитлеровцев на близкое расстояние, бойцы в упор расстрели­вали разъяренных фашистских зверей. Троекратная атака немцев и сегодня была отбита нами.

Оглядываясь и вспоминая прошедшие дни, хорошо себе пред­ставляешь, что иногда завоевать рубеж легко, но слишком трудно, адски трудно удержать завоеванное. Это стоит очень больших жертв. В четвертый день наших упорных боев под Колпино, немцы особой активности не проявляли. По-видимому, они смирились с тем, что произошло. У нас уже было не отнять то, что нами освобождено. Пусть это и всего-навсего клочок нашей земли.

Источник: Заслон на реке Тосне: сборник воспоминаний защитников Усть-Тосненского рубежа/ сост. И.А. Иванова — СПб.: Политехника, 2003. С. 59-76.