Итак, распростился я со своим свитером

Как-то, еще на Крымской земле, мне пришлось поднять потерянный свитер. Был он темного цвета, теплый – видимо, шерстяной. И надо сказать, что он уж очень помогал мне от холода.

И вот как-то после утренней проверки подходит ко мне один из полицаев, по имени Пантелей, и говорит: “Слухай, пойдем зараз за сарай, разговор, кажу [Говорю (укр.)], есть”. Ну, думаю, что-то необыкновенно. Для чего я ему понадобился и какой может быть разговор, когда они вообще ни с кем не разговаривали, а только били палками, как скотину? Но наше дело подчиненное, никуда не денешься – так и пошел за ним. Иду и всё думаю: “Что же он хочет со мной сделать?”

Завел Пантелей меня за сарай и говорит: “Ну-ка, расстегни шинель. У тебя, кажись, свитер якый-то [Какой-то (укр.)] есть?” Я не стал долго думать – расстегнул шинель и показал свой свитер. И слышу: “Ну, кажу по-хорошему, снимай его зараз. Дам хлеба. А не снимешь – задаром заберу. Да еще пойду в комендатуру и наговорю на тебя, что ты хотел бежать, – вот и получишь пулю в лоб или двадцать пять розгов. Ясно, что я тебе кажу, по-хорошему?!” Конечно, не стал я и прекословить, тут же снял свой свитер. Полицай говорит: “Вот в эту бумагу заверни своими руками, а то он грязный у вас”. Он, конечно, боялся наших вшей. А в ту пору одежда была очень дорогая, а ему нужно на пропой. Взял мой свитер и сказал: “Стой тут, зараз принесу хлеба”. Стою – как в яму какую-то опустился: почувствовал холод сильный. Пантелей быстро вернулся и принес мне хлеба, и говорит: “Прячь куда-то подальше и никому не показывай, а то пленные увидят, что у тебя хлеб есть, и убьют тебя. Понял, кажу?!” Я говорю: “Понятно”, – а сам и глазам не верю, что у меня столько хлеба. Появились на моей душе обида и радость.

Так и стал я тот хлеб помаленьку щипать, и, конечно, тайно от людей. Долго я его таскал с собой: ждал, когда будет наступать смерть и я всё же смогу хоть немного да спастись. Хлеб мой стал плесневеть – его долго-то нельзя держать, – и решил я его весь покончить. Хлеба-то было, наверно, с килограмм, и его больше недели держал как неприкосновенный запас.

Какими-то путями одна из матерей разыскала своего сына и пришла к лагерю военнопленных, и понятно, что с сумой за плечами. Ее, конечно, немцы в лагерь не допускали, но она уж больно плакала и просилась: “Где же мой любимый сыночек?! Я, – говорит она, – чула [Узнала (укр.)] через добрых людей, которые робылы [Работали (укр.)] на дороге, и он передавал записку через их. Вот его записка”. И она всем показывала записку от сына. Потом немцы решили ее допустить. И когда она сказала, откуда сама, то тут же среди пленных оказались ее земляки. Сначала ей не говорили правду, а потом всё же объяснили, что во время получения воды ее сына убили и брошен он в глубокую яму.

Представь себе, дорогой читатель, какие были горькие слезы той матери. И ведь она, бедная, пешком прошла более ста километров, да еще в зимнюю пору.

Она около этой ямы ходила вокруг и обливалась слезами. Плакала и причитала: “Ой, милый мой сыночек, получила я от тебя весточку, не успела я тебя видеть живого…” Сколько было людей – и, глядя на нее, все, наверное, плакали. Действительно, какое великое горе этой матери, да к тому же сын ее не похоронен по-человечьи, а валяются в той яме как дрова несколько человек. Она без всякой осторожности вслух проклинала всю фашистскую свору разными словами. Немцы видят такое дело и быстро ее вывели из лагеря. Потом один из полицаев принес ее хлеб и раздавал по маленькому кусочку. Так и было это в порядке поминок.

Несмотря на строгую охрану в лагере военнопленных, всё же некоторые изыскивали момент и убегали.

На одной утренней проверке нам зачитали приказ немецкого командования, где ясно говорилось, что “если один убежит из лагеря, то по счету десятого расстрелять на месте”. То есть чтобы каждый смотрел друг за другом, и тот, кто и сможет убежать, пусть помнит, что он совершил побег за счет чужой жизни, а его рано или поздно найдут, и будет он удостоен “вешальцы”. Конечно, теперь не всякий подумает бежать. Да и какие мы беглецы: еле-еле ноги переставляем.

После такого приказа трудно было установить в строй для подсчета: никто не хочет быть десятым, а бежит на хвост колонны. Несмотря на трудную жизненную обстановку, всё-таки умирать не хотелось. В таких случаях немцы, а особенно полицейские, вооружались палками и пускали их в ход. Иногда даже избивали насмерть – а для них это не диво – и других пленных заставляли отнести погибшего к той глубокой яме.

Обстановка, надо сказать, в лагере морально ухудшилась. Всё действует на нервную систему. Ночью лежишь и думаешь: “Как бы не оказаться завтра десятым по счету. А ведь кто-то должен быть десятым”. Сам себя успокаиваешь: “Да что теперь об этом думать, всё равно смерть на носу или, как говорят, за плечами – не от пули вражеской, так с голоду умирать”. Не так уж страшна смерть, как жалко, что не с кем передать хоть маленькую записку своим милым родителям, которые без конца ждут письма, да и нет никаких земляков.

Источник: Записки В.П. Решетникова «Защитник своей Родины»