Вот такой запомнилась мне Первопрестольная в ее роковые дни середины октября 1941 года: суетливой, напряженной и даже обеспокоенной. Совсем не похожей на ту, какой она была обычно, — степенную и уверенную в своей нерушимости. И было от чего не только беспокоиться, но в какой-то степени и растеряться, ведь враг стоял буквально на ее пороге, откуда можно было рассматривать в бинокль и Красную площадь, и другие места нашей столицы.

Сундук был почти доверху набит упакованными в пачки немецкими деньгами еще довоенных выпусков. Мы знали, что управлявшие послевоенной Германией власти сразу же после капитуляции гитлеровского вермахта объявили недействительными все виды прежних немецких денег, и теперь в Германии имели хождение только оккупационные марки.

Мы, как малые дети, попавшие в незнакомый дом, заглядывали везде — в шкафы и буфеты, в прикроватные тумбочки и выдвижные ящики в столах, осматривали кухню и туалеты, которых было в доме, к нашему удивлению, аж четыре, на каждом этаже по два! Всё рассматривали и ощупывали, хотелось узнать, как жили наши враги, поглубже проникнуть в их быт.