7 марта 2016| Немыченкова Зинаида Михайловна записала Алешина Татьяна

Как нашу семью раскулачивали

Теги: кулаки, советский народ, устная история

Зинаида Михайловна Немыченкова

Наша семья жила в деревне в Тамбовской области. Потом мы отошли к Рязанской области, а позже – к Липецкой. Теперь это Чаплыгинский район (г. Чаплыгин, бывший Раненбург). В наше село Дуровщино входило восемь деревень, около 1000 домов. Село было роскошное. Много садов, яблоки вкусные.

Моя бабушка по материнской линии – Анна Романовна Аникина. Ее муж Андриан Тихонович Аникин был очень хорошим хозяином, имел восемьдесят соток земли, лошадей и коров, мелкий скот, собственную мельницу, молотилку, подкупал время от времени новую землю, сеял хлеб. У дедушки Адриана было шесть дочерей, и вначале он бедствовал. Встать на ноги ему помогли его братья Михаил и Василий. Василий работал на железной дороге — был начальником поезда, детей у него не было, и большую часть своих денег он присылал Адриану, а тот на них расширял хозяйство.

Когда деду Андриану было 50 лет, у него заболел живот. В селе был фельдшер, Аркашка. Он деду говорит: «Лезь на печку, ложись животом на кирпичи и лечись теплом!». Дед послушался, грел живот и умер от заворота кишок. Я этого Аркашку считаю предателем – с больным животом ни в коем случае нельзя лечиться теплом. Он нарочно так сказал, потому что видел, какой дед был хозяин, завидовал, что он хорошо живет.

У братьев Аникиных было три сестры: Дарья, Мария, Марфа. Они их выдавали замуж. У Марфы был сын Василий. Дядья помогли ему поступить в семинарию. После ее окончания он служил священником. После революции его сослали на Соловки на двадцать лет. Он вернулся только после войны. Говорил, что выжил чудом. После возвращения из лагерей служил священником в церкви села Зимарово (Липецкая область), но тяжело болел, и его отправили на покой. Моей маме он приходился двоюродным братом.

После смерти мужа (деда Андриана) что моей бабушке оставалось делать? У нее на руках осталось пять дочерей: Екатерина, Александра (моя мама), Мария, Авдотья (тетя Дуня), Полина. Бабушкина сестра Дарья жила рядом, она вышла замуж за соседа из дома напротив. Когда бабушкина мать была старенькая, говорила: «Дарья, ты Анну не бросай!» У этой сестры было семь человек детей: Егор, Василий, Николай, Владимир, Анастасия, Екатерина, Пелагея. Семья сестры стала помогать моей бабушке. У них были лошади, коровы, овцы, сад был. Дядя Фёдор, муж бабушки Дарьи, и его старшие сыновья помогали в хозяйстве: за лошадями ухаживали, пахать помогали. Когда пришла советская власть, решили, что моя бабушка эксплуатировала чужой труд и её надо раскулачить, и у неё всё отобрали. Бабушку даже собирались угонять куда-то в Котлас. Им приходилось прятаться по всей деревне. «Кулаков» всех угоняли. Их собственность обобществили: в каком-то доме сделали магазин, в каком-то сельсовет. Сады забрал колхоз. Я помню, в селе церковь была красная, деревянная. Эту церковь в советское время сломали и сделали из неё школу.

Моя мама, Александра Андриановна Аникина (р. 1905), вышла замуж за бедного крестьянина, Михаила Прокопьевича Слепцова (р. 1903). Отец рассказывал, что в 1918 г., когда землю поделили по едокам, то до 1928-1930 гг. жили хорошо. Потом началась коллективизация, землю и скот стали отбирать в колхоз. Мой отец входил в состав комиссии по раскулачиванию: давали задание тем, кто побогаче, платить большой налог. Если к сроку не платил, забирали скот, продавали имущество. Раскулаченных отправляли в Котлас. Отцу так было жалко людей, что он предупреждал, как лучше что спрятать, чтобы члены комиссии не нашли.

Моя тётя Катя, мамина сестра, по мужу была Дёмина, но звали их на селе Тихоновы, по имени деда. Тетя Катя родила девять детей (Александр, Василий, Мария, Александр, Анна, Николай, Евдокия, Ваня и Миша), но выжили только четверо. Ее семья тоже не избежала раскулачивания. Выгнали ее с мужем Иваном и четырьмя малолетними детьми из дома. Дом их сломали и увезли в какую-то школу. Вначале они жили в погребе, где родился их сын Ваня, а потом переселились в брошенную избу.

Другие мамины сестры, тётя Маня, тётя Дуня, тётя Поля прятались по деревне у кого-то в углах где-то на печке, чтоб их не нашли. Мама моя с ними мучилась, надо же было как-то помогать. Тетю Дуню, чтобы не угнали в ссылку, поскорее выдали замуж в своей деревне Чибизовке за бедного. Тетя Поля уехала в Москву к родственникам. А тётя Маня и бабушка Анна жили с нами. Бабушка спала на лавке, недалеко от моей люльки.

А папу доставали тем, что у него «кулацкий дух»: в доме живет раскулаченная теща и другая родня. Папины тётки Кристина и Варвара жили уже в Москве. Они приехали и говорят: «Миша, мы тебе найдём дом, переезжай отсюда!». Они нашли дом в Сходненском районе, станция Фирсановка, деревня Фирсановка (ныне Зеленоград). Отец и уехал, потому что видел, что творится. Приехали мы туда и стали жить. Я только помню, как на санках с горы каталась. Больше ничего не помню, совсем я маленькой была ещё. В 1932 году родился брат. Тётки маме говорили: « Шура, тут нельзя много детей иметь, надо аборты делать». А мама говорит: «Я буду душу губить? Не-е-ет!». Мама была верующей.

Александра Андриановна с детьми Алексеем, Раей, Анатолием

Дедушка мой по отцу, Прокофий Васильевич, писал, что к нему приходили и спрашивали: «Где сын? Мы дом опечатаем!» А дедушка отвечал: «Не знаю, где».

Наша семья все-таки вернулась в деревню, в свой родной дом. Сначала мы с мамой, а потом и отец продал дом в Фирсановке и тоже вернулся в Чибизовку. Когда мы приехали, наш дом был опечатан, мама сорвала замок. К нам сразу пришли, искали отца, расспрашивали: «Где он?» Мама говорила: «Не знаю, он от меня ушёл». Даже угрожали: «Не скажешь — ребёнка застрелим». И на меня направляли наган. А я уже всё понимала и так испугалась, что не могла слова сказать от страха. Потом я много лет заикалась, и меня даже лечили от этого.

Отец, когда приехал, работал в колхозе. Колхоз строили, отбирая все у людей: у кого лошадь, у кого соху, у кого телегу.

До войны наша семья жила хорошо. Был у нас огород, корова, овечки, свиньи, куры. Яйца, молоко было своё. У мамы рождались дети: всего нас было три брата и восемь сестёр. Как я говорила, с нами жила бабушка Анна и тётя Маня, мамина младшая сестра. Бабушка умерла в 1934 году, когда у мамы было уже трое детей.

Помню, я совсем маленькая сама пошла в первый класс, но меня не взяли. Моей мамы двоюродная сестра училась, по-моему, в седьмом классе. Увидела, что я стою, плачу, взяла к себе в класс, потом домой привела.

До войны я закончила четыре класса, была отличница. В школе у нас устраивались вечера, постановки, были артисты из учеников. Когда война началась, какие уж тут артисты, начались слёзы! 19-го июня 1941 года мне исполнилось 13 лет. 20-го июня 1941 года у моих родителей родилась Маша, седьмая по счёту. А 22-го началась война.

Немец шёл от Павелеца к Москве. У Павелеца в 60 км от нас был бой. Когда там бомбили, всё было слышно. Когда наша армия шла через село, всё, что можно было взять, забирала: ни лошадей не осталось, ни телег, ничего. В 1941 году у нас в доме жили солдаты, мама их кормила. Одни уходят, приходят следующие. А немцы разбрасывали по дорогам какие-то разрывные снаряды. И когда на санях кто-то ехал, если попадал, подрывался. Были раненые поселяне.

Михаил Прокопьевич Слепцов в молодости

Папу сначала не взяли на фронт, так как он многодетный и был председателем колхоза. Семье предлагали эвакуироваться. Мама говорила, что не будет эвакуироваться: «Что будет, то будет. Никуда не поеду! Куда я поеду с детьми?». Потом папу забрали все-таки на фронт в марте или апреле 1942 года. Когда фронт отошел на запад, начальство потребовало от колхоза продовольствие для армии. Папа ответил, что зерно, скот эвакуировали на восток. А людям из колхоза еще не нравилась его требовательность. В наказание за «невыполнение» приказа его призвали в армию, забрали на фронт как штрафника.

А пока он на фронте был, работали мы с мамой день и ночь на поле: копали, косили, собирали, вязали снопы. Все маленькие дети, кто мог вилы держать, ходили в колхоз. Везде были развешены транспаранты: «Всё для победы! Всё для фронта!» Мы таскали снопы и укладывали в копны. В копны укладывали 13 снопов, по три и один сверху. Это и называлось «копна». Потом шли скирдовать, эти копны в большой стог сносить. Берёшь палки примерно метров пять в длину каждая, эти палки складывали. Копну кладёшь на них и несёшь. Могла я нести такую тяжесть?! Но было не до рассуждений: «Все тащат, и ты носи!» И вот я носила. От тяжелой работы в колхозе и плохого питания во время войны у меня желудок опустился в малый таз и весь был в язвах, а печень увеличилась до самого пупка. Это обнаружили потом, когда я уже работала медсестрой и в 1950 году меня отправили лечиться в санаторий в Трускавец. Там меня подвешивали за ноги вниз головой, чтобы желудок сократился и вышел из малого таза. Но это не помогло. Потом, уже во время моей беременности, когда матка постепенно поднималась, она вытолкнула желудок на свое место. А я всё это время плакала горькими слезами от боли.

В колхозе молотилка была такая: много лошадей впрягали, один сидит в кругу и погоняет этих лошадей, и барабан был, в него снопы пропускали. Так молотили зерно. Мой старший брат Володя (ему в 1942 году было 10 лет) был у нас хозяин дома. А бабушка Алена, наша соседка, собирала всех маленьких детей, у неё были ясли. Детям приносили, у кого что было в доме.

Чем мы кормились? Как-то по весне мы выкапывали мороженую картошку. Домой принесёшь — она вся течёт. Разложишь её, она высохнет, почистишь, потом в ступе толкли, пекли из неё «блинчики» и, когда пекли хлеб, добавляли в тесто. От этого буханка хлеба была такой тяжелой, что не поднимешь. Корова у нас была старенькая. Кормить её было нечем. Когда она отелилась, то уже не вставала. Мы боялись, что она помрет. Люди собрались со всей деревни, подвязали её на верёвки, подняли. Стали её кормить, она кое-как выздоровела. Я тогда хоть и маленькая была, доила корову и, конечно, ещё во всем помогала маме по хозяйству и за младшими детьми ухаживала.

Как-то мы скирдовали в ночь, и что-то на меня напало, я ничего и никого не видела. Наверное от тяжелой работы, переутомления и недоедания. Совершенный туман в глазах и днём, и ночью. Принесли меня с работы домой, я три дня лежала, не вставала. Через три дня я встала, зрение вернулась и опять пошла на работу. Во время войны мама меня в школу не пускала. Как она меня пустит в школу, а кто же будет работать?

Помню, зима была, тётя Маня с мамой меня оставили дома. Им дали лошадь, они поехали привезти солому. А я что сделала? Я читала, а потом, думаю, дай немножко полежу на кровати, легла и так уснула, что всю деревню перебудили, а меня разбудить не могли. Сняли входную дверь, только так вошли. Мама меня ругала: «Ах ты такая-сякая! Все дети в люльке проснулись, а ты всё дрыхнешь!» Никогда не забуду!

Тётя Маня, мамина младшая сестра, на трудовом фронте копала окопы. А я хотела на фронт: училась военному делу, чтобы всё знать. Строем нас гоняли, по-пластунски ползали, стрелять нас учили, как винтовку зарядить-разрядить, как чистить. И строевая подготовка была. Военрук у нас принимал экзамены. Он нам говорил: «Вы что думаете? Вот вы придёте на фронт и что там будете делать? Чтоб винтовку, как пять пальцев знали, как собрать-разобрать!» Катя, моя двоюродная сестра, тети Дарьи дочка, грамотная была. Это она меня, я рассказывала, из школы-то привела. Она была на фронте. Много очень хороших девчат было на фронте. В 1945 году я окончила семь классов школы. В тот год и война закончилась. Так что я на фронт не попала…

***

Папа рассказывал, что он был сержантом и служил в пехоте командиром отделения. Их часть стояла под Белёвым в Тульской области. До февраля 1943 года они стояли «лоб в лоб» с немцами. Там такой овраг был: кто-то наверху, а кто-то внизу. Стреляли снайперы. От них погибло много наших солдат!

Немцы по радио и в листовках предлагали русским сдаваться. Среди наших солдат бывали перебежчики к немцам. Папа рассказывал, как наши солдаты собирались в плен сдаваться. «Я, – говорит, – с ними беседовал:
— Вы что думаете? Всё, Россия погибла?! А мы здесь для чего? Россию мы никому и никогда не отдадим! А вы, если хотите идти в плен, идите. Посмотрите, что вам немцы сделают. С ума сошли! Нам надо землю отстаивать, надо воевать! А вы что делаете?! В плен собрались!». Кого-то он отговорил, а какие-то солдаты ушли. Пойманных перебежчиков расстреливали перед строем. Один солдат, который не пошел с другими, его потом благодарил за то, что отец отговорил идти в плен и тем спас ему жизнь.

Когда Сталин отдал приказ: «Ни шагу назад! Только вперёд!», тут началось. Когда папа рассказывал, волосы на голове начинали шевелиться.

В феврале 1943 г. началось наступление. Наши начали обстреливать немецкие позиции из дальнобойных орудий. Немцы ответили тем же. Папа рассказывал, что подумал, наступил конец света. Потом дали приказ наступать пехоте. Папа был командиром первого отделения первой роты первого батальона. В атаку он пошел первым. Крикнул: «Ребята, за мной!». И они все побежали вперед к немецким позициям.

Когда они бежали по полю, он получил легкое ранение в шею. Товарищи увидели у него кровь. Кричат ему: «Слепцов! Ты ранен, возвращайся назад!». «Я, – говорит, – покрутил головой. Нет, не ранен». Только рукой нащупал кровь на шее. А сам кричит: «Вперёд, ребята, вперёд!». Продвигались перебежками. Когда в очередной раз залегли и он стал перезаряжать винтовку, то разрывная пуля попала ему в правый локоть. Вспоминал: «У меня рука так и отвалилась. Упал, лежу, а что же делать?!». Ребята кричат: «Слепцов! Ползи назад!». Он пополз.

Папа рассказывал, что когда он полз, видел, что все солдаты лежали убитые, весь их батальон. Только несколько раненых осталось. Потом ему еще пуля попала в колено, но он смог сползти в ход сообщения. Его подобрали санитары, положили на повозку и повезли в Тулу. Когда они ехали, он видел, как в наступление пошла наша техника: танки, самоходки…

Мы дома ничего о нем не знали. Писем долго не было. Мама моя переживала. Один родственник сказал ей, что весь папин батальон погиб, и, наверное, он тоже. Мама пошла еще к одной женщине, мужа которой призвали в армию вместе с моим папой и с которым они вместе служили. Та сказала, что от её мужа тоже нет никаких вестей. Мама вернулась домой вся в слезах и говорит мне: «Молись за папу, чтобы он остался жив и вернулся домой, без него мы все погибнем». И я каждый вечер на коленочках по-детски молилась Богу перед иконами Спасителя и Богородицы, которыми моих родителей когда-то благословляли на венчание (мама их очень берегла). Я просила: «Господи, верни моего папочку домой».

Наконец, пришло письмо от папы: «Я нахожусь в госпитале в Туле». Моя тётя Маня, мамина младшая сестра, поехала туда (у мамы-то семь детей на руках). Повезла продукты, гостинцы из дома. В Павелеце она чуть было в плен к немцам не попала, так как они где-то прорвались. Но потом она всё-таки до Тулы добралась. А к этому времени наши уже успели всех раненых оттуда эвакуировать. Вернулась она в деревню ни с чем.

Потом мы получаем письмо от папы, из тылового госпиталя в Уфе. Он писал, что с рукой и ногой плохо. Писал, что с такими ранениями, как у него, демобилизуют, и что он скоро вернется домой. И на Пасху 1943 года он вернулся домой. Я тогда гуляла на улице. По-моему, это был Светлый понедельник. Мой двоюродный брат Коля, сын тети Кати, говорит мне: «Иди домой. Дядя Миша вернулся». Я подумала, он шутит. Иду домой. Вижу, у дома народ толпится, а когда вошла в дом, увидела папу и так обрадовалась!.. Но вы бы его видели! На нём была худенькая шинель, вся в заплаточках, такая же гимнастёрочка. Перевязанная рука висит, два костыля. Вот такой мой папочка пришёл с фронта. Говорил, что его сняли с поезда на железнодорожной станции Троекурово (это десять верст от нас), посадили на повозку и привезли в деревню.

Михаил Слепцов, 20 июня 1953 г.

Ногу ему подлечили еще в госпитале, а про руку врач сказал, что долго будет болеть и до конца не выздоровеет, потому что кости перебиты. Так и случилось. Нога зажила, а руку он так до конца жизни и не мог полностью разогнуть в локте. Ел левой рукой. Ему руку сшили так, что она долго не могла зажить, и текла жидкость всё время. Фельдшер приходил домой, делал перевязку. Но он научился работать и левой. Косил и другую работу делал, но полностью рука так и не восстановилась.

Вначале ему дали третью группу инвалидности, но за нее ничего тогда не платили. Поэтому он на медицинское переосвидетельствование не ездил, и инвалидность сняли. А потом стали платить пенсию по этой группе. Ему раненые односельчане посоветовали сходить к врачу, опять получить инвалидность. Он ездил куда-то далеко, может, даже в Липецк. Пришел на медкомиссию. Там говорят: «Покажи руки. В мозолях! Значит, работать можешь!» И не дали инвалидность. А потом он уже больше не ездил — некогда ему было по врачам ездить, надо было семью кормить. Да и не такой он был человек, чтобы себе чего-то требовать. Сам всегда зарабатывал и большую семью содержал.

Ему дали работу на почте. Писать он не мог, эту работу я за него делала. Он мне говорил, что и как писать. А сам левой рукой штамповал на конвертах печати. Потом он работал «на должности» сборщика молока: сельчане сдавали ему молоко (продавали через него государству), а он на лошади отвозил в Троекурово. Колхозную пенсию платили — 12 рублей, а маме – 10 рублей. Если б мои родители сами себя не кормили подсобным хозяйством, все бы мы с голоду поумирали. Мы никогда не голодали. У нас всегда большое хозяйство было: сад, огород, скотина, птица домашняя. Так до самой смерти почти родители мои и работали на земле да на скотном дворе.

В 1946 году после войны я закончила 8 классов. Тяжело было жить! Работала и училась. Переехала в Москву, поступила в медучилище. Когда моя мама дома рожала, она так кричала, и я решила: «Буду врачом!». Вот из-за того, что у нас была большая семья, я не стала кончать 10 классов. Думала, окончу училище и поступлю в институт. Я хотела быть врачом-хирургом. Пошла работать в систему МВД. Я работала операционной медсестрой в лагере с заключёнными, чтобы мне дали жильё и чтобы у меня была прописка. Кругом одни лагеря были. Кто в этих лагерях сидел? Колхозники. Сталин издал закон: за украденный сноп соломы — 10 лет тюрьмы, очень многих посадили тогда. Они у нас в больнице работали и лечились. Были хирурги и сёстры, и нянечки заключённые, и вольнонаёмные.

Мне также приходилось снимать пробы первых и вторых блюд в пищеблоке. Конечно, в то время, когда была карточная система, голодновато было, но всё-таки кормили. Жили заключенные в юртах, где стояли двухъярусные кровати. Ходили, проверяли, чтоб всё было чисто. А работали они в 7-м районе, строили Университет. Хоть тогда и говорили, что комсомольцы строили, неправда! Строили Университет заключённые. Конечно, там и вольнонаёмные были.

Я была как старшая сестра: выписывала лекарства, осматривала людей на приеме, многие болели. Были грыжи, аппендициты, язвы трофические, язвы желудка, воспаления лёгких, простудные заболевания, туберкулёз. Я была такая дотошная, мне нужно было знать, где какие инструменты. Как-то пришёл к нам на работу заключённый-хирург, и мне врач Марина Борисовна Соколова говорит: «Зиночка, познакомь доктора с нашим инструментом». Я его привела в операционную, показала большой хирургический набор, малый хирургический набор. У меня по хирургии было «отлично». Марина Борисовна потом рассказывала, приходит к ней этот хирург и говорит: «Ты где такую девчонку взяла? У неё опыт 25-летней операционной сестры. Я в жизни таких не встречал!» Я так любила медицину! Впоследствии, когда приходила работать новая медсестра, её ставили со мной, чтобы я за ней смотрела и обучала всему.

Когда мне дали общежитие в Новых Черёмушках, я была так этому рада! Потому что то на Таганке ночевала, то на Красной Пресне, в разных углах, так это всё мне надоело. Жили мы четверо в комнате. Я поступила в 9-й класс на Люсиновке, это у метро «Серпуховская» теперь, тогда метро не было. И вот оттуда из этой школы приезжала домой в два часа ночи. Приезжаю, а соседки по комнате: «Слава Богу, жива!» Тогда только трамвай ходил, и через овраг надо было идти по лесенке. Вот ходила, ходила, но бросила, не успевала учиться.

В 1957 году я вышла замуж за Ивана Сергеевича Немыченкова, у нас родился сын Владимир. Роды были тяжёлые, и больше детей я не могла иметь, так как после войны было сильно подорвано здоровье.

Я не могла сама родить, под наркозом разрезали мне всё до прямой кишки, вытащили ребёнка. Ребёнок был 4,020 весом, пережимал мочеточник, у меня заболела почка. С температурой 40 С^о я лежала три месяца в роддоме, чуть не умерла. Случился сепсис. Когда Иван привёз меня из роддома, во мне было 20 кг веса, сама жёлто-зелёного цвета. Жили мы в комнате, в общежитии. Клопов было много! Приехала сестра мужа. Один день побыла и уехала. Моя сестра Катерина приезжала, тоже побыла один день. Иван говорит: «Ну, Вовка, от тебя все тётки отказались. Я теперь буду сам». И он сам его купал, и все делал. Учился тогда на третьем курсе института, сессию не сдал, конечно. Взял академотпуск, а потом доучился все-таки.

Во 2-й городской больнице врач определил, что у меня образовался мешок с гноем. И прописал колоть стрептомицин. Мне делали пенициллин, а он не помогал. Я приехала домой. У нас армянка жила, Арма, она во время войны в госпитале работала медсестрой. Армочка мне делала уколы стрептомицина. Проколола 10 граммов, и я стала поправляться. Стала у меня и кожа светлеть, и чёрные пятна с лица сошли, и я поправилась. Но очень часто болела. Всё время меня почка беспокоит. Сейчас она полна песком. Уже три приступа было. Один раз я даже сознание теряла.

***

Орден «Мать-Героиня»

Моя мама Александра Андриановна родила 13 детей. Выжило 11 (мальчик Ваня родился и умер до меня. Потом умер еще один ребенок после меня). Мама была награждена орденом «Мать-героиня» [1]. А также орденами «Материнская слава» трех степеней. [2]

Мама моя прожила долгую жизнь – 94 года. А папа 83 года, умер в 1986 году в Туле, в том самом городе, в котором в войну после ранения лежал в госпитале. В конце жизни мои родители жили здесь у своей дочери Раи. Там же в Туле они и похоронены.

Как сложилась жизнь моих братьев и сестер? Все мои братья и сёстры окончили десятилетку. Мой брат Володя поступил в МАИ, но в Москве не оказалось места в общежитии. И он поехал в Тулу, окончил там с отличием институт, получал повышенную стипендию. Работал всю свою жизнь в институте «Сплав» сначала технологом, потом главным технологом.

Другой брат Анатолий сейчас живет в Звенигороде. Он не хотел учиться и с отцом всё время препирался из-за этого. У него было очень плохое зрение. В конце концов, пошел в сельскохозяйственный техникум на агронома. Закончил на «отлично». По всей Липецкой области о нём писали. Но потом они с женой переехали в село Каринское под Звенигород.

Алексей, третий брат, окончил пединститут, исторический факультет. Потом в школе работал директором и преподавал историю. Сейчас он в Липецкой области живёт. Лёша у нас на все руки мастер: и машины, и трактор, и молотилки – всё знает, как устроено. В школе он и за электромонтёра еще был. Жена его тоже историк. Сейчас Алексей воспитывает двух внучек.

Семья с друзьями, Москва, 1960 год

А сестрички мои все поступали в институт. Но им надо было замуж выходить, все побросали учебу. Только одна Клава окончила строительный институт.

После окончания медучилища я всю жизнь работала медсестрой, и даже после выхода на пенсию долго еще работала. Уволилась только на время, когда с внуками надо было сидеть. В 1983 году мне присвоили звание «Ветеран труда» и наградили медалью. В 1992 году наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», приравняли к ветеранам войны и с 1995 года награждают медалями в честь юбилеев Победы. Через Совет ветеранов приглашают в школы на встречи с детьми, которым я рассказываю, как мы работали в войну для Победы.

[1] Утвержден в 1944 г., награждались матери, воспитавшие 10 и более детей.

[2] Учрежден в 1944 г. Награждались: матери, родившие и воспитавшие семь детей (III степени); восемь детей (II степени) и девять детей (I степени).