На узкой дороге

Рассказ

Построенные на утреннюю поверку огромные колонны военнопленных стояли на лагерной площади. Дежурный фельдфебель в сопровождении унтер-офицеров, ефрейторов, старших по блокам и переводчиков подсчитывал, сколько осталось в живых.

Переводчик, верзила из немцев Поволжья, подобострастно изгибаясь перед фельдфебелем, что-то ему объяснял.

— Да! Да! — кивал пожилой фельдфебель с груз­ным животом. — Надо наводить порядок. Надо воспитывать их в духе немецкой дисциплины.

— Не беспокойтесь, герр фельдфебель! — с ирони­ей в голосе произнес молодой щеголеватый унтер. — Мы применяем самый мудрый метод воспитания: че­рез два-три месяца от этих пятнадцати тысяч в живых останется два-три процента.

Фельдфебель кисло поморщился и ничего не ответил.

— Да, Вольдемар, выделите унтер-офицеру двести человек на трофейном военном складе.

— Будет исполнено, герр фельдфебель! – щелкнув каблуками, вытянулся переводчик.

Пленные зашептались.

— На работу, сказал, двести человек!

— А куда?

— На дорогу, должно быть.

— Пойдешь?

— Ну еще бы!

— Пойдем, может, пожрать чего достанем или тягу дадим! — тихо переговаривались двое.

— Старайся спать с краю, — шепнул он своему на­парнику Ивану, худому обросшему мужичку лет со­рока, студент Витя.

Переводчик отсек от головы колонны две сотни людей и отвел в сторону. Среди них оказались студент и его напарник.

Удары по рельсу возвестили о конце поверки, и людское море, до этого неподвижное, заколыхалось, заволновалось, забурлили.

Отворились лагерные ворота. Вахтенные, пересчи­тав уходящих на работу, лениво закрыли их снова. Иван огляделся. Запорошенная снегом дорога в рытвинах и колдобинах шла через старый лес. Столет­ние дубы и ветлы, одетые инеем, величественно стыли в морозном воздухе.

По бокам колонны, бодро перекликаясь, шли мо­лодые, безусые конвоиры. В хвосте колонны двое плен­ных везли ручную тележку с уложенным на ней пу­стым фанерным ящиком с пожелтевшей от времени этикеткой на русском языке «Макароны». Замыкая шествие, шел молодой розовощекий сол­дат с овчаркой на поводке. Он поминутно сдерживал ее порывистый, нетерпеливый бег.

Дорога вела через кладбище. Иван зачарованно глядел по сторонам. После лагерных, битком набитых людьми помещений, после душного запаха карболки и пота, после колючей проволоки и вышек с часовыми радостно было идти по дороге, заново увидеть мир, простиравшийся без конца во все стороны.

— Красота-то какая! — указав на ограду латышского кладбища, сказал он соседу Виктору. Иван был из-под Пензы. Добродушный, простой и доверчивый, сошелся он характером с этим студентом и подружился.

— Летом здесь, поди, как красиво! А? Гляди, ка­жись, по-русски написано? Ну, ну! «Миръ праху твоему». Давняя надпись! С твердым знаком еще! Значит, и здесь русские люди издавна живут. — И, охваченный волной какого-то теплого чувства, Иван замолчал.

— Живее, свинья! — заорал на него молодой щеголеватый унтер, старший конвоя.

Торопливо переступая ослабевшими ногами и тя­жело дыша, Иван догнал товарищей. Указывая на него, унтер что-то сказал конвойно­му солдату. Виктор, хоть плохо, но все-таки понимал немецкий язык и невольно прислушался к их раз­говору.

— Schweine reine! — говорил унтер. — Идет и все время крутит головой по сторонам, о чем-то все пере­говаривается с этим длинным. Лучше смотри за ними. Унтерменши несчастные… Ну и солдаты! Да, рабы рождены быть рабами! — напыщенно заключил он.

Польщенный вниманием начальства солдат в лихо заломленной пилотке самодовольно попыхивал сига­ретой и утвердительно кивал головой.

— Посмотри на этих представителей славянства, — продолжал унтер, — рожи тупые, все заросли щетиной. И еще размножают дегенератов на той земле, которая должна быть по праву нашей.

— По какому праву? — спросил конвойный.

— По праву сильного! — О, они плодовитей нас.

— Да, плодовиты, как кролики, но, насколько я знаю, наша наука уже начала об этом заботиться, — зло­радно сказал унтер. — Вон, взгляни-ка: образина. Ази­ат. Настоящий китаец! — сказал он на молодого тата­рина. А какие на нем сапоги. Офицерские — хром! Может, он комиссар…

— Не похоже, — ответил солдат. — Скорее бандит. С мертвого, может, содрал.

— Доберемся до места — сниму я с него сапоги, — процедил унтер.

— Да… — слушая их разговор, думал Виктор, — вот образчики «чистокровной» расы! Вот кто считает себя людьми!

Кладбище кончилось. Дорога шла теперь по полю. Справа показалась стройка новых бараков. Пленные таскали доски. Некоторые строгали их, другие обши­вали ими стены, третьи возили тачками землю, четвертые рыли ямы. Колонна опять вошла в лес. Дорога была узкой и извивалась змеею. Конвоиры шли почти в одном строю с пленными.

— Хороша дорожка, — тихо сказал Виктор. — Узень­кая. Тут их как цыплят передушить можно.

Лес кончился. Вдалеке виднелся латышский горо­док Даугавпилс, по-русски Двинск, со старой еще со­хранившейся крепостью.

Наконец около огромных штабелей ящиков, по­крытых сверху защитным брезентом, колонна остано­вилась. У обочины дороги горел костер. Около него сидело пятеро гражданских. «Латыши», — определил Виктор, узнав их по ли­цам, одежде, и особенно — по головным уборам, напо­минавшим спортивные кепи.

Небо прояснилось. Выглянуло солнце. В морозном воздухе стояла тишина. Латыши сидели на пустых ящиках, на проталинке, образовавшейся от костра. Кругом на земле тонким слоем лежал недавно выпав­ший снег, необычно белый, еще не топтанный. Когда пленные поравнялись с костром, раздалась команда остановиться, и они, смешав строй, столпились возле костра, приветливо поздоровались с латышами. Но те, не ответив на приветствия, отводили глаза в сторону, стараясь не встречаться со взглядами пленных. Посто­яв пять минут у костра, заключенные на­чали отходить от костра.

— Отчаливай, братцы! Эти не нашего Бога! Они, видать, жабу съели! — насмешливо произнес кто-то.

Латыши, делая вид, что не понимают по-русски, о чем-то переговаривались между собой. Как узнали по­том, это были айзсаргиши — латышские фашисты.

Держа пустой котелок в озябших руках, Иван при­сел на ящик около штабеля. Взгляд его упал на валяв­шуюся под ногами, чуть занесенную снегом, пустую брезентовую сумку из-под противогаза.

— Ишь ты! Пожалуй, взять — с ней сподручней. А то котелок из рук нельзя выпустить. Уже два раза у сонного крали, — подумал он, поднимая сумку.

Одутловатый латыш недружелюбно взглянул из-за ящиков на Ивана и что-то буркнул, проходя мимо унтера.

— Сейчас наведу порядок! — с усмешкой заметил утер. — Становись! — раздалась команда.

Иван встал в колонну, сунув руку с противогазом в карман. Начался обыск. Когда очередь дошла до Ивана, унтер окинул его брезгливым взглядом и со злостью выдернул у него из кармана противогазную сумку, крикнул что-то и отшвырнул ее в сторону. Са­мого Ивана отвел метров за пять. Рядом с ним поста­вил татарина в хромовых сапогах.

Обыск закончился. Иван видел, как унтер, подой­дя к латышам, что-то сказал им, указав на него рукою. Что сказал — Иван, конечно, не понял. Недоуменным взглядом он как бы спрашивал то немцев, то латышей, то пленных — что случилось? Он стоял в расстегнутой во время обыска шинели, из-под которой виднелась нательная солдатская рубаха.

— Ап! — указывая рукой в сторону, резко сказал по­дошедший к нему унтер.

Иван смутно понял, что команда «Aп!» означает «иди прочь» или что-то в этом роде. Ему, наверное, приказывают куда-то идти. — Зачем? Куда? Наверное, что-нибудь поднести, — подумал он и, не оглядываясь, тихо пошел в сторону. Вдруг позади себя услышал лязг затвора, оглянулся и, холодея, застыл. Унтер вскинул винтовку к плечу и взял его на прицел. Иван удивлен­но глядел на унтера.

— Что он? Смеется? Пугает? А вдруг взаправду!.. — Холодный пот покрыл его лоб.

Резкий, как выхлоп кнута, щелчок рассек промо­роженный воздух. Иван не почувствовал боли. Тотчас под взглядом его, упавшим на грудь, все шире и шире по белой нательной рубахе расплывалось красное пят­но. Ноги его подкосились; взметнув руками, как бы хватаясь за воздух, он рухнул.

Это произошло так внезапно, что все обалдело мол­чали. Затем толпа пленных глухо заволновалась и притихла.

К одиноко стоявшему в стороне татарину, загоняя в канал ствола новый патрон, подошел унтер. Слегка лаю­щим голосом он что-то выкрикнул и указал в сторону убитого. Татарин понял одно только слово, то же страш­ное «Ап!», испуганно передернул плечами и бормотнул:

— Моя не понимает! Бельмей…

Один из латышей подошел и начал объяснять ему:

— Сними с убитого ботинки, принеси их сюда. Татарин, робко оглядываясь, подошел к Ивану, присел, расшнуровал ботинки, снял и поднес унтеру.

— Ап! Ап! — указав на его сапоги, сказал унтер. Татарин догадался, что унтер приказывает ему снять сапоги и надеть ботинки убитого, но сделал вид, что опять не понял. Когда латыш снова объяснил ему, лицо его налилось кровью: — Пусть убьет! Все равно не отдам! Барахольщик! За сапоги человека убил!

Унтер в него прицелился, но, опустив винтовку, обратился опять к латышу:

— Скажи ему еще раз, если сейчас же не снимет сапоги, я его пристрелю.

— Дурак, неужто тебе сапоги милей жизни?! — крикнули из колонны.

— Не в сапогах дело! — возразил другой.

— Снимай, болван! — закричало несколько голо­сов. — Скинь сапоги! Не с человеком споришь!

— Ладно, — сдирая с себя сапоги, бормотал тата­рин, — а ботинки с убитый друг не надену. Пусть моя берет. Сдохнет когда-нибудь…

— Что он говорит? — спросил латыша унтер.

— Он говорит, repp унтер-офицер, что не может на­деть ботинки с убитого. Ему запрещает его вера, — ста­раясь спасти татарина, поспешно вмешался Виктор.

— Вера такая? Ну, черт с ним! Я ему покажу свою веру!

— Сейчас мы его обуем, герр унтер-офицер, — уми­ротворяющее пообещал латыш и ушел за ящики.

Отвернувшись от унтера, который держал его са­поги, и от ботинок, валявшихся под ногами, татарин стоял на снегу в легких портянках.

Минуту спустя латыш возвратился и подал тата­рину противоипритные сапоги с голенищами из ма­скировочной парусины, пропитанной каким-то паху­чим составом. Татарин торопливо надел их, завязал промороженные голенища и замешался в толпе.

Началась пурга. Густой снег покрывал лежавшее в стороне тело Ивана.

— Работать не будем! — неожиданно объявил ун­тер. — Марш назад в лагерь!

Около потухающего костра стояли латыши и что-то возмущенно доказывали своему товарищу, который выдал Ивана. Тот виновато оправдывался.

— Так вот, братцы, со всеми будет: не расстреляют, так голодом заморят, — говорил шагавшим соседям Виктор. — В лагерь идти — на верную смерть. Больше удобного случая может не встретиться, а умирать – так с песней! Лесом дорога узкая!

— Чего еще ждать, — сказал пожилой солдат в пи­лотке, отвернутой для тепла на уши.

— Передай по колонне, — шепнул он товарищу, ша­гавшему перед ним, — в лесу я подам команду. Пусть передние сразу же на конвоиров. За глотки — без вы­стрела! Собаку я беру на себя, а вы — конвоира.

Когда до леса оставалось метров двести, Виктор и пожилой солдат подменили двоих, тащивших тележ­ку с телом Ивана, и так приблизились к замыкавшему конвоиру с собакой.

Вошли в лес. Виктор огляделся. Кругом — ни души. Только вдали по шоссе прогрохотал грузовик и заг­лох за пустой завесой.

Бешено стучало сердце.

— Пора, — шепнул Виктор, раскрывая бритву, спа­сенную во время обыска за обшлагом шинели.

— Бей, товарищи! — громко скомандовал он и бро­сился с бритвой к собаке. Овчарка взвизгнула, закру­жилась и рухнула на снег. Четверо соседей насев на собачника, возилось с ним на снегу. Колонна пере­мешалась. Унтер выхватил парабеллум и двоих за­стрелил в упор. Но татарин деревянной подошвой сапога ударил его в живот, сбил с ног и выбил из рук парабеллум.

Через несколько минут все было кончено. Разгоряченные схваткой заключенные сбились в кучу.

— Свободны, братцы, — сказал Виктор, — но знаем сами — кого поймают, тому пощады не будет! Всем вме­сте нельзя. Разобьемся на группы по пять-шесть че­ловек и давай на Восток. Наскоро зарыли в сугробах за узкой лесной доро­гой убитых и, спустя несколько минут, разошлись… Густо валил в лесу снег, занося следы.

Источник: Крутов С.М. Право жить!: Стихи. Повесть. Рассказы. М., 2003.