Слава и честь земли русской

«Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди…»

К. Симонов

Я приехал в Смоленск по делу, в командировку, но попал как раз на «День города», который здесь празднуют в четвертую субботу сентября, в память об освобождении города от немецко-фашистских войск в 1943 году.

Много раз, читая о старинных и более близких событиях русской истории, я замечал, что Смоленск оказывался в самой их гуще. Но все эти яркие, кровавые и героические события не обретали в моей душе зримого образа реального города, его улиц, жителей, памятников, храмов… Он оставался для меня чужим – «литературным», «летописным» городом из книг, учебников и путеводителей. И вот, наконец, выдалась возможность приехать и увидеть все самому, пройти по его мостовым, коснуться рукою его камней, вдохнуть воздух его славы, поклониться честным могилам и святым церквям…

Когда я приехал в Смоленск, стоял конец сентября, дождливый и холодный. Временами выглядывало солнце, и ненадолго словно возвращалось лето, но потом его опять закрывали тучи, снова начинал моросить мелкий противный дождик, дул промозглый ветер, и снова нужно было открывать зонтик и, держа его левой рукой, фотографировать достопримечательности «одной правой», что в данном случае было отнюдь не бравадой пресыщенного туриста, а вынужденной необходимостью – беречь от воды объектив.

В день моего приезда в Сквере памяти героев у крепостной стены было много убеленных сединами ветеранов войны, на гражданских костюмах и военных мундирах которых сверкали боевые ордена и медали…

Глядя на них, я вспомнил о своем деде, который воевал на Западном фронте, но до Смоленска не дошел – был тяжело ранен за 280 верст отсюда, под Белёвым, зимой 1942 года. Из госпиталя вернулся в свое село под Липецком весной 1943, где его ждала жена с семью детьми мал мала меньше, и прожил там до глубокой старости. Но по странным совпадениям судьбы последние годы жизни провел в Туле, где в войну лежал в госпитале. Там же и был похоронен…

Сквер памяти героев. Вечный огонь

К Вечному огню возлагали цветы делегации почетных гостей; по дорожкам сквера и прилегающим улицам маршировали отряды юных кадетов – мальчиков и девочек в беретах и пятнистой военной форме. Перед зданием городской администрации шла репетиция праздничного митинга и парада, на лавочках в скверах сидели юные красавицы-смолянки, по улицам и паркам гуляли молодые мамы с колясками, прогуливались семьи с детьми, а я ходил по городу, ошеломленный впечатлениями, и всюду натыкался (часто в буквальном смысле) на знаки, следы и символы его славной истории: величественные монументы, памятные доски, храмы, соборы, монастыри…

Сквер памяти героев. Воинские захоронения у крепостной стены Смоленска. У стены – бюст героя Советского Союза М.А. Егорова

Вечный огонь рваными от ветра языками вырывается из бронзовой звезды в центре гранитной плиты, багровой, как запекшаяся кровь… Чуть дальше бюст над могилой сержанта Егорова, водрузившего в 1945-м знамя Победы над Рейхстагом… У подножия древней смоленской стены могилы воинов и монументы в честь городов-героев той великой и страшной войны: Москва, Ленинград, Сталинград, Минск, Киев, Севастополь, Одесса… А над ними, на красном кирпиче стены – почерневшие от времени чугунные доски с именами полков, защищавших город в 1812 году: 4-й Егерский, пехотные Селенгинский, Вильманстрандский, Муромский; драгунские Иркутский, Сибирский, Оренбургский… Они установлены благодарными потомками-однополчанами через сто лет – накануне очередной мировой войны… История Смоленска раз за разом трагически повторяется: век семнадцатый, девятнадцатый, двадцатый…

«…Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем».
К. Симонов

Мемориальный знак в честь освобождения Смоленщины от немецко-фашистских оккупантов у Громовой башни Смоленского кремля (скульптор Г.И. Самоделкин, архитектор Ю.А. Шаталов). На памятнике изображён артиллерийский расчёт, меняющий огневую позицию. На гранитной плите надпись: «В сентябре 1943 года войска Западного и Калининского фронтов освободили Смоленскую область от немецко-фашистских захватчиков. Вечная слава героям!»

Дождь все усиливался, я замерз окончательно и от безвыходности зашел в павильон летнего кафе у основания бруствера Королевской крепости – большую бело-красную палатку с пластиковыми окнами, колыхавшимися вместе со «стеной» под напором ветра. К моему удивлению, внутри оказалось просторно и безлюдно. У входа сиротливо стоял холодильник, сквозь прозрачную стеклянную дверцу которого были видны неуместные в такую погоду прохладительные напитки. Ни посетителей, ни продавцов за стойкой с пустой витрины не было. Это было кстати. Но главное не было дождя, ветра и стылого уличного холода, так что в хлипкой палатке было даже тепло. Я повесил мокрый зонтик на спинку стула, положил на его сиденье надоевшую за день сумку и, подойдя ближе к окну, посмотрел наружу. Дождь хлестал по земле и асфальту, мелко пузыря воду в лужах. За спиной послышались чьи-то шаги. «Ну, сейчас попросят уйти. Кафе, мол, не работает и всё такое…», – подумал я, готовясь испытать досаду выгнанного под дождь непрошенного гостя. Но, обернувшись, я увидел такого же как я бедолагу, загнанного сюда дождем. Это был среднего роста мужчина с сильной проседью в волосах и такими же усами, со сложенным зонтом в одной руке и палочкой в другой, которую он держал на весу. Прихрамывая, он подошел ближе и сходу заговорил, словно продолжая давно начатую беседу:

– Вы с какого года?

– Да я с Москвы, – невпопад ответил я, собираясь все же досказать год своего рождения, но он, не дослушав, сразу продолжил:

– А я с тридцать седьмого. Вы-то не застали, а я этот день [1] встречал здесь. Всё помню… Сами-то мы до войны в городе жили. Мать на льнокомбинате работала. Как война началась, отец сразу на фронт ушел. Мать осталась с тремя детьми. Как жить? Ушли в родную деревню, и собралось нас с моими двоюродными у деда пятнадцать человек. И дед нас всех два года кормил. Но все от мала до велика работали! – выделил он последние слова, словно отражая возможный упрек в тунеядстве. – Мать в колхозе, а я курей пас. И до чего противные это птицы… Я с тех пор кур терпеть не могу. Вечно куда-то разбегались… Бывало, только зазеваешься, ворона хвать цыпленка, а мне за него нагоняй…

– Рогатка-то у вас была, – спросил я, – ворон гонять?

– Какая там рогатка, – отмахнулся он. – Камышкой, да «Кишь!» крикнешь и все…

Мы стояли у колыхавшейся от ветра стены павильона. Дождь за окном лил не переставая. За мутноватым пластиковым «стеклом» показалась очередная свадебная процессия, возвращающаяся с моста новобрачных. Невеста в белом длинном платье шла по мокрой дорожке, грациозно придерживая левой рукой пышный подол платья, а правой опираясь на крепкую руку своего супруга в темном костюме.

– Куда ж они под дождем-то! – встревожился мой собеседник. – Невесту сюда надо звать, – беспокойно озираясь по сторонам, добавил он. Во всем его облике сквозила такая искренняя отеческая забота о молодых, что я поспешил его успокоить.

– Не тревожьтесь, они идут к машине. Повесили свой замок на перила, покричали «горько», поцеловались, сфотографировались, и теперь с гостями за свадебный стол. Там согреются!..

– Ну ладно, – согласился он. – А то можно сюда. Места много, все бы поместились…

– Да-а, – вернулся он к прерванному рассказу, – когда наши стали подходить к Смоленску (мы в то время недалеко в деревне жили), нам сказали, что надо уходить, потому что будут бои. Ну да вокруг Смоленска оврагов много. Сунулись мы в одну сторону – там немецкая траншея. Немец, часовой, затвор автомата передернул, показывает стволом: мол, уходите. Мы в другую сторону… Нашли овраг. Сидим день, два, три… Еда закончилась. Костер разводить нельзя – светомаскировка, иначе немцы найдут, убьют. А холодно… Холоднее, чем сейчас погода-то была. Да-а-а. Шалаши сделали, армяками накрылись – это такая одежда из плотной ткани. На небе ночью огоньки видно – самолеты летают. И так уже неделю сидим, ждем: старики, женщины с малыми детьми… Ничего неизвестно, сколько еще сидеть… А мужики откуда-то все знали. Приходят как-то и говорят: «Завтра начнется сражение». Выкопали они большой окоп, метров, наверное, двадцать длиною. На дно набросали лапника, на нем разместились женщины и дети. Сверху накрыли жердями и завалили ольхой, чтобы не видно было. Спрятали, значит, нас, а сами ушли куда-то.

Мне-то шесть лет было, я старший, а у матери еще сестренка моя трех лет и братик чуть постарше. А сестренка возьми да и начни плакать – выдает всех. Немцы найдут – всех расстреляют. Собак-то мужики перебили, чтобы лаем не выдали, а с ней что делать? Мать достает тряпочку, разворачивает, а там колотый сахар. Отбила она от него кусочек – и сестренке в рот, та сразу и замолчала. Сосет себе «леденец», чмокает. Осколки мелкие нам с братом достались. А я два года сладкого в рот не брал: война ведь, голодно… Да-а, сосу тоже, радуюсь. Да радость-то недолгая – осколки маленькие. Сестра уснула, а мне в голову крамольная мысль закралась: «Хоть бы она еще заплакала». Тогда мать ей сахару кусочек отколет, и мне крошки достанутся… Так и сидим мы в окопе под ольхой, ждем.

Тут стрельба вдруг началась: самолеты бомбят, пушки стреляют… Я из окопа вылез и вверх из оврага полез. Добрался, выглянул, смотрю: наши солдаты по полю бегут, стреляют, падают… И я про себя решил: когда наши придут, выйду на дорогу, подойду к командиру и скажу ему спасибо, что они нас освободили. Пока лазил по оврагу да смотрел всё, заблудился. Кругом крапива, малина – не пройти никуда, ничего не видно, замерз… Я ж в коротких штанишках да босиком…

– Так ведь конец сентября уже был и, вы говорите, что холоднее, чем сейчас! – поразился я. – Как же вы…

– Да мы все так тогда ходили, – спокойно возразил он. – Как снег сойдет, так босые и бегали до нового снега. А штанишки такие вот, до колен, – он показал рукой на себе. – Да-а, замерз я, еле выбрался из чащи. Пришел в окоп, улегся и сразу заснул. Так и проспал наше освобождение-то. А когда проснулся, бои уже стихли. Взрослые стали решать, что делать дальше. Старые были за то, чтобы возвращаться в деревню, а молодые – чтобы ждать, пока дороги разминируют и всё окончательно утихнет. Но старые настояли: еды нет, дождь, все замерзли… В общем, пошли мы назад. Старые идут по дороге впереди нас, метров за сто, наверное. Это на случай, если подорвутся, чтобы молодые целы остались… Но ничего, никто не подорвался. Дошли мы до своей деревни… Наш-то дом цел остался. Во всей деревне только две избы горят. А соседняя деревня вся пылает… Зашли мы к себе в дом, а там наши солдаты, человек двадцать. Мы в своем овраге давно ничего не ели, и у них тоже еды нет…

– Да, у передовых частей снабжение нерегулярное было… – начал было я.

– Какое там снабжение!.. – безнадежно махнул рукой мой собеседник. – Где-то они достали одну буханку хлеба, а бабушка моя вытащила припрятанный в доме кусочек коровьего маслица. Нарезали хлеб тонюсенькими ломтиками на двадцать шесть человек, а бабушка втерла в каждый по капельке этого маслица. Тем мы все и поужинали за несколько-то дней. Никогда я не забуду вкуса того хлеба. Ничего вкуснее в жизни потом не ел, – сказал он мечтательно. – Забрался я на печку, и такой она мне теплой тогда показалась, хотя ее уже недели две никто не топил…

– Дров, наверное, не было…

– Да кто ж позволит ее топить?! Фронт же рядом! Искры из трубы светомаскировку нарушают… – удивился он моему неразумию. – И проспал я так два дня. Вот так и встретил я день освобождения Смоленска…

А потом что ж… Играли мы все оружием. Шастали везде. Я вот автомат нашел, не немецкий, а наш. Такой с круглым диском… Как его, слово-то вылетело…

– ППШ, – подсказал я забытое слово, а мысленно расшифровал: «пистолет-пулемет Шпагина».

– Да, точно. Винтовку советскую тоже нашел… Бывало, старшие ребята попросят у меня поиграть, я-то наивный был, отдам им, а они не возвращают… Однажды гранату нашел. Тоже нашу. Начал ее разбирать. Вокруг малышни собралось человек пятнадцать, а я среди них старший, гордый такой – шесть лет уже! Рубашку осколочную с гранаты снял, стал взрыватель выворачивать, а он в краске. Вымазался я весь в ней. Думаю, суну его в печку, он обгорит, и будет мне хорошая игрушка… Мы ж тогда играли патронами да гранатами, оружия в полях было прорва… Да-а, вывернул я взрыватель и заметил колечко на нем. И так мне его захотелось иметь, чтобы на палец надеть. Я у других ребят видел таких даже по два, а у меня ни одного не было. Отогнул я усики, вытащил колечко, смотрю на него, а запал сработал и взрыватель стал у меня в руке нагреваться – я ж чеку выдернул, с колечком-то этим. Держу его в кулаке, а он разогрелся, жжет руку, терпеть мочи нет. Но терплю, а сам кричу малышне: «Разбегайсь, ща рванет!». Они врассыпную. Бросил я запал в яму – тут взрыв, пламя… Взрослые бегут, мать моя впереди всех… А я ей говорю так спокойно: «Не волнуйся, цел. Только руку обжег немного»…

Рассказывая, он протянул мне руку и раскрыл ладонь, словно показывая тот самый ожог.

– Да, в тот раз все целы остались, а так, сколько ж детей после войны погибло, ужас!.. Обидно. Еще десять лет подрывались. В нашей деревне семерых за раз не стало. Нашли в поле снаряд, стали разбирать и подорвались. В школе товарищ у меня был, красивый такой парень с соседней деревни… Смотрю, что-то его давно не видно. Спрашиваю его деревенских: «Где он?» А они отвечают: «Убили». «Как так?» «Да с приятелем играли, целились друг в друга из винтовки, а она заряженной оказалась. Бац – и прямо ему в лоб»… Да, много погибло после войны, жалко их…

Мы помолчали. Он подошел и посмотрел в мутноватое пластиковое окно. За его плечом я видел, как мимо нашего убежища движется очередная свадьба. Невеста осторожно ступала по лужам, одной рукой держась за жениха, а другой приподняв подол своего длинного платья, пышного и белого, как первый снег.

«Вот еще одна счастливая пара, – подумал я. – Сколько их тут сегодня побывает? Десять? Двадцать? Пятьдесят? Урожайная осень выдалась в этом году в Смоленске».

– Дождик вроде закончился, – сказал мой собеседник, торопливо собирая вещи. – Пойду.

Я хотел было узнать его имя и попросить разрешения сделать на память фотографию, но постеснялся. Нет у меня журналистской хватки, не профессионал.

– До свидания, – сказал он, выходя из нашего убежища.

– Всего доброго, – попрощался я и, немного помедлив, тоже вышел.

[1] День освобождения Смоленска от фашистов в сентябре 1943 г.

Москва — Смоленск.

Отрывок из очерка «Слава и честь земли русской». Полностью опубликован в журнале «Studio Д’Антураж», 2011, №27-28. Публикуется с разрешения автора. Фотографии в тексте: автора.

Читайте также: Как нашу семью раскулачивали