Мечтали о будущем, не зная, что впереди

Ярославцев Алексей Федорович родился 1 июня 1909 г. в с. Байкалово Тобольской губернии. В 1931 – 1933 гг. служил в Крас­ной Армии. С 1935 г. работал старшим бухгалтером Вагайского райлесзага. В июле 1941 года ушел на фронт, призванный по мобилизации Вагайским РВК. Служил стрелком, затем командиром пулеметного отделения. Участвовал в штурме Берлина. Сержант Ярославцев был демобилизован в июле 1945 года, награжден орде­нами Красной Звезды и Отечественной войны I степе­ни, многими медалями. После возвращения с фронта Алексей Федорович работал бухгалтером на предпри­ятиях Вагайского, Байкаловского районов и г. Тоболь­ска, занимался общественной работой.

Яркий солнечный день 22 июня 1941 года. Озеро Антипино зеркально блестит, еще сильнее увеличивая свет солнца. Прибрежные леса, склонившись над озером, отражаются в воде, любуясь своей красотой. В камы­шах слышится всплеск и булькание уток. В отлогах вблизи берегов плавают лебеди, изредка слышен их звонкий разговор, хлопание крыльев, перелеты на ко­роткие расстояния и снова, звонкие песни лебедей. Это лебеди учат летать молодых лебедят, призывая их под­няться в воздух. Молодой лебедь в сизом оперении дол­го бежит по воде, перебирая быстро ногами, изогнув шею, хлопая крыльями, и, наконец, оторвавшись от воды, летит над ней по воздуху в сторону матери-лебедихи, на ее зов. Не окрепшие крылья и еще не равномерные взмахи не дают возможности подняться выше, и лебеденыш садится на воду, издавая победный крик.

Я долго стою на берегу озера Антипино, находяще­гося в глуши среди болот и островов таежной приро­ды. Чистый воздух наполняет грудь. Хочется так же, как и лебеденку, подняться в воздух, в небеса, крик­нуть, как хороша жизнь первобытной природы. Это я испытываю каждый раз, когда нахожусь на любимых озерах в глуши, в тайге, вдали от мирской жизненной суеты и забот. Здесь все забывается. Не хочется ду­мать ни о чем житейском. Хочется отдыхать, наслаж­даться природой, слушая ее первобытные звуки, шо­рохи леса, камышей, разговоры, песни птиц.

Сильно припекает солнце, нагревает воду. Ходят на небольшой глубине в воде караси целым руном. Видно, как шевелятся травинки и на воде образуются пузырь­ки. Видно движение воды мелкими вороночками от вы­шедшей в верхние слои озера рыбы и резко уходящей вглубь. «Ходит карась, жирует», — говорят старики-ры­баки. Сети, поставленные на ночь, дали хороший улов рыбы. Серебристые и золотистые караси выбраны и посажены в садок. Сети развешаны на вешала для просушки. На огне варится уха. Степан Васильевич, лесничий, уже снимает первую пробу и кричит мне:

«Уха поспела, будем завтракать!» «Иду», — отвечаю я и, еще раз умывшись светлой водой, иду к избушке, где у костра на летнем столике уже дымится уха.

Рыба разложена на деревянный лоточек и издает аро­матный запах. Уха сварена на воде из озера, в котором была добыта рыба, и имеет особый вкус и аромат. Из вещевых мешков выложены на столик чашки, ложки, соль, хлеб нарезан ломтиками, лук мелко искрошен, налиты две пороховницы водочки. «Выпьем за наше здо­ровье и славу нашей Родины», — сказал Степан Василь­евич и, чокнувшись пороховницами, мы выпили живи­тельную влагу. Затем, покрякав от удовольствия, нача­ли завтракать. Я рассказал Степану Васильевичу, что видел и слышал на озере, какие прелести природы.

Степан Васильевич сказал: «Вот весной здесь бы­вает еще интереснее. На следующий год приедем сюда встречать весну. Увидишь, как оживает и пробужда­ется природа после зимы. Как наступает весна, при­летают на Родину птицы. Услышишь их весенние пес­ни, воспевающие природу, славящие жизнь на земле. У избушки забормочут, зачухвыскают косачи. Услышится трель, и дробный голос, и хохот куропача. На рассвете заиграют в серебряные трубы песни лебеди. Закричат журавли: «Топор нашли, топор нашли». А солнце поднимется высоко на горизонте, и еще сильнее будет пригревать проснувшуюся землю. Марево по­виснет в воздухе. Закончится таяние снега в темных лесах. Вся вода стечет в болота, наполнит озера, взло­мает и растопит лед. Здесь весной никто не бывает: пройти через болота, затопленные водой, очень труд­но, а местами невозможно. Бывает много пропарин, которые нужно обходить умеючи. Поэтому весной здесь рыбаки не ходят».

Так, мечтая о будущем, мы заканчивали завтрак, не зная, что нас ждет в дальнейшем. Степан Васильевич говорит: «Можно и закурить». И стал набивать таба­ком трубку. Сытный аппетитный завтрак на лоне при­роды — и короткий сон наступает незаметно. Вечером 21 июня 1941 года, собираясь после работы на озеро Антипино, мы решили провести на озере две ночи. Но сейчас что-то вдруг захотелось домой, в деревню. Этого раньше с нами никогда не бывало. Степан Васильевич беспрерывно курил одну трубку за другой, сидя на бревнышке, о чем-то думал, его беспокойство переда­лось и мне. «Домой, так домой», — сказал я и начал быстро собирать с вешалов сети, которые уже высохли.

Степан Васильевич достал из садков рыбу, разло­жил ее в берестяные паевы. Выпив на дорогу чайку и еще раз закурив трубочку, он сказал: «Ну, прощай, озе­ро, до следующего выходного». Сняв фуражки, мы по­вернулись к озеру и, помахав на прощание, двинулись по лесной тропе в обратный путь. С полкилометра прой­дя от избушки сосновым лесом, мы вышли на болото, на зыбуны, чередовавшиеся небольшими перелесками с рямовыми сосенками, багульником; на зыбунах виднелись ягоды клюквы, ноги увязали во мху зыбучем, изредка мох прорывался и ноги уходили в вязкую грязь неизве­данной глубины. Шли осторожно. Через зыбуны от од­ного перелеска до другого шла старинная рыбацкая тропа, которая терялась в моховых зыбунах и вновь еле значилась на перелесках и твердых кочках.

Вышли к перелеску. Впереди влево виден остров. Следует и передохнуть, котомки дают себя чувство­вать. Десятиминутный отдых и мы снова поднимаем­ся и идем по качающемуся болоту. Три километра до пихтового холма шли больше часа. На пихтовом холме отдыхаем 15 минут, отсюда было видно наше озеро. С горы казалось, что оно так близко, а на самом деле – так далеко за болотом. Пихтовый холм прошли быстро, ноги уже не вязли во мху и не требовалось осторожности. Спуск под гору одолели легко. Перешли последнюю «утину» — небольшое болото с высокими кочками и среди них вязкой грязью болотной жижи.

В высокой траве стоял новый мотоцикл марки «Красный Октябрь», блестящий краской и никелировкой. Его вид поднял наше настроение. До деревни девять километров.   Раньше это два часа ходьбы, а сейчас — несколько минут, и мы будем в кругу своей семьи. Долго отдыхаем, немного перекусив, отдыхаем еще  — торопиться некуда. На мотоцикле все близко, что далеко пешком. Уже смеркается, когда мы заводим машину и едем домой. В деревню мы въехали затемно.

Воскресенье. 22 июня 1941 года. Возвращаюсь с рыбалки. Но что это такое: весь народ на улице? Подъезжаем к дому, нас встречают криками, вопля­ми, словами: «Война! На нас напал немец, бомбит наши города». За нами приезжали из военкомата. Ведь Степан Васильевич — начальник команды формирования, а я также в команде военкомата и в случае войны обязан явиться немедленно. Быстро переодевшись, надев вещевые походные мешки и взяв все солдатские принадлежности: чашки, ложки и др., на мотоцикле едем в военкомат.

Здание военкомата в с. Вагай все в огнях. Освещаются оба этажа. На площади народ. У коновязи стоят подводы. Доложив военкому о прибытии, приступили к работе –формировали маршевые роты на фронт. На второй день войны проводил Степана Васильевича. Сибирская маршевая рота ушла на фронт. День и ночь формировали команды. Домой приехал на несколько часов. Затем снова с мешком за плечами шел в военко­мат. Несколько раз родственники провожали меня, молча шли до села Вагай; а от Ульяновки, где мы жили, до Вагая было 3 км. Они целые дни и ночи ждали меня, а я работал не покладая рук. Через несколько дней пришел и мой черед. Наша команда на пароходе была отправлена в Омск, где формировалась отдельная си­бирская бригада на оборону города Москвы…

Формировались на станции Татарская. Прекрас­но одетая, хорошо обученная наша бригада двинулась на фронт. Эшелонам была дана зеленая улица. Наши эшелоны, обгоняя друг друга на станциях, быстро про­двигались к Москве, останавливались только для того, чтобы накормить солдат в столовых. В это время наши соседние эшелоны шли по зеленой улице до следующей станции, где также останавливались лишь на время кормления солдат горячей пищей в столовых.

На следующих станциях мы их догоняли и шли даль­ше. Наши эшелоны двигались ближе к фронту, а на­встречу шли поезда, заполненные ранеными и бежен­цами, эвакуированным населением. Наши военные эшелоны остановились в г. Загорске, севернее Моск­вы на 50 км. Здесь мы выгрузились и заняли приго­родные леса. Все было заполнено военными, все де­ревни, леса, перелески, лога и все-все. Лесами шли до города Дмитрова, к которому уже подходили немцы. Не помню, сколько шли дней, но помню, что на Новый год были в лесу. Ночь стояла морозная, огня разводить не разрешалось. Лишь в два часа ночи разреши­ли развести костер, отогреть замерзшие буханки хлеба, растаять снег — попить горячей воды и поесть хле­ба, но хлеб так и не оттаял — огни погасили: враг был близко, в небе летали вражеские самолеты.

Начался бой. В г. Дмитриевке враг перешел ка­нал, занял центр города, но, не выдержав атаки, от­ступил. Мост через канал был взорван, канал напол­нен водой. Немец отступал, мы его гнали. Вокруг ле­жали трупы немцев и наших моряков в черных буш­латах и полосатых рубашках-тельняшках. Они пер­вые дали бой, они были первый эшелон, они погнали немцев первые и все полегли, мы — второй эшелон всту­пили в бой. Бои шли день и ночь. Мороз был страш­ный до 45⁰, но мы были хорошо одеты, мы были сибиряки. Немец отступал, бежал, замерзал в снегу, кутаясь в эрзац-одежде. Мы взяли город Клин. Шли вперед по Волоколамскому шоссе.

Кругом стояла разбитая техника врага. Среди бе­лого снега черная мертвая техника врезалась в память. Автомашины, дизели, громадные транспортеры на гу­сеничном ходу, пушки – все стояло по обе стороны до­роги, все побросали немцы, убегая в леса. Но здесь их настигала смерть. С шоссе мы свернули в лес, проче­сывали его. Помнится, немец, закутавшись в одеяло, сидит у сосны, прижав автомат к груди, уставив остек­леневшие глаза. Смерть настигала немцев всюду.

Остановившись на опушке леса, мы готовились к атаке. Это была первая крупная атака в лоб противни­ку. В наступление пошли три батальона в семь цепей. Я был в первой цепи. Длинными перебежками от опуш­ки леса мы двигались по чистому полю к деревне. Стояла зловещая тишина и слышалась команда «вперед перебежками». Мы были уже дальше половины поля, как вдруг неожиданно застрочил пулемет врага, и зах­лопали позади нас мины. Засвистели пули. Я с другом Конищевым еще бежали некоторое время, добираясь до воронок для укрытия. Упали в воронку: я впереди, он чуть позади, правее. Пулемет затрещал сильнее впе­реди, а с боков пули уже свистели сплошным ливнем.

Моя воронка была мелкая, вещевой мешок захва­тывал пули и вскоре он, изрешеченный, свалился с моей спины. Я вгрызался в замерзшую землю. Позади стоял сплошной гул от разрывов снарядов и мин. Все затянуло дымом, смрадом. Так продолжалось долго. Наступила ночь. Огонь не переставал, чуть ослабе­вая, усиливался вновь и вновь. Горела земля. Смерть витала над полем с черной косой. Постепенно все ста­ло затихать. Команды никакой не слышалось, отсту­пать нельзя, так как команды нет. Конищев спрашивает: «Ты живой?» Я говорю: «Живой». Снова лежим. Ночи нет конца, наверное, скоро будет светать и тогда нас обнаружат. Надо ползти назад, узнать в чем дело.

Несколько раз поднимал я голову, смотрел назад. Вижу — наши тоже лежат цепями, видимо, ждут ко­манды. Решаюсь все-таки ползти к своим назад, кото­рые метрах в 100-150 от меня чернеют на снегу. Я пополз, товарищ мой Конищев тоже пополз по снегу. Когда подползли к своим, тут только поняли, что все они застывшие трупы. Быстрее поползли к опушке, откуда начали наступление. Здесь нас встретили и ска­зали, что был приказ отступить с поля боя назад еще с вечера, но мы не знали про это. Оборону держали другие части. Мы пошли к своим, которые находились в глубине леса. От трех батальонов живыми и здоровыми осталось нас человек 200-250. Все полегли. Ра­неных было мало.

Конищев с горя выпил вина полкаски и сидел пла­кал о погибших товарищах. Я глотнул из кружки глоток живительной жгучей влаги и больше пить не стал. В груди все сжалось, стиснулись зубы, в горле стоял ком. В голову лезли мысли: почему так все произошло, поче­му мы шли цепями по открытому полю на замаскиро­ванные в снегу танки, крупнокалиберные пулеметы, на эту деревню, почему ее не обошли? Много возникало неразрешенных вопросов. Мы ни разу не выстрелили из винтовок, мы не видели противника. На следующий день выяснилось, что кто-то был в этом виновен и его наказа­ли — расстреляли. Снова был дан приказ взять эту де­ревню. На следующий день утром мы должны были пойти в наступление группами с нескольких сторон.

Было утро. Чуть брезжил рассвет. Шел мокрый лип­кий снег. Я с группой из 12 человек, в том числе и помкомвзвода, вооружились винтовками и ножница­ми для перерезывания проволочных заграждений. Сначала мы пошли лесным логом, а затем поползли к деревне. Идет снег, ничего не видно, не слышно стрель­бы. Мы подползли к проволочному заграждению и только начали делать отверстие — резать колючую про­волоку, раздался звон, шум, в нас полетели мины. Начался обстрел. Меня ранило осколком мины в руку. Помкомвзвода, который был сзади, ранило в ногу. Я схватил его левой рукой за ремень винтовки и пота­щил обратно. Мины рвались безудержно. Я несколько раз падал в снег, потом приходил в сознание и снова тащил товарища. Кровь хлестала из раненой руки. От потери крови я снова падал в снег и, прижав ране­ную руку к шинели, снова шел, тащил товарища.

Опомнился я в санчасти на перевязке. Меня подо­брали санитары, подобрали и помкомвзвода, который был без сознания от потери крови. У него были пере­биты обе ноги. В госпитале около Москвы лежал боль­ше месяца, потом перевели в выздоравливающий ба­тальон. После него я попал в маршевую роту на стан­цию Салтыково и снова на фронт. Письма из дома получал часто, это придавало силы и бодрости. Дома было все хорошо, дети росли, учились в школе и на листах моих охотничьих книжек писали мне письма (бумаги не было). Помню, играет духовой оркестр, провожают нас на фронт. На ст. Салтыкове стоит го­товый эшелон для нас, едущих на передовую. Мы уже идем на посадку в вагоны. Ко мне подбегают, несут письмо из дому. Какая радость солдату, уезжающему на фронт, получить весточку из дому!

Поезд останавливается ночью и сразу же идет вы­садка солдат из вагонов. Мы уходим в лес, там раз­жигаем костры, делаем из веток шалаши, получаем оружие: винтовку, гранаты, патроны. Передовая близ­ко, слышится стрельба и разрывы снарядов дально­бойных орудий, которые бьют по станции. Получаем питание из походной кухни, отдыхаем у костров. Пе­ред рассветом подается команда «в ружье». Выстраи­ваемся, перед нами ставится задача: две роты наши уходят в тыл врага. Нас ведут саперы, которые раз­минировали вражескую оборону в лесном логу на рас­стоянии 3-5 км. Там ожидаем артподготовку. После нее наши наступают через озеро на заячью горку. В это время мы из лесного лога должны броситься на врага с тыла и с боку.

Задача ясна, идем на ее выполнение. Тащим с со­бой пулеметы, боеприпасы. Идем лесом друг за другом по тропе, проложенной саперами. Перешли линию фонта. По бокам видны флажки на колышках, значит по бокам мины. Шли в абсолютной тишине. Мы в тылу у немцев, кругом густой лес. Остановка. Разместились цепочкой на одной стороне оврага в глубоком снегу, отсюда будем наступать. Так нам объянили раньше. И снова тишина. Впереди слышится перестрелка и виден далекий отблеск ракет, которые сюда не проникают.

На рассвете началась артподготовка. Это произош­ло как-то неожиданно, хотя мы про это знали. Орудия разных калибров били по переднему краю противника. От разрывов снарядов больших калибров вверх летели целые сосны. На землю они рушились вместе с бревна­ми укреплений и блиндажей немцев. Этот артналет длился долго. Весь передний край затянуло дымом, смрадом. Артиллерийский огонь внезапно прекратил­ся. Раздались крики «ура» наших пехотинцев, которые под прикрытием артогня перешли озеро и находились у передней траншеи противника. В это время застро­чили пулеметы и автоматы противника, чудом уцелев­шего от артиллерийского огня в траншеях.

Мы с криками «ура!» выскочили из лога и с тыла начали наступать, продвигаясь по глубокому снегу и ведя огонь. Впереди виднелись развороченные блинда­жи, до них оставалось уже недалеко, когда начались выстрелы со стороны противника. Наша цепь рассыпа­лась, и мы продолжали наступление разрозненно. Вок­руг меня засвистели пули. Из развороченных блинда­жей кто-то стрелял из пистолета одиночным выстре­лом. Заметив противника, я выстрелил из винтовки навскидку, как по зайцу раньше на охоте. Немцы не вы­держали атаки, поспешно отступили по ходам сообщения, изредка отстреливаясь. Подойдя к убитому немцу, я увидел, что пуля попала в лицо. Это был первый уби­тый мною немец. Сняв с него ремень, взяв пистолет и все содержимое карманов, я посмотрел на все и все выбросил. Этот немецкий офицер был ранен в ногу и, лежа, стрелял в нас, прикрывая отступающих.

Мы, преследуя немцев, прошли еще несколько ки­лометров и встретили сильный заслон противника. Сно­ва закипел бой, который длился несколько часов. Наши ряды редели, но мы продолжали наступление. Вдруг послышался шум самолетов, которые начали пикиро­вать на нас и сбрасывать бомбы. Было видно, как отделились три черные точки. Они, свистя падали, уве­личиваясь в размерах, приближались к земле. Уже пикировал второй самолет, за ним виднелись еще са­молеты. И вдруг взрывы бомб раздались везде. Мы заметались, падая кто куда. Я очнулся среди страш­ных разрывов — лежу в воронке. Сколько тут проле­жал, я не знаю. Тишина зловещая. Пытался поше­вельнуться, но болели нога и спина. Встать не мог.

Ползком выбирался из воронки. В голове был силь­ный шум. Кругом трупы лежали в разных позах. Все смешалось: снег, земля, люди, лес. Стрельбы не было слышно. Я пополз по направлению, откуда мы шли в наступление. Вдруг услышал голос: «Туда нельзя, там немцы перерезали путь. Нужно ползти через озеро». Это говорил санитар, делавший перевязку раненому. Пополз к нему. Санитар перевязал мне раненую ногу и сказал: «Нужно к озеру, наши все за озером. И ра­неные все направлены в ту же сторону». С опушки леса было видно озеро, снегу на нем почти не было. Виднелось много трупов. Раненые, доползая до сере­дины озера, попадали под огонь неприятельских пулеметов, которые простреливали перекрестным огнем все пространство.

Я подполз к опушке. Решил до темноты не выпол­зать на озеро. В прибрежном большом кусту, где воз­вышался надув снега, я зарылся в снег «как касачь», и загреб за собой вход. Время шло медленно. Я постепенно умял снег по сторонам. Образовалось небольшое пространство, как окопчик, снежный дом. Вскоре ране­ная нога начала мерзнуть и деревенеть, я беспрерывно делал движения, чтобы согреться, не допустить сон. Ждал ночи. Слышалась иногда перестрелка. Снежный покров прикрывал меня и приглушал звуки боя. Я очи­стил от снега затвор винтовки, нагрел его за пазухой, проверил патроны, все привел в боевой порядок.

Захотелось есть, но вещевого мешка у меня не ока­залось. Томила жажда, и я понемногу лизал снег. На­конец начало смеркаться. Вылез наверх, решил полз­ти по кромке берега по надувам, где есть снег и во­ронки для укрытия. Пополз. По пути трупы, трупы… Полз в темноте. Иногда ракеты, взвиваясь вверх, ос­вещали все кругом мерцающим светом. В это время не шевелился, среди трупов лежал без движения. Как только погасал свет ракеты, я снова полз. Так продол­жалось долго. Ночью похолодало и на снегу образова­лась корка. Ракеты чаще стали освещать фронт нем­цев. Видимо, немцы что-то заметили и открыли огонь по озеру. Трассирующие пули летели и в мою сторону. Дополз до воронки и свалился в нее. Отдохнул. Руки были исцарапаны, нога одеревенела и ничего не чув­ствовала. Вновь пополз. Уже должен быть край озе­ра. Постепенно берег отходил к нашим позициям. Из-за леса показалась луна, как она мне была не нужна. Чем дальше, тем светлее становилось от лунного света. Я уже пополз без передышки, не обращая внима­ния на стрельбу. Вскоре услышал: «Кто ползет?» От­ветил и свалился в траншею к своим артиллеристам. Очнувшись, увидел, как санитар перевязывает мне ногу. А дальше были санчасть, госпиталь, быстрое лечение. Снова играла музыка на станции Салтыковка около Москвы, откуда я вновь отправлялся на фронт.

Источник: С верой в Победу: письма, дневники, воспоминания фронтовиков. – Тюмень: Вектор-Бук, 2002. С. 288-301.