В 1946 году я был по болезни уволен в запас из рядов Советской армии, в которой прослужил с 17 до 23 лет и вернулся домой инвалидом Великой Отечественной войны 2-й группы. Никакой гражданской специальности у меня не было. Нужно было учиться. Познакомился с профилями подготовки специалистов в ряде институтов Свердловска, остановил свой выбор на юридическом институте.

Сталин считал, что даже тяжелораненый боец должен перегрызть горло врагу – солдату противника и потом уже умереть, тем самым приблизить нашу победу, а кто все же очутился в плену – тот изменник Родины. Такой изуверский вывод сделал И.В. Сталин, которого хвала наделила величайшими положительными качествами в превосходной степени, хвала, которую не может воспринять здравомыслящий человек.

Прошло несколько десятилетий, а боль о пережитом теперь уже далеком 1942 годе в «долине смерти» не утихает. Об этом свидетельствуют и письма ко мне ветеранов-участников тех событий, которые чудом уцелели и выкарабкались из цепких лап смерти, поджидавшей их в этой долине.

Власов не задумался над тем, что смертельная опасность, нависшая над страной, когда остро стоял вопрос быть или не быть Советскому Союзу, объединила весь многонациональный народ нашей страны на борьбу с фашизмом; недовольство Сталиным и его политикой ушло на второй план. Если предположить, что Власову удалось бы объединить все антисоветские силы, создать свою РОА и выступить против сил Красной Армии, то нам бы не миновать новой гражданской войны, войны более кровавой и беспощадной.

Восстановить картину прошлого мне помогло одно из моих последних объяснений, которое я писал, как только 165-я стрелковая дивизия переподчинилась другой армии. Это объяснение я изъял из своего личного дела по совету полкового уполномоченного СМЕРШа. Ведь до сего времени живет ложь, которую распространил Геббельс о добровольном переходе 2-й Ударной армии в плен к немцам. Позор тем, кто этому верит, и горе нам, что мы до сих пор не опровергли эту ложь.

Всюду лежали убитые и раненые. Кто бредит, кто лежит в воде и просит пить, кто просит перевязать, а кто, в здравом уме, просит пристрелить, так как сами уже обессилели настолько, что и застрелиться не было сил или личное оружие было изъято, чтобы не застрелился, а двигаться не мог из-за тяжелого ранения. Застрелился комиссар нашего дивизиона старший политрук Долинский. Я считал, что это преждевременно, бой не кончился, и еще не все потеряно.

Противник развернул пропагандистскую работу. Засыпал нас листовками с самолетов, в которых расписывал, что мы находимся в безвыходном положении, предлагая нам сдаваться в плен, обещал хорошее отношение, трехразовое горячее питание и извинялся, что у них мало столовых приборов, поэтому просил захватить котелки и ложки. осхвалял свою якобы непобедимую армию, ни слова не говоря о том, что эти «непобедимые» были нами разбиты под Тихвином, Москвой, и что они в битвах с Красной армией несут большие потери в людях и в технике.

Ежедневно противник бомбил нас с воздуха, накрывал артиллерийским и минометным огнем, пытался выбить с оборонительных рубежей. Мы не только недоедали, но и недосыпали, за день изматывались так, что в темноте, когда авиация не бомбит, а артиллерия и минометы ограничиваются редкими налетами по площадям, в минуты затишья в окопах слышится стон людей. Стон не раненых, а пока еще внешне здоровых, в основном молодых людей, в большинстве своем в возрасте от 18 до 35 лет.

Жалеть в данном случае – не копать землянку, все равно через 2–3 дня мы отсюда уйдем вперед, как-нибудь перебьемся, а в итоге за одну ночь, если не замерзнем до смерти, то все равно утром будем измученными и к войне непригодными. Беречь же – это построить землянку, хоть 3–4 часа да поспать, отдохнуть и сохранить боеспособность. Кроме того, может быть и бомбежка, и артобстрел, и на голом месте потери будут больше, а если зарыться в матушку-землю, то, что называется, голыми руками нас не возьмешь.

Враги пришли к нам за тысячи километров. У них есть артиллерия, авиация, танки, и многое другое в достатке. Мы видим их цели, которые держим на прицеле, а снарядов нет. До боли в сердце обидно, как же так случилось, что мы не имеем снарядов? Немцы же смеются над нами, сбрасывают с самолетов листовки, наши самолеты «У-2» называют «рус фанера». Рисуют карикатуры: С. М. Буденного верхом на детском деревянном коне-качалке с деревянной шашкой в руках, а К. Е. Ворошилова – с детским ружьем, заряженным пробкой на шнурке.

Один красноармеец, уцелевший в этих боях, говорит, что все равно домой не вернуться – убьют, так хоть доброй водицы напоследок попить. Берет котелок и идет к колодцу. Немцы бьют из пулемета разрывными пулями, которые в плетне рвутся, не причиняя бойцу вреда. Он набирает воды, наполняет котелок и возвращается под сопровождение дымков в плетне от разорвавшихся пуль, цел и невредим. Если бы в пулемете разрывные пули чередовались с обычными неразрывными, этот человек был бы убит.

Подготовил данные, предал на батарею, вышел из землянки, скомандовал: «Огонь!». С передовой мне передают: «Выстрел!», и тут же в непосредственной близости от меня – разрыв. Подумал: «Вот фриц, не дал понаблюдать, где мой разрыв!». Снова скомандовал: «Огонь!», и сразу же разрыв. Мелькнула мысль, не мой ли это снаряд? Скомандовал зарядить и доложить, а сам жду, когда будет потише. И в эту паузу уже не встаю и командую: «Огонь!». И снова рвется снаряд около НП.

Если бы мы приняли бой в Дубровке, состоящей из деревянных крестьянских домов, без всяких укреплений, и на нас бы обрушился такой же огонь, как и на Муравьи, мы бы все погибли, а противник почти безнаказанно захватил бы и Муравьи и все последующие деревянные деревеньки. И таким образом выполнил бы свою задачу – расширить плацдарм до озера Ильмень. А дальше – прекрасное шоссе и железная дорога на Москву.

Вспомнилось довоенное время, когда газеты и радио не смолкали, нахваливая нашу партию под руководством великого Сталина, которая все свои силы направляла на укрепление и развитие РККА, вооружая ее новым оружием и укрепляя новыми кадрами. Или довоенное заявление Ворошилова: «Кто силен в воздухе, тот вообще силен!» На деле мы увидели совсем иное: техника старая, самолетов почти нет, ведущие кадры уничтожены. Нужно было упорно учиться воевать и бить врага.

Мы, восемнадцатилетние юнцы, молодые лейтенанты, выученные артстрелковой подготовке и корректировке огня в училище капитаном Кириенко, который имел академическое артиллерийское образование, считали невозможным такую часть, как наша, выпускать на поле боевых действий. Но это было потом. А пока за каких-то двадцать с небольшим дней из людей, в подавляющем большинстве не обученных военному делу, нужно было создать боеспособную часть.

Много внимания уделялось изучению баллистики, артстрелковой подготовке, огневой подготовке, тактике, материальной части орудий, математике, топографии, немецкому языку и другим предметам. Так, немецкий язык изучали с пятого класса средней школы и толком ничего не знали, а в училище через три месяца заговорили, хотя и с трудом, но могли объясниться. Дало себя знать убеждение с принуждением или как говорили в училище: «Не знаешь – научим, не хочешь – заставим».