Трусость командира — трагедия

М.М. Морозов

Я, Морозов Михаил Михайлович, ро­дился в 1925 году в Краснодарском крае, Туапсинском районе, местечке Новомихайловском. 6 мая 1943 года меня призвали в армию. Призыв был из Томской области, поселка Пудино. От­правлять меня в армию было проблемой. Ни одеть, ни обуть было не во что. Хлеба тоже не было, а в повестке указывалось, что требуется на неделю обеспечить при­зывника продуктами питания. При абсо­лютном отсутствии в колхозном амбаре зерна (кроме семенного) все же нашли выход. Дали матери энное количество отрубей, которые предназначались для кормления колхозной лошади — резерва Красной Армии. Каким образом ей уда­лось из этих отрубей сотворить подобие лепешек — я не знаю. Вот с этими лепеш­ками и картошкой в мешке я и отправил­ся на защиту родины.

Проводить меня до военкомата вы­звался младший брат, которому шел че­тырнадцатый год. Предстояло преодо­леть восемнадцатикилометровый путь по размокшей грунтовой дороге босиком: надеть на ноги было нечего. Пройдя ки­лометров пять-шесть, мы решили пере­кусить. Перекусив, двинулись дальше. Не дойдя до пункта назначения километра три-четыре, я почувствовал, что меня по­кидают силы. Подламываются ноги, сла­беют руки. Позади плетется брат. Решив, что он тоже устал, хотел сказать, мол, да­вай отдохнем. Но у меня ничего не полу­чилось. Язык онемел, не могу произнести ни слова. Брат тоже что-то хотел мне ска­зать, но и у него ничего не получилось. Валимся на землю. Сил для дальнейшего движения нет. Так пролежали три часа. Смотрим, едет мужик на повозке в нашу сторону. Остановился. Спрашивает: «Что случилось?» Мы ничего не можем толком ответить. Погрузил он нас на повозку и повез в райцентр, где находился военко­мат. Там сгрузил нас на колхозном базаре и уехал. Проведя ночь на этом базаре, мы немного очухались к утру и направились в военкомат.

Через неделю после прибытия в военко­мат нас, призывников, погрузили на бар­жу, вывозившую зерно для нужд фронта. При сплаве баржи по течению реки пред­стояло находиться в пути в течение ме­сяца. В пункте погрузки нам предложи­ли: кто хочет заработать зерна на дорогу, приглашаются на загрузку баржи зерном. Не имея еще полных восемнадцати лет от роду, я вынужден был целый день таскать на баржу мешки с весом по восемьдесят килограммов и за это получил один коте­лок зерна. Потом все это зерно я варил на костре. Это спасло от голодной смерти, пока добрался до воинской части. В пути баржа часто застревала на мелководных участках. Нужно было часть мешков вы­носить на берег, затем грузить их обратно и потом уж двигаться дальше. За это я получал пол котелка зерна.

В устье притока, где расположен сей­час город Парабель, нас перегрузили на теплоход. Причем не в каюты, а в трюм, где находились бочки с соленой рыбой. На бочках мы и дневали, и спали, и ис­пользовали их содержимое для питания.

Длинная голодная дорога привела нас в 22-й запасной полк практически голыми. Правда, штаны мы не проели. Осталь­ную одежду по пути следования проме­няли населению на продукты. Мне боль­но было расставаться со штанами, когда поступила команда старшины снять их и сдать в каптерку. Ведь мать для отправ­ки меня в армию на последнюю картошку выменяла эти штаны у латышей. Однако разрешалось, кто желает, отправить лич­ные вещи домой. Ведь там оставался обо­рванный мой младший брат.

Мы, бывшие ученики-одноклассники, по прибытии в запасной полк почти все были определены в одну роту — роту ми­нометчиков, поэтому всячески старались помогать друг другу и с нетерпением жда­ли отправки на фронт, чтобы спастись от голодной смерти в расположении полка. Наконец дождались. Нам выдали новое обмундирование, погрузили в телячьи вагоны (по тридцать-сорок человек) и поехали. Дорога была тяжелой. Питались в основном сухим пайком. За два меся­ца в пути покормили нас горячей пищей только в Омске, Свердловске, Москве и Туле. Конечно, этого сухого пайка нам не хватало. Поэтому на каждой станции, где останавливался наш эшелон, мы меняли обмундирование на хлеб, другие продук­ты, а когда уже нечего было менять, вры­вались на железнодорожных станциях на базары, хватали у продающих с полок все, что попадалось под руки. Конечно, за такие деяния часть солдат снимали с эшелона, а что было с ними в дальней­шем, можно только догадываться (за ма­родерство карали жестоко). Все мы были из поселков таежной глухомани, ничего подобного не делали и даже не знали, что такое возможно. Мародерством занима­лись солдаты, призванные из городов или ранее судимые. Поэтому нашему вагону на станциях, где пополнялся запас продуктов для эшелона, доверялось ходить на склады и доставлять продовольствие в командирский вагон.

Был такой случай. По прибытии эше­лона на станцию Чаны Новосибирской области солдатами эшелона была раз­граблена камера хранения. Время было ночное. Эшелон арестовали и не выпу­скали, пока не произвели обыск наших вагонов. Солдаты выходили из поезда, и железнодорожная комендатура начинала обыск. В поездах оставались только дне­вальные. В одном из вагонов при обыске на нижних нарах лежал солдат, накры­тый шинелью, в ботинках. Спрашивают у дневального: «Почему не вышел из ваго­на?» «Это больной», — отвечает дневаль­ный. Дают команду больному поднять­ся. Он лежит. Снова команда — лежит. Стаскивают с него шинель, а под ней в солдатских ботинках лежит живая, с за­кутанной мордой, коза. Украли солдаты козу из сарая железнодорожного рабочего. Нашла комендатура все похищен­ное и исполнителей грабежа арестовала. В дальнейшем туда, где предполагалась остановка эшелона, по железнодорожной связи шло предупреждение для жителей, чтобы те уходили с базаров.

Я был по званию рядовой, наводчик противотанкового орудия 189-го отдель­ного истребительного противотанкового дивизиона 202-й стрелковой дивизии, пулеметчик 93-й и 86-й дивизий (в со­ставе Первого, Второго, Третьего Укра­инских фронтов). В октябре мы прибы­ли во фронтовую полосу под Киев. В одном прифронтовом населенном пункте нас распределили по воинским частям. Я оказался в 189-м отдельном противо­танковом дивизионе 202-й стрелковой дивизии. Определили меня подносчиком снарядов, но когда начался бой, мне при­шлось самому быть и подносчиком, и за­ряжающим, и наводчиком.

Первое боевое крещение я получил в боях при окружении и уничтожении Корсунь-Шевченковской группировки фашистских войск. Эта операция прово­дилась с конца декабря 1943 года по 18 февраля 1944 года. И вот идут фашист­ские танки, идет вражеская пехота. Уже подбито несколько танков противника. И вдруг три орудия из батареи замолчали: орудия разбиты, осталось одно наше. У орудия я один, командир вернулся позд­нее. Веду огонь, а попасть не могу. Пер­вый бой, один у орудия, нет боевого опы­та, но есть приказ — ни шагу назад! Танк продолжает вести огонь по моему орудию — я по танку. В этот момент вдруг появ­ляется командир орудия с перевязанной рукой и начинает корректировать мою стрельбу. Вражеский танк произвел два выстрела с недолетом и перелетом снаря­дов, следовательно, очередной снаряд дол­жен был попасть в мое орудие. Командир дал команду: «Морозов, в окоп!» Я прыг­нул в окоп, раздался взрыв, меня засыпа­ло. Спасло от удушья то, что вперемешку с землей были доски разбитых ящиков и снарядные гильзы. Командир откопал меня. Начало темнеть. Бой прекратился. Обе стороны заняли оборонительные по­зиции. К утру 18 февраля 1944 года вся колонна фашистов была разгромлена.

После разгрома Корсунь-Шевченковс­кой группировки немецких войск мы пре­следовали врага. В одном из населенных пунктов меня вызвали в штаб, где вручи­ли медаль «За отвагу». В 1984 году, когда я приехал на встречу однополчан, то по­пытался узнать, жив ли мой бывший ко­мандир орудия, старший сержант Карнилов, но услышал печальную весть, что в 1944 году в боях под городом Клуж, в Румынии, он погиб от прямого попадания снаряда в окоп. Всю жизнь я благодарю этого человека, спасшего мне жизнь.

Наша 202-я стрелковая Краснознаменная Корсунская орденов Суворова и Ку­тузова дивизия наступала в направлении на город Умань, Могилев-Подольский, Еденцы, расположенный на границе с Румынией. Наступление наше было на­столько стремительным, что через месяц, после разгрома фашистов под Корсунь-Шевченковским, мы вышли на государ­ственную границу с Румынией. По пути наступления мы видели разрушенные, со­жженные села Украины, братские моги­лы наших солдат. С конца декабря 1943 года до конца марта 1944 года мы посто­янно были в боях. 24 марта 1944 года за­няли город Могилев-Подольский.

Старшина дивизиона, зная, что мы уже несколько месяцев не мылись, разыскал в городе баню и предоставил нам такую возможность. Только мы расположились в бане, как слышим крики на улице. Кто-то забегает и сообщает: «Горим». Выско­чили голые в предбанник, некоторые во двор. И видим, что вовсю горит прожарочное помещение, где прожаривалось от вшей наше обмундирование. Остались мы только в шинелях и ботинках. За­пасного обмундирования в дивизионе не было. Командир дивизиона, понимая, что ожидать подвоза нового обмундирования бесполезно, а утром следующего дня надо продолжать наступление, решил обра­титься к жителям за помощью. Набрали мы разной одежды, сколько могли, при­несли в дивизион. Старшина начал раз­давать барахло, при раздаче я оказался последним. Мне досталась трикотажная женская комбинация серого цвета. Надел я ее, поверх — шинель. И в такой форме простоял всю ночь у орудия. Утром гово­рю старшине: «Как же я буду освобождать Молдавию без штанов?» Он посмотрел на меня и ответил: «У тебя есть нитки и иголка. Бери вот здесь, между ног, зашей и надевай. Будешь как в трусах». Утром мы вступили на землю Молдавии, и весь путь я проделал в этом одеянии, а когда вышел на реку Прут, представилась воз­можность сменить его. Мы взяли в плен румынских солдат, раздели их и надели их обмундирование.

В этих боях под городом Яссы нас бро­сали то на один, то на другой участок фронта. Были там и трагические, и смеш­ные эпизоды. Расположили мы батарею на одной из высот, ждали контратаки немцев. Вдруг одному из наводчиков ору­дия, по фамилии Тупица, срочно потре­бовалось отхожее место. Голая местность. Туалетов на фронте не строили. Он вы­лезает из окопа, снимает штаны, повора­чивается задом в сторону противника и делает свое дело. Не успел он его завер­шить, как на наши позиции посыпались немецкие мины. Он, с голым задом, па­дает сверху в окоп. Уже в окопе натянул штаны. Командир батареи потом грозил ему расстрелом за нарушение маскировки боевых позиций наших орудий блеском на солнце голого зада. Мы потом долго смеялись над ним.

14 мая 1944 года в бою при очередной контратаке вражеская мина нашла и меня. Я получил ранение в обе ноги. Положили меня в госпиталь. Когда лежал в ожи­дании операции по извлечению осколков, очень тяжело на меня действовали крики и стоны раненых в операционной палате. Пришло время, и меня перенесли туда. Раненых было очень много, и медперсо­нал не успевал их оперировать. Положи­ли меня на операционный стол, привяза­ли веревкой. Четыре медсестры прижали за ноги и за руки, а хирург приступил к работе. И я тут понял, почему кричали раненые в операционной палате. Хирург начал извлекать осколки без обезболива­ния: не хватало обезболивающих средств. Наконец зашили раны, и кончились мои мучения на операционном столе. Через какое-то время меня эвакуировали сначала в прифронтовой госпиталь, потом дальше в тыл. Основное лечение прово­дилось в госпитале, который располагал­ся на станции Знаменка. Мне пришлось выдержать две операции. Резали также — по живому. Раны не заживали, а загни­вали, в них заводились черви, хирург об­резал гнилое мясо и снова зашивал рану. Я боялся, что и в четвертый раз будут резать и зашивать по живому телу. Но все обошлось. Хотя и медленно, но раны начали заживать.

По мере выздоровления меня про­двинули ближе к фронту. Со Знаменки перебазировали в город Тульчин, затем в Кишинев, затем в город Бельцы Молдав­ской ССР. Из города Бельцы отправились на фронт. Я оказался в 93-й стрелковой дивизии, которая вела бои в Югославии. Так завершилась моя служба в 202-й ди­визии. По завершении разгрома фашист­ских войск в Югославии дивизию пешим маршем направили в Венгрию на окруже­ние и уничтожение Будапештской груп­пировки немецких войск.

Вечером, войдя в один из населенных пунктов, командование решило дать воз­можность солдатам часа три-четыре пере­дохнуть. Наш взвод разместился в одном из домов мадьяра. Пока не подъехала по­ходная кухня, мы, я и второй номер пу­лемета, без разрешения командира пошли в соседний дом попросить у мадьяр сала или окорока. Зашли в дом, сидят женщи­ны, дети, из другой комнаты выглядыва­ют два молодых мадьяра. Мы пытались объяснить, что мы хотим. А они нас не понимают; двое мадьяр вышли из комна­ты и начали приближаться к нам: один с одной стороны, другой с другой, и в этот момент открывается наружная дверь и появляется наш командир с солдатами. Сходу он влепил нам по шеям и вытолкал на улицу. Когда нас поставили под ру­жье, командир  объяснил, что могло быть с нами: мадьяры нацелились схватить нас и там прикончить. Сжалился командир взвода, снял нас из-под ружья.

Ближе к Будапешту начали вести бои, взяли города Секешфехервар, Бичке, другие населенные пункты. В период контрнаступления немецких войск, 21-26 января 1945 года, дивизия вела бои на рубеже Пазманд-Каполнаш-Ниек. Часть тыловых подразделений дивизии была размещена в селе Вереб. В этом селе гит­леровцы захватили 39 раненых бойцов и офицеров Красной Армии. Озлобленные неудачами и большими потерями, фа­шисты из дивизии «Мертвая голова» учинили расправу над нашими ранеными боевыми товарищами. Они за­тащили их в кузницу и на наковальне разбили головы кузнечным молотом, не­которым воинам выкалывали глаза, отре­зали носы, уши, вырезали на теле пятико­нечные звезды…

В декабре наши войска замкнули коль­цо окружения Будапештской группиров­ки немецких войск. Наша дивизия распо­ложилась на внешнем фронте окружения. И опять начались кровопролитные бои. Днем шел мокрый снег, а ночью мороз до двадцати градусов. Шинели и обмундиро­вание промокли, ноги мокрые. Погреться негде. Я с пулеметом расположился на одной из высот под городом Бичке. Фа­шисты вели обстрел города и наших по­зиций день и ночь. С трудом нам уда­лось вырыть неглубокий окоп. Ночью с поля принесли кукурузные стебли, чтобы немного прикрыть окоп, хотя бы от сне­га. Прожил я в этом окопе до 14 января 1945 года, когда нашу дивизию смени­ла какая-то другая часть. Представилась возможность зайти в мадьярскую хату, посушиться, погреться после полутораме­сячного пребывания в окопе. Но напрасно я радовался. Как только я снял ботинки, размотал мокрые портянки, ноги охватил нестерпимый жар. Ощущение было такое, будто они в кипятке. Ноги так горели, что я не выдержал, начал кричать. Командир взвода внимательно осмотрел мои ноги и тут же дал команду старшине немедленно отправить меня в медсанбат: ноги оказа­лись обморожены.

Утром я был в госпитале, потом нас погрузили в автомобиль и отвезли в дру­гой госпиталь. Забежал старшина и дал команду: «Кто может, выходите во двор, поедем дальше». Я сполз с нар на пол и на четвереньках пополз во двор. Обоз двигался к Дунаю, чтобы переправить ра­неных через реку на противоположный берег. К вечеру мы достигли берега Ду­ная. Нас сгрузили на снег. Через Дунай раненых должен был перевозить катер Дунайской флотилии. Вот катер сделал первый, второй, третий рейс. Никто нас не грузит. К нам приближались немцы. Я решил на четвереньках по снегу ползти к причалу. Подошел очередной катер, бро­сил трап на берег, я полез по трапу и был сбит офицерами и солдатами тыловых частей. Я опять делаю попытку заползти на трап. И снова меня пытаются сбить. Но на этот раз меня спасли медсестры, которые находились на катере. Они за­метили, что я делаю уже третью попытку забраться на катер. Одна из сестер взяла автомат, и как только начали сталкивать, закричала: «Назад! Если вы не пропусти­те этого солдата на катер, буду стрелять!» И тут они вдвоем подхватили меня и за­тащили с трапа на борт катера. Это был последний рейс. Минут через пятнадцать после нашего отправления к берегу по­дошли фашисты. Все раненые на берегу были зверски ими уничтожены.

В дальнейшем мое лечение проходило в госпитале, располагавшемся в городе Кечкемете. Продолжались мои мучения от нестерпимого жжения ног. Постепенно пузыри на ногах начали лопаться. Лечащая врач осмотрела мои ноги и сказала, что через недельку она меня выпишет. Пришел день выписки на фронт. Через два дня мы, группа выздоровевших сол­дат, пешим маршем прибыли на фронт. Формировочный пункт располагался на западной окраине Будапешта. Я не попал в свою 93-ю дивизию, а направили меня в 86-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Ночью, где-то 15-го или 16-го февраля 1945 года, по прибытии в место распо­ложения штаба дивизии адъютант долго водил нас по домам, все дома были пере­полнены военными. Тогда он решил при­вести нас в дом, в котором располагался командир дивизии. Завел в прихожую (генерал уже спал) и приказал, чтобы мы без шума устроились за печкой до утра. На рассвете проснулись. Повар коман­дира дивизии начал готовить в печке за­втрак генералу. Мы сидели позади печи, за занавеской. Продуктов у нас не было. Сидим голодные, как волки. А тут идет расчудесный запах готовящейся пищи. Повар начал печь пирожки и складывать их в чашку, стоявшую за занавеской, где располагались мы. Смотрю: ефрейтор бе­рет пирожки из этой чашки, ест сам и мне подает. Я ему говорю: «Что ты дела­ешь? Нас же сейчас генерал расстреляет за мародерство». Он улыбнулся и гово­рит: «Главное, Миша, поесть сейчас, а там пусть расстреливают». Повар пирожки пе­чет, бросает в чашку, а он берет и все по­дает мне. Слышим, повар разговаривает с генералом. Тот спрашивает у него: «А что у нас на второе?» «Пирожки с мясом, то­варищ генерал!» «Ну, неси, попробуем». Повар подходит к чашке, а там пусто. Он, конечно, «перекрестил» нас мыслимым и немыслимым русским «фольклором» и пошел докладывать генералу. Слышим, как доложил. Генерал спрашивает: «Отку­да солдаты?» Он объяснил, что адъютант ночью привез пополнение. «Ну-ка, веди их сюда». Заходим в комнату, ефрейтор по всем правилам докладывает генералу: «Ефрейтор такой-то, солдат такой-то по Вашему приказанию прибыли!» Генерал встал из-за стола и говорит: «Молодцы, не растерялись. Эти ребята и в бою не подведут! А ты, Ваня (так звали повара), если бы оказался на передовой, наверня­ка стал бы «языком» для немцев. Даже пирожки прохлопал». Скомандовал нам: «Идите!» Мы пошагали во двор, где нас ждал новый командир взвода.

Прибыв на передовую, мы получили ручной пулемет, и снова началась наша фронтовая работа. Под Эстергомом про­стояли в обороне до 20 марта 1945 года. 20 марта, после сокрушительной артпод­готовки, пошли в наступление. Фрицы начали драпать, нас построили в колонны для преследования противника. Завер­шилась Будапештская операция, и нача­лась Венская. Наша рота расположилась на дне глубокого ущелья, по которому шла автомобильная дорога Будапешт-Эстергом. Вдоль дороги протекала гор­ная речка, мост через которую был взор­ван отступающими фашистами. Поэтому подъезд со стороны тыла к нашей линии обороны каким-либо транспортом был невозможен. Расстояние до моста было где-то метров пятьсот-семьсот от нашей обороны. Днем подъезд полевой кухни к взорванному мосту был невозможен, так как на вершине горы проходила немец­кая линия обороны, и дорога интенсивно обстреливалась. Кухня могла подъехать к мосту только ночью. Участок автодороги от нашей линии обороны до разрушенно­го моста наши саперы заминировали про­тивотанковыми минами на случай про­рыва танков. Командир роты приказал мне, как только наступит темнота, брать два термоса и ходить по этому заминиро­ванному участку дороги до разрушенного моста, перебираться на противоположную сторону (куда подъезжала полевая кух­ня), заполнять термосы кашей и супом и доставлять в роту. Ночью в горах темно. Пользоваться фонариком нельзя, так как на вершине горы расположены немецкие пулеметы. На этом 500-метровом участке дороги мины располагались в шахматном порядке. Как только начинало темнеть, я выходил на дорогу, запоминал, как распо­ложены мины, и потом в темноте ходил с термосами туда и обратно. Буквально на ощупь, с раскрытыми до ушей глазами, я пробирался через это минное царство. Потом уже я настолько изучил маршрут, что ходил по памяти, наступал ногами именно там, где не было мины.

Мой пулемет располагался напротив немецкой пулеметной точки на расстоя­нии 100-150 метров. Местность была ле­систая. Днем иногда удавалась посмо­треть, как там копошатся немцы. Где-то числа 18-го или 19-го марта перед нача­лом наступления командование решило артиллерийским огнем уничтожить это немецкое пулеметное гнездо. Задумка была такая: сделать по гнезду артналет, а потом взводу штрафников броском за­нять его. Командир роты был трусова­тым. Решил, раз мой пулемет ближе всех расположен к немцам, то я лучше всех могу вывести взвод штрафников на исхо­дную позицию. Командный пункт коман­дира роты располагался внизу ущелья. Он вызвал меня и приказал повести при­бывший взвод штрафников к моему пу­лемету, расположить фронтом к немцам, а самому спуститься вниз, к нему. Всю эту подготовительную операцию коман­дир роты должен был проделать сам. И с той точки, где располагался мой пулемет, ему надо было корректировать огонь ар­тиллерии. Но он струсил. Я команду его выполнил: отвел штрафников к пулемету, забрал своего второго номера и спустился на КП. Через несколько минут наша артиллерия открыла уничтожающий огонь из дальнобойных орудий. Закончилась артподготовка, но мы не услышали кри­ков «ура». Наша артиллерия, кроме нем­цев, накрыла и мою огневую точку, где располагался взвод штрафников. Бедные люди! Из взвода осталось пять или шесть человек. Остальные были убиты или тя­жело ранены (оторваны ноги, руки и т.д.). Так трусость командира обернулась тра­гедией (корректировал артогонь коман­дир роты). В боях на подходе к Вене этот командир роты погиб.

20 марта мы овладели городом Эстергомом и начали преследовать противни­ка вдоль правого берега Дуная в направ­лении к Вене. По левому берегу Дуная наши войска наступали в направлении на Братиславу. В районе впадения реки Маравы в Дунай нашей дивизии предстоя­ло форсировать Дунай — переправиться на его левый берег, так как продвижение наших войск по левому берегу несколько запаздывало. Фашисты, видимо, разгада­ли наш замысел. В районе предполагав­шегося форсирования Дуная располагал­ся небольшой австрийский город. Целые сутки пытались его взять, и только к утру следующего дня нам удалось выбить фа­шистов из города. Утром следующего дня начали форсировать Дунай на подручных средствах. Погрузились мы с пулеметом на плот. Несколько солдат гребли весла­ми, досками, а моя задача была строчить непрерывно из пулемета по противопо­ложному берегу, не давая немцам вести активный ответный огонь по плывущим солдатам. Удалось до берега добраться невредимыми. Завязался бой. Перевес сил был на нашей стороне, и фашисты побежали.

Дальше на Вену наш путь лежал по левобережью Дуная. Продвижение шло с непрерывными боями. Только выкопаешь окоп, через 10-20 минут надо бежать вперед и снова рыть окоп, и так целыми дня­ми. В этом наступлении мы обнаружили лагерь военнопленных. Лагерь был пуст. Фашисты всех пленных перед отступле­нием сожгли в печах. Картина была жут­кой. И хотя был приказ пленных фаши­стов не расстреливать, сдержать чувство мести было невозможно. Ни одного фа­шиста, сдавшегося в плен, мы не поща­дили!

Чем ближе подходили к Вене, тем сильнее нарастало сопротивление врага. Был апрель, природа кругом благоуха­ла, а мы зарывались в мокрую землю и лежали в ледяной воде. Копнешь малой саперной лопатой на один штык — и появ­ляется вода. Впереди, в очертаниях, уже была видна Вена. Мы взяли крупный на­селенный пункт, и нас сменила другая во­инская часть. Нам поставили задачу про­вести прочесывание винных подвалов на предмет обнаружения немцев. Командир взвода, я со вторым номером пулемета в один из подвалов, начали обследовать его. Вдруг я заметил, как слева на стене блес­нул огонек. Осветил то место фонариком и увидел деревянную дверь, сквозь щели которой просматривался блеск огонька. Я кричу: «Хальт! Хэндэ Хох!» Молчок. По­вторяю. Опять молчок. Даю пулеметную очередь в дверь. И слышу крики женщин и детей. Распахиваю дверь и вижу: стоят на коленях маленькие дети лет пяти-семи с поднятыми руками и плачут. Позади стоят женщины, тоже с поднятыми ру­ками. Женщины стали жестикулировать руками, показывая пальцами на себя. И повторяют что-то по-австрийски. Мы по­няли смысл слов: «Нихт киндер!» Они просили стрелять в них и не стрелять в детей. Нам удалось убедить их, что никого мы не собираемся расстреливать, что мы ищем фашистов. Дети поднялись на ноги и перестали плакать. Одна из женщин запустила руку в мои волосы на голове, потом второму номеру, потом командиру. Был там еще один старый австриец. Он пытался объяснить нам по-русски, что они искали в наших головах. Оказывает­ся, немцы все время вбивали им в голо­вы, что русские с рогами.

Декабрь 2009 г.

В подготовке настоящих воспоминаний оказали помощь Никитенко Оксана Андреевна и Батманова Екатерина Сергеевна.

Источник: От солдата до генерала. Воспоминания о войне. с 209-217.