Каждый день рав­нялся многим месяцам обычной жизни

Во время войны Г. Солсбери работал корреспондентом в СССР, в эти годы у него родился замысел книги о блокаде. Он начал ее писать в 1944 г. вскоре после первого посещения Ленинграда и встреч с его жителями, пережившими блокаду. Автор провел обширную работу, изучил доступные в то время документы, но прежде всего опирался на те события и факты, которые стали ему известны в результате личного общения с защитниками Ленинграда.

В музее истории Ленинграда есть несколько страниц из детской записной книжки — на них первые буквы алфавита: «А», «Б», «В»… И на этих страницах нацарапано детской рукой под соответствующи­ми буквами:

«Ж» — Женя умерла 28 декабря, в 12 часов 30 минут утра 1941 г.
«Б» — Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942 г.
«Л» — Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 г.
«Д» — Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 г.
«Д» — Дядя Леша 11 мая в 4 часа дня 1942 г.
«М» — Мама 13 мая в 7 часов 30 минут 1942 г.
«С» — Савичевы умерли. Умерли все. Только Таня осталась.

Эти записи сделала Таня Савичева, одиннадцатилетняя школьни­ца, в них история ее семьи в период ленинградской блокады. Сави­чевы жили в доме № 33 на 2-й линии Васильевского острова. Их дом сохранился, на его гладкой поверхности никаких следов войны, даже здания напротив, пострадавшие от бомб в 41-м, выглядят вполне бла­гополучно. Залечены все раны.

Годами предполагалось, что умерли все Савичевы, что, сделав по­следнюю запись, Таня тоже умерла. Это не совсем так. Весной 1942 года ее эвакуировали, как многих ленинградцев, и отправили в дет­ский дом № 48 в село Шахты Горьковской области. У нее уже была неизлечимая дизентерия, врачи пытались ее спасти, но не смогли, умерла она летом 1943 года.

Два члена семьи Савичевых пережили войну, их не было во время блокады в Ленинграде. Старшая сестра, Нина Николаевна Павлова, вернулась в 1944-м. Это в ее книжке делала Таня свои записи. Вер­нувшись в квартиру на Васильевском острове, сестра обнаружила их в ящике, где хранилось подвенечное платье матери. Выжил также брат Михаил. Когда началась война, он был на даче под Гдовом и за­тем сражался в партизанском отряде. Гибель целой семьи была делом обычным в Ленинграде зимой 1941/42 года. Не все умерли в ту зиму, иные умирали потом, спустя месяцы, годы: от лишений, пережитых в блокаду.

В официальной истории Ленинграда говорится сдержанно:

«В мировой истории нет примеров, равных по трагичности ужасам голодающего Ленинграда. Каждый день в осажденном городе рав­нялся многим месяцам обычной жизни. Было жутко видеть, как с каждым часом иссякают силы близких, дорогих людей. На глазах у матерей умирали их сыновья и дочери, дети оставались без родите­лей, многие семьи полностью исчезли».

Теперь Жданов и его сподвижники знали цену блокады. Лишь принятие самых крайних мер могло дать Ленинграду возможность продержаться зиму. Но многие ли доживут до весны? Уходила надежда, что наступление, которое так уверенно запланировали Ста­лин, Жданов и генералы в Москве, освободит Ленинград. 55-ая армия генерала В.П. Свиридова на Ленинградском фронте наступала в направлении Тосно, чтобы захватить Мгу, но в итоге слабые резуль­таты и тяжелые потери. 13 января генерал Мерецков на Волховском фронте и 54-я армия генерала Федюнинского на Ленинградском фронте перешли в наступление, рассчитывая освободить железную дорогу и шоссе между Москвой и Ленинградом. Всю зиму шли бои.

В штабе Ленинградского военного округа. Слева направо: К.А. Мерецков, Т.Ф. Штыков, Н.Е. Чибисов.

«Никогда не забуду, — писал генерал Мерецков, — бескрайние леса, болота, залитые водой торфяные участки, дорогу в рытвинах. Тяжелые бои с врагом и рядом столь же трудная борьба с силами природы».

Почти то же рассказал об этом генерал Федюнинский, его 5-я ар­мия зимой участвовала в тех же операциях: «Если бы меня спросили, когда было всего трудней, я не колеблясь ответил бы: в районе По­госта зимой 1942 года. Воспоминания страшные. Четыре месяца не­прерывных боев, кровопролитных и, что всего хуже, безуспешных, в лесах и болотах между Тихвином и Мгой».

Наступление русских разворачивалось медленно, на внезапность нельзя было рассчитывать. Фашисты надежно окопались, и в начале января стареющего фон Лееба заменил более энергичный генерал фон Кюхлер. Даже само продвижение по глубокому снегу требовало невероятной затраты сил. Но в конце января советская 2-я ударная армия добилась наконец небольшого успеха — прорвав основные не­мецкие рубежи, захватила Мясной Бор в направлении железной дороги Чудово — Новгород.

Предпринимались лихорадочные попытки достигнуть успеха в зимнем наступлении. Москва сделала все — кроме доставки необхо­димых людских резервов и орудий. Полагая, что войска Мерецкова продвигаются недостаточно быстро, Сталин направил на Волховский фронт 24 декабря Л.З. Мехлиса, одного из генералов НКВД. Ему бы­ло поручено торопить и подстегивать. По планам Генштаба к 25 де­кабря 59-я и 2-я ударная армии должны были подготовиться к началу атаки, но на деле готова была только одна дивизия.

Проволочка за проволочкой. Наступление все откладывалось. Сначала его отложили до 7 января, но к этому времени из 8 дивизий 59-й армии прибыли только 5; 2-я армия лишь наполовину была укомплектована. Отсутствовала также поддержка с воздуха, у 59-й армии — ни оптических приборов, ни средств связи для управления артиллерийским огнем. Срочно Мерецков телеграфи­ровал в Москву, маршал Н.Н. Воронов прибыл в штаб Волховского фронта. Что касается отношений между армией и генералами НКВД, то они были весьма прохладными, на это указывает даже то, как приветствовал Мехлис Воронова «Ну, вот, главный виновник прибыл. Это он послал нам артиллерию, которая не может стрелять. А теперь поглядим, как он будет оправдываться».

Воро­нов сумел немного помочь, но этого было недостаточно, к 7 января Мерецкову все еще не хватало артиллерии, резервов, топлива, фу­ража для лошадей и почти всей техники. И все же были пред­приняты предварительные атаки. Результат был тот, какого и ожи­дали. Командиры не могли управлять войсками, немцы запросто сковали наступление пехоты, все закончилось полной катастрофой. Мерецков просил Москву разрешить ему отсрочить на три дня проведение следующих операций. А 10 января Сталин и маршал Василевский говорили с ним по прямому проводу, откровенно за­явив, что и к 11 января операция не будет подготовлена, что ее лучше отложить еще на 2 — 3 дня. «Есть русская поговорка, — сообщил — Сталин, — «Поспешишь — людей насмешишь». Так будет и с вами: поспешите с наступлением, не подготовите его, и зря потеряете людей».

Мерецков это воспринял как серьезный упрек, но отметил (много лет спустя), что ведь сначала была непрерывная спешка и Москва требовала поскорей начать действия. Из Ставки раздавались настой­чивые звонки, шли директивы с требованиями как можно скорей на­чать наступление. И Мехлиса послали ведь только затем, чтобы ока­зывать давление.

В сущности, на подготовку требовалось не менее 15 — 20 дней, но этого, конечно, не разрешили бы.

Была и другая серьезная проблема. Ленинградская операция пла­нировалась как часть тройного зимнего наступления, предполагалось одновременно: снять блокаду и сокрушить группу армий «Север»; разбить и окружить группу армий «Центр» на Московском фронте; разгромить на юге немецкие армии, освободив Донбасс и Крым.

Циркулярная телеграмма поступила из Ставки на имя Мерецкова, Федюнинского и ленинградского командования, на телеграмме сто­яла дата — 10 января, и в ней следующим образом определялась цель операции: «Гнать их (немцев) на запад непрерывно, заставляя израс­ходовать резервы еще до весны, когда у нас будут новые большие ре­зервы, а у немцев больших резервов не будет, обеспечить, таким об­разом, полный разгром гитлеровских войск в 1942 году».

Эта задача далеко превосходила возможности советских войск, она показывала столь же страшное непонимание ситуации, какое про­явил Сталин перед войной.

Была и еще одна проблема. Генерал-лейтенант Соколов, командо­вавший 2-й ударной армией, был офицером НКВД. Прежде он был заместителем наркома внутренних дел, взялся за военное дело с большой энергией и апломбом, с готовностью все обещал. Но, мало смысля в делах военных, подменял подлинное решение проблем избитыми штампами и догмами. У него был, по словам Мерецкова, «своеобраз­ный подход» к оперативным вопросам. Он отдавал войскам приказы, в том числе когда им есть (завтрак до рассвета, обед после захода солнца); какой длины делать шаги (один аршин, чуть меньше метра); когда совершать переходы (частям, превышавшим роту, не передви­гаться днем, и вообще все переходы производить ночью); как бойцам относиться к холоду (не бояться и, если отморожены уши или руки, растирать их снегом).

Мерецков добился, чтобы перед наступлением вместо Соколова назначили генерал-лейтенанта Н.К.Крюкова.

Но эти меры не помогли, зимнее наступление не удалось. И 17 января начальник штаба маршал А.М.Василевский предупредил Мерецкова, что «обстановка в Ленинграде исключительно серьез­ная, необходимо все сделать, чтобы перейти в наступление как можно скорей».

Но указание маршала Василевского не помогло. Хуже того, не­смотря на неоднократные просьбы, Мерецков не мог получить при­пасы, чтобы кормить лошадей, заправлять грузовики, заряжать ору­дия, кормить людей. 28 января заместитель наркома обороны генерал Хрулев прибыл, чтобы ускорить снабжение. Это слегка помогло, но этого было недостаточно. 2-я ударная армия была остановлена, затем перешла к обороне. Ставка засыпала телеграммами, Мерецкого обви­няли в нерешительности, медлительности. А Мерецков жаловался в свою очередь на нехватку танков, самолетов, снарядов, войск и на то, что нет возможности дать бойцам передышку после невероятно труд­ных боев — на морозе, в сырости, среди жутких болот.

Наступила середина февраля. Все были ожесточены, подавлены, обвиняли друг друга. Сталин отправил на Волховский фронт марша­ла Ворошилова для принятия решительных действий. Мерецков со­брал военный совет и предложил новый план: дать людям отдохнуть, заняться перегруппировкой сил, ввести резервы и новое оснащение, особенно это касалось артиллерии 2-й ударной армии. Ворошилов ез­дил из одной части в другую, стараясь поднять их боевой дух. Это мало помогло. У людей просто уже не было сил. Эту зиму они запом­нили навсегда — самая тяжелая за всю войну. Потери огромные, ре­зультаты — почти нулевые.

При таких обстоятельствах стало очевидно, что нельзя ждать ско­рого ответа на всеобщий вопрос: «Когда будет снята блокада?» Бес­полезно ждать подтверждения настойчивых слухов: город вот-вот спасут армии Мерецкова и Федюнинского.

Жданов прибегнул к тем ресурсам, какие имелись. Например, комсомольцы. Страшно поредели их ряды, в той же мере, как ряды коммунистов. В июне 1941 года в Ленинграде было 235 000 комсо­мольцев, к январю 1942-го осталось лишь 48 000. Остальные ушли на фронт, были убиты или отправлены выполнять всевозможные срочные задания. Комсомольцы — почти единственный резерв, по­могавший городу выстоять.

Комсомольцы были организованы в отряды. Они шли из квар­тиры в квартиру, помогали, если возможно, живым, а также вы­носили мертвых. Первые комсомольские отряды стали действовать еще в декабре, в январе их деятельность приобрела организованный характер.

Они сами были не намного крепче остальных ленинградцев. 30 ян­варя секретарь горкома комсомола В.Н.Иванов созвал в Смольном заседание.

«Трамваев не было, — вспоминал затем один из участников, — заседание назначили на 12 часов, и люди шли на него с 8 часов утра». Долгий это был путь, людям приходилось все время останавливаться, чтобы отдохнуть.

Иванов сказал: «Партия и Родина ставят нас перед суровым ис­пытанием. Но мы смотрим вперед с надеждой. Через трудности и ли­шения, которые переживает Ленинград в связи с блокадой, нам све­тит общая наша победа. За нее мы боремся, и мы будем бороться до последней капли крови».

В ледяных мрачных ленинградских квартирах бойцы комсомоль­ских бригад видели то, что было бы не под силу отразить ни Дюреру, ни Хогарту.

Г.Ф. Бадаев, секретарь Московского районного комитета партии, вошел в одну из промерзших квартир и услышал слабенький детский плач. Он осветил комнату фонариком. На кровати лежала умершая женщина, рядом двое крошечных детей — голодные, грязные, обмо­роженные.

«Как же мы это допустили? — задал он бесполезный вопрос. — Почему никто раньше сюда не пришел?»

Вопрос напрасный, чересчур правильный.

В детском доме Виссарион Саянов встретил Анну Ивановну Ша­хову. Молодая женщина была ранена на фронте, потом работала в комсомольском отряде. Однажды вечером она с товарищем пришла в старый дом на Малом проспекте, они вошли в темную квартиру и увидели на полу труп женщины, укрытый пальто, а на кровати боль­шой сверток, завернутый в скатерть. Внутри свертка — грудной ре­бенок, он был жив, плача, сосал пустую соску. Они принесли ребенка в ясли. Не у кого было спросить его имя — в квартире все соседи ле­жали мертвые. «Я велела записать его на меня, — сказала Анна. — Пусть живет с моей фамилией». До конца зимы она, таким образом, спасла еще двоих младенцев, и теперь у нее было трое детей, а она еще не была замужем.

На огромном Кировском металлургическом заводе около 5000 ра­бочих еще были живы и получали зарплату. Большинство обитало в ледяных, разрушенных снарядами домах, не имея сил не только ра­ботать, но и жить.

После блокады одна девочка, Анна Васильева, круглолицая, розовощекая, -рассказывала о своей жизни. Это была девочка «с Путиловского», не менее двух поколений ее семьи работали на Путиловском, ныне Кировском заводе. Там работали ее отец и два брата, семья жила неподалеку на заводской окраине, ходили на работу пешком.

Когда началась война, Анне было всего 15 лет, и она тоже пошла работать на Кировский, а в сентябре 1941-го фашисты почти подошли к заводским воротам. Семье пришлось покинуть свой домик на окра­ине, теперь это была оккупированная немцами территория. А затем отец и два брата были убиты немецким снарядом… Третий брат по­шел в Красную Армию. Анна с матерью переехала в город, в другую квартиру, и однажды, придя с работы, она узнала, что в соседнюю квартиру попал снаряд, осколки разбитых стекол разлетелись повсю­ду и в результате ее мама ослепла.

К январю на Кировском люди уже не работали, не в силах были. Кончилась электроэнергия, ни тепла, ни света. Девушки покрепче организовали бригаду, Анну тоже включили. Ежедневно 1—2 девушки выходили с детскими саночками из помещения Кировского завода и навещали 3 — 4 квартиры, где находились родные, чтобы посмот­реть, живы ли они, чтобы вывезти мертвых, принести кое-что из еды, разжечь огонь или, может быть, согреть воды. Они делали, что мог­ли, поздно вечером возвращались в комнатушку, грелись у железной печки.

«Вот как все это было, — рассказывала Анна. — Первым делом проверяли, все ли на месте, все ли живы».

Каждое утро повторялось то же самое. Просыпались встревожен­ные, голодные, окоченевшие и оглядывали всех.

«Видишь вдруг, — вспоминала Анна, — что кто-то сидит на стуле у печки. Сначала кажется, что все нормально, приглядишься, а он мертв. Такие дела».

Анне было 17 лет, и она выжила. Единственная из всей семьи.

Елизавета Шарыпина пошла на Невский в квартиру, где должен был жить рабочий по фамилии Пружан, не явившийся на работу. Пройдя по темному коридору, она увидела запертую дверь. И сосед­няя дверь не открывалась. Наконец нашлась одна открытая, и Елизавета Шарыпина вошла в темную комнату. Холодная печка в центре, две железные койки. На одной лежал мужчина, отвернувшись к сте­не, а на другой женщина, совсем ослабевшая, но еще в силах гово­рить. Женщина сообщила, что Пружан умер, его жена умерла на не­сколько дней раньше, а их дочка пошла в магазин за хлебом, сама же она вовсе не больна, только очень ослабела оттого, что потеряла хлебную карточку. «Мне, видимо, конец», — сказала она спокойно. И Шарыпина вызвала комсомольскую бригаду, чтобы они постара­лись как-нибудь спасти эту женщину.

В другой квартире, на улице Бородинской, Шарыпина встретила умирающую семью Степановых. Отец не работал три месяца, а не­сколько дней назад вдруг почувствовал себя чуточку лучше и сел у окошка, там немного светило солнце. «Теперь все будет хорошо, -сказал он. — Будем жить». А через несколько мгновений упал и умер. Двенадцатилетний Боря Степанов с помощью дворника потащил труп отца в морг, мать, укутанная в зимнее пальто, лежала на койке, глядела отсутствующим взглядом. На соседней койке лежал шестнадцатилетний Володя, молча что-то жевал.

«Что он ест?» — поинтересовалась Шарыпина.

«А он не ест, у него ничего нет во рту, — объяснил Борис. — Он только все время жует и жует. Говорит, что есть не хочет».

Несмотря на усилия Шарыпиной, дети, Борис и Володя, умерли через несколько дней. А их еле живая мать уцелела.

В феврале Шарыпина шла однажды по Загородному проспекту и увидела ребенка с палочкой в руке, голова его была покрыта куском одеяла. Ребенок прошел в соседний двор и стал разрывать кучу мер­злого мусора.

Она спросила: — «Что ты здесь делаешь?»

Ребенок поглядел недоверчиво и ответил, что ищет какую-нибудь еду для сестренки Лены. Вчера ночью отыскал капустную кочерыж­ку. Здорово! Конечно, мороженую.

Обычная история. Отец на фронте, мать давно увезли в больницу, жива или нет, никто не знает. А дети едят то, что отыщут в заледе­невшей куче мусора.

Продолжение следует.

Источник: // Солсбери Г. 900 дней. Блокада Ленинграда. — М. : Эдиториал УРСС, 2000. — С. 504-515.