Моя мудрая мама

Ксения Максимовна Мазурина в блокаду была ранена, в результате — туберкулез тазобедренного сустава. После войны работала в ленинградской Академии связи им. С.М. Буденного. В 1972 году Ксения Максимовна работала в одном из управлений на комплексе обработки телеметрической информации. Награждена медалью «Ю.А. Гагарина», дипломом командно-измерительного комплекса.

Я часто задаю себе вопрос: «Как и почему нашей семье удалось выжить?» Сплошной мор, сколько смертей было рядом от голода, холода, непрерывных обстрелов и бомбежек. Мы пережили ад на земле и выжили. В этом заслуга моей мамы, Смирновой Евдокии Ивановны. Она спасла нас от неминуемой смерти. Моя мама — героиня. Родила десять детей и была награждена орденом «Материнская слава».

При жизни мама потеряла пять сыновей. Двое умерли от болезней в начале 30-х годов. Вася и Сережа погибли в первые дни войны на границе в 1941 г., защищая Родину. Пятый сын Володя, рожденный в январе 1942 г. в блокадном Ленинграде, выжил в блокаду, но нелепо погиб в 1946 г. Остался единственный сын Миша, 1926 года рождения. Он добровольно вступил в армию в 1943 году, защищал Ленинград, участвовал в штурме Берлина и получил многие правительственные награды, включая медаль «За отвагу».

Мама была мудрой женщиной, за свою жизнь она пережила четыре войны: Первую мировую, Гражданскую, Финскую, Великую Отечественную войну. Никто не знает, сколько рубцов у нее осталось от пережитого. Когда началась Великая Отечественная война, ей было всего 40 лет.

Выжить в блокаду нам помогло и то, что наша семья была большой и дружной. До войны у нас не было большого достатка, всегда приходилось экономить, сводить концы с концами. Мама принимала титанические усилия, чтобы мы не чувствовали себя ущербно, чтобы мы были одеты опрятно, не хуже, чем наши сверстники. Она была хорошей портнихой. Из-за недостатка денег она часто перешивала нашу одежду, из которой мы вырастали. Старалась внушить нам: «Не тот богат, у кого много, а тот, кто бережет».

Почему мы не уехали по «Дороге Жизни»? Мать говорила примерно так: «Куда я поеду с этой коноплей? Я их и до Ладоги не довезу — по пути замерзнут. Если судьба умирать, то умирать будем в Ленинграде», почему-то она называла нас «коноплей».

Брату Мише было 15 лет, сестре Ане — 13 лет, а нам с Машей по десять с половиной. Отец находился в ополчении, старшая сестра — на рытье окопов и лесозаготовки. Думаю, что немалое значение имело и то, что мать была беременна, хотя на это она никогда не ссылалась. Да и вставал вопрос: куда ехать? где нас ждут? Уезжали те, кто эвакуировался с заводами, фабриками, у кого в тылу были родственники, пристанище, деньги и соответствующая зимняя одежда. Ехать без мужа, беременной, не зная куда, мама просто не решилась.

В первый раз мы с Машей попали под бомбежку, когда в начале войны поехали покупать в универмаг у Нарвских ворот шкафчик для кукол. Милиционер, стоявший на мосту, загнал нас в бомбоубежище, сами мы идти не хотели, потому что боялись, что задержимся, и мама будет волноваться. Когда прозвучал отбой воздушной тревоги, мы вышли и увидели, что того милиционера разорвало на кусочки. Так мы впервые столкнулись с ужасом войны.

В период блокады мы дважды меняли квартиры. Вначале жили в Ленинском районе, на проспекте Газа, напротив кинотеатра «Москва». Наш дом находился в 8 — 10 километрах от переднего края обороны на направлении главного удара фашистов. В первую блокадную зиму, а зима была лютая, мы сожгли почти всю нашу мебель, чтобы как-то поддержать в комнате тепло. В феврале 1942 г. сменили жилье — перебрались подальше от переднего края обороны, в Выборгский район. В марте 1942 г. в дом попал снаряд — квартира была разрушена, я и мама — ранены. Поскольку квартира стала непригодной для житья, пришлось переезжать. К этому времени в Ленинграде пустовало немало квартир, можно поселиться в большую и просторную. Но мама сказала: «Нам надо самую маленькую — теплее будет. Тепло, вода, хлеб — это жизнь». На санках (транспорт не ходил) перебрались в Калининский район и заняли одну комнату с кухней в деревянном доме, где мы остались жить и после войны.

С 20 ноября по 25 декабря 1941 г. хлебный паек был минимальный: для рабочих — 250 г., а для всех остальных — 125 г. Мама каждый день делила паек на три части и выдавала нам на завтрак, обед и ужин. Выдавала хлеб только после того, как мы выпивали по полстакана настоя хвои, и все это мы запивали простой водой — кипятком. Иногда, маме удавалось сварить какую-нибудь бурду — «суп». Хвоя нас спасла от цинги. В городе было налажено производство хвойного экстракта. Установлен был даже план заготовки хвои на день: за день надо нащипать 800 г. Мама же не щипала, а срезала ножом, отсекая смолистую часть от чешуек, которые содержали вредную для здоровья смолу. Затем толкла хвою в ступке и разбавляла водой.

Однажды, когда мы переезжали на проспект Энгельса, мама обменяла свое новое крепдешиновое платье на трехлитровую банку «хряпы» — нижних зеленых листьев капусты. У нас был праздник. Угостили соседку по квартире. Через несколько дней она принесла нам «суп», приготовленный из фикуса. Мама сказала ей: «Этот суп есть нельзя — можно отравиться». Но она не послушалась, съела и умерла. Не знаю от чего: отравилась или переела.

Проспект Энгельса. Современный вид.

Голод, холод, бомбежки и обстрелы в период блокады косили людей, не разбираясь в возрасте. Но больше всего страдали дети с их неокрепшей психикой. Взрослые старались сделать все, что было в их силах, чтобы облегчить участь детей. Однако находились и «отморозки». Одна из наших родственниц советовала маме: «Дуня, всем не выжить, помогай старшим». Как в то время можно было помочь, догадайтесь сами. Подарок в виде сухаря равнялся иногда жизни. Но мама сказала: «Как это я им не дам есть, когда они на меня голодными глазами смотрят?» Та женщина сказала: «Ну, тогда ты первая умрешь». Мама ответила: «Хорошо, пусть я умру, зато с чистой совестью, и дети, может быть, останутся живы».

Когда Ладога вскрылась весной 1942 г., мы три дня не получали хлеба, а потом получили трехдневную норму маисовой муки. Некоторые ленинградцы, стоявшие в очереди, падали и умирали от голода; их оттаскивали в сторону, очередь сдвигалась и продолжала стоять. Мы настолько привыкли к умершим, что это ни у кого не вызывало страха.

С наступлением весны в районе совхоза «Ручьи» собирали травы, которые можно было использовать в пищу: щавель, крапиву, лебеду, одуванчики. К сожалению, в блокаду мы не знали, что в пищу также можно использовать сурепку, мокрицу, кислицу, олений мох, борщевик, корни лопуха, одуванчика, кипрей и т. д. Самыми ценными были лебеда и крапива, так как из них готовили супы. Не случайно в листовках немцев было написано: «Доедите лебеду — скоро с хлебом к вам приду, чечевицу доедите — Ленинград с Москвой сдадите». Заготавливали травы в течение весны, лета и осени, хотя лучшими были заготовки, сделанные до середины июля, пока клетчатка не загрубеет.

В блокаду у нас никогда не было вшей, хотя у других они были. Так как мыла не было, мама насыпала золу в марлю, завязывала и кипятила в воде. Этой щелочной водой, разбавленной до определенной кондиции, мы мылись. Чтобы получить воду, мы растапливали снег, так как водопровод тоже не работал.

Большую моральную поддержку нам оказал разгром немцев под Москвой и Сталинградом. Мы были в курсе событий на фронтах Великой Отечественной войны. Несмотря на то, что приемники изъяли в начале войны, у нас в квартире имелся репродуктор.

Работали ли мы, дети, в блокадном Ленинграде? Судите сами. При полном снятии блокады 27 января 1944 г., нам с Машей было по 13 лет. Но все же в период войны наш возраст считался солидным, а никаким законом детский труд не был защищен. Нам трудовых книжек не выдавали, работали мы бесплатно, на Победу.

С сестрой Машей работали на полях совхоза «Ручьи» и в Мечниковской больнице, приспособленной во время войны под госпиталь. С первых дней прорыва блокады (18 января 1943 г.) в больницу стали эшелонами поступать раненые. Эшелоны подгоняли к самой больнице, для чего были проложены две колеи.

К этому времени во многих школах, зданиях, больницах были организованы госпитали, все равно мест в больнице Мечникова было недостаточно, раненые лежали в коридорах, не хватало лекарств. Медперсонал от работы «задыхался», требовалась помощь. Поэтому нас, учеников 146-й школы, расположенной неподалеку от больницы на проспекте Мечникова, направляли на дежурство в больницу через день.

В наши обязанности входило кормить раненых, ухаживать за ними, выносить утки, убирать помещения, стирать, гладить бинты. Из-за ограничений в подаче электроэнергии, мы использовали утюги на углях или подогревали их на керосинке. Когда возвращались домой, то еле волочили ноги: во-первых, из-за голода, во-вторых, дороги занесены снегом, и некому было их расчищать.

Многим из раненых солдат было по 17 -18 лет, у многих тяжелые ранения. Приходишь через день и видишь: тех, за кем ухаживала в прошлый раз, уже нет в живых. На всю жизнь запомнила, как я ухаживала за молодым матросом. На вид ему лет 18, ранен в шею. В горло ему вставили специальную трубочку с воронкой, чтобы через нее подавать пищу. Сам он не мог есть, и я кормила его с ложечки. Так что наша работа была не из легких.

Кроме этого, я и Маша принимали активное участие в художественной самодеятельности. У сестры хороший голос, и в школе ни один концерт не обходился без ее участия. Поэтому учителя помимо работы поручили нам выступать перед ранеными. Репертуар свой мы подбирали тщательно, и в этом нам помогали наши преподаватели. Стремились подобрать как героическую поэзию, так и лирику. Маша пела песни «Синий платочек», «Руки», «Андрюша», «Пой, гармоника», «Возврата нет», «Как родная меня мать провожала», «Темная ночь», «Мишка, мишка, где твоя улыбка», «Шаланды, полные кефали», «Клен ты мой опавший» и др. Я подпевала Маше, но чаще читала стихи. В мой репертуар входили, например, стихи поэтессы Веры Инбер.

Сейчас, оглядываясь назад, все больше убеждаюсь: осаду Ленинград вынес и потому, что в городе оставались дети. Взрослые сражались за будущее, а будущее — это дети. Эта мысль красной нитью пронизывает творчество Веры Инбер.

Также я читала стихи украинского поэта Т.Г. Шевченко («Барщина»), «Жди меня» К.Д. Симонова, стихотворения «К Чаадаеву» и «Во глубине сибирских руд» А.С. Пушкина, отрывки из романа «Евгений Онегин» др.

Как нас встречали раненые бойцы? При нашем появлении все вокруг как бы оживало, на лицах появлялись улыбки, все как будто выздоравливали. Встречали и провожали аплодисментами. Когда мы читали стихи или пели, у многих солдат, особенно у пожилых, были слезы на глазах. После выступления нам старались что-нибудь дать: кто кусочек сахара, кто кусочек хлеба. Но мы от раненых ничего не брали, зная, что после выздоровления многих из них снова ждет фронт.

Они очень хотели, чтобы к каждому из них мы подошли, прикоснулись, нашли для каждого нужное слово. Думаю, что в этот момент в их душе пробуждалось что-то теплое, связанное с оставленными где-то далеко семьями, детьми, любимыми. Они сильно тосковали по дому. Часто они нас просили: «Сестренки, сходите в палаты для тяжелораненых, спойте им, прочитайте стихи. Им сейчас очень тяжело». И мы ходили из палаты в палату. Таких палат было очень много. В каждой палате лежало по 8-10 раненых, в госпитале — десятки павильонов, и в каждом по пять этажей. Иногда выздоравливающие бойцы сами готовили концерт, и тогда мы подключались к ним со своим репертуаром.

Весной 1942 г. те, кто мог, вышли на уборку города. Покойников вытаскивали из прачечных, подворотен, подвалов — отовсюду. Их грузили на машины и увозили на Пискаревское кладбище, а там рыли траншеи, складывали туда тела и тут же засыпали. Те, кто посильнее, сами отвозили своих родных на кладбище на санях. Гробов не было, поэтому покойников просто заворачивали в простыни, а некоторых прямо так стаскивали в траншеи.

Летом 1944 г, нас, детей блокадников, вывезли на станцию Лебяжье за городом Петергофом. Этот кусочек земли держали моряки, и там не было немцев. Мы прожили три месяца, и все это время нас кормили по пять раз в день. Когда мы вернулись домой, то выглядели такими здоровенькими, полненькими, что родные нас не узнали.

Блокада наложила печать на всю нашу последующую жизнь, на нашу психику, характер, здоровье. Незадолго до смерти мама сказала нам: «Запомните, дети. Пришел в ваш дом человек — накормите, нечем накормить — чаем напоите». И этому правилу мы следовали всегда.

Источник: Моя блокада (документальные очерки). – М.: Издательство ИКАР, 2009. с.145- 151. (Тираж 200 экз.)