Учеба в училище прервана. Началась война

Читайте первую часть воспоминаний:
Курсант артиллерийского училища

Утром мы поехали в Ленинград. Строем в колонне по четыре человека проходим ворота, где нас встретили очень тепло, в основном первокурсники, только что принятые в училище. В казарме своей батареи нам выдали лейтенантское обмундирование, яловые сапоги и все, что выдавали до войны лейтенантам. Такую экипировку мы получили последними из всех выпускников в военное время.

Выдали нам и предписания с явкой в Главное артиллерийское управление Наркомата обороны в город Москву. Из Ленинграда в Москву был отправлен целый эшелон молодых лейтенантов из различных училищ. Столицу уже бомбили с самолетов. Перед Москвой раза два наш эшелон останавливался, нам приказывали оставить вагоны и залечь вблизи эшелона, в нескольких десятках метров. До нас доносились звуки разрывов снарядов наших зенитных батарей, охранявших небо Москвы. После команды «По вагонам!» мы садились в эшелон и продолжали движение. В самой Москве во время тревоги нас заставляли входить в станции метро, и там внутри мы ждали команды «Отбой». В метро во время объявления тревоги находилось много детей, женщин, стариков. И среди них мы, молодые, здоровые лейтенанты, чувствовали себя очень неловко. Вместо того, чтобы бить врага и гнать его с нашей территории, нас заставляли насильно сидеть с гражданским населением. Стыдно было смотреть в глаза этих людей, ждущих от нас защиты.

Наконец, добрались до Главного артиллерийского управления Наркомата обороны СССР, где и получили направления в части. Я и несколько моих товарищей – Гусянов, Артемичев, Греков, Вицинский, Каргинов, Михеев и из 1-го ЛАУ – Егоров 25 июля 1941 года получили предписания на должности командиров взводов в 305-ю стрелковую дивизию, которая формировалась в городе Дмитрове Московской области. В штабе нам выдали направления в стрелковые и артиллерийские полки дивизии.

Дивизия только еще приступала к формированию. Начали поступать люди и материальная часть. Личный состав – ополченцы и колхозники Калининской области. Наш 830-й артиллерийский полк располагался в палатках городского парка города Дмитрова. Если в училище мы изучали материальную часть 152-мм пушек-гаубиц и 122-мм пушек, трактора-тягачи «коминтерн», «ворошиловец» и другую матчасть грузовых автомашин того времени, то в 830-м артполку мы встретили неизвестные нам 76-мм пушки образца 1902–1930 годов, а вместо тягачей-тракторов – лошадей, и 122-мм гаубицы образца 1938 года, но тоже на конной тяге.

76-мм пушки прошли войну с Японией 1904 года, первую мировую войну 1914–1918 годов, затем гражданскую войну 1918–1922 годов и были списаны. А в 1941 году о них вынуждены были вспомнить и вооружить нас.

В 5-й батарее я принял взвод управления, состоящий из отделения разведки и отделения связи. Взвод получил одну стереотрубу, один бинокль, три телефонных аппарата УНФ-28 и УНФ-31, одну катушку кабеля – 750 м и две радиостанции 6ПК, которые были собраны на базе радиоприемников, конфискованных у населения. Средний комсостав имел личное оружие – пистолет ТТ, младший комсостав – наганы, разведчики – карабины, связисты – винтовки и по две винтовки на орудие, то есть если орудийный расчет состоял из 7 человек, то винтовки были только у двоих.

Личный состав – это в основном крестьяне и рабочие, далеко не все из них служили в армии или уже многое из былой службы подзабыли. Среди них артиллеристов было мало, а вот конники преобладали. Время на формирование дивизии отводилось в пределах 2–3 недель. Занятия проводили, что называется, от зари до зари. Мне повезло в том, что командиром отделения разведки был подготовленный, требовательный, знающий свое дело человек – сержант Хамадеев из Татарской АССР. Под стать ему был и командир отделения связи, земляк Хамадеева, сержант Свешников. Оба они проводили занятия со своими отделениями по уставам, азам строевой подготовки, как вести разведку, прокладывать связь и прочим военным премудростям, а я взял на себя артстрелковую подготовку, топографию, работу с приборами.

Помнится, сидит группа красноармейцев, и один из них говорит, что никогда не брал в руки винтовку и не знает ее, а завтра надо идти в бой. И что он будет делать? Красноармеец так разволновался, что руки у него дрожали. Остальные сидели молча и смотрели на винтовку, как на какое-то чудо техники, им неведомое. Я сел с ним рядом, взял винтовку и говорю: «Смотрите, это же не сложно!», – закрыл глаза, разобрал затвор, затем собрал. Мне это было просто, так как когда мне было 14 лет (1937г.), отец купил мне охотничье ружье «фроловку». Это была та же винтовка, только ствол просверлен под 32 калибр. Мне выдали охотничий билет, и я ходил на охоту. С того времени я и умел разбирать и собирать затвор.

Несколько раз я показал красноармейцу, как это делать, научил его, и он успокоился, заулыбался и от души поблагодарил меня. Мне же было обидно, что его раньше не научили на военных сборах по линии военкоматов.

Стал поступать в нашу часть конский состав. И вот тут я был полный профан. Нет, конечно, в 11 лет я одно лето даже работал в колхозе и умел тогда запрягать и распрягать лошадей, выполнял на них некоторые посильные мне работы. Но это было совершенно не то, что требовалось теперь. Да и тот маломальский опыт, приобретенный восемь лет назад, был мною почти утрачен и забыт. Взводу управления по штатному расписанию было положено получить 25 коней. И 26-й конь командира батареи тоже прикреплялся к нашему взводу. Принять коней я поручил командирам отделений. Я понятия не имел, что же дальше-то с ними делать! Как содержать, кормить? Красноармейцы сами соорудили коновязи. Здесь же за каждым бойцом закрепляли коня. Основная часть коней строевая, то есть должна ходить под седлом. Но седло было одно для командира взвода. На остальных конях были только уздечки.

Красноармейцы выбрали коня и для меня. Подвели ко мне серого в «яблоках», вдвоем еле его сдерживают и говорят: «Этого коня мы подобрали для вас. Подойдет ли вам?» Конь ноздри раздувает, слегка всхрапывает, копытом бьет по земле. Аж страх на меня нагнал, боюсь подойти. Но виду не подаю и, стараясь быть спокойным до безразличия, велю привязать к коновязи. А сам думаю, как я на него сяду? Пошел в 6-ю батарею к лейтенанту Егорову, который окончил 1-е ЛАУ на конной тяге. Он выслушал меня, подвел к своему коню, рассказал и показал, как нужно с ним обращаться. Научил меня садиться в седло. Я многократно ходил к Егорову на консультации по конному делу, пока не освоил самое необходимое. От неизбежного позора перед подчиненными Егоров меня спас. Это был отзывчивый, доброжелательный и знающий лейтенант, и мы с ним подружились.

Очень многому надо было еще учиться и бойцам и командирам, но фронт приближался. Как итог нашей работы дня за три до отправки в действующую армию мы должны были сдать экзамен на зрелость, то есть провести боевые стрельбы на полигоне под городом Дмитровым. Дали нам координаты огневой позиции батареи, наблюдательного пункта и цели. Наша 5-я батарея под командованием старшего лейтенанта Ротинова, у которого на гражданке была профессия кинооператора, заняла исходное положение для стрельбы. По его приказу я подготовил данные стрельбы, он проверил и приказал открыть огонь. Первый разрыв – недолет, или как говорят в артиллерии – минус. Ввожу корректировку – плюс. Делю вилку пополам – прямое попадание. По всем расчетам этого быть не должно. Начальство, что присутствовало на стрельбах, довольно. Мы же стоим, как оплеванные. Батарее скомандовали «отбой», и мы отбыли в свое расположение – городской парк города Дмитрова. Я сразу пошел к «огневикам» выяснять, как они отстреляли. И оказалось, что младшие лейтенанты, командиры огневых взводов, призванные из запаса, не умеют пользоваться ни орудийной панорамой, ни буссолью. Они визуально видели цель и наводили орудие по нижнему срезу ствола при открытом затворе, то есть на наши команды внимания не обращали, а вели огонь самостоятельно и были очень довольны, что с третьего снаряда поразили цель. Положение было трагичное. Пришлось провести с ними беседу. Табличная дальность 76-мм пушек – 13 290 метров. Это при идеальных условиях стрельбы, как-то: нормальное давление, температура воздуха, безветрие и т.д. На войне придется стрелять не только прямой наводкой, но и с закрытых позиций на расстоянии, когда с огневой ни одной цели не увидишь. Работать придется только с приборами. И это главное, что нужно знать и уметь. При этом орудийные расчеты должны действовать слаженно, их движения должны быть отработаны до автоматизма. А этого-то, оказывается, и нет.

Чтобы поднять боевой дух и настроение, нам еще показали приемы рукопашного боя своеобразным способом. Привели в батарею мастера спорта по рукопашному бою. Он лег спиной на землю, держа в руке малую саперную лопату. Все присутствующие встали вокруг него. Спортсмен говорит красноармейцу, у которого винтовка с примкнутым штыком: «Коли!». Тот только на днях пахал, сеял, воспитывал детей, а тут «коли»! Отказался. Отказались и другие. Тогда обращается ко мне: «Лейтенант, коли!» Я тихонько имитирую, что колю. Он говорит, чтобы я колол смелее, по-настоящему. В конце концов, колю почти по-настоящему, но спортсмен не пропустил ни одного укола. Все отбил. Конечно, до его мастерства нам никогда не дорасти. А наш комиссар тут же заметил, враг не страшен, если у вас в руках малая саперная лопатка. Затем выступил представитель войск Новгородского направления – политрук, старший лейтенант. Выступил очень оптимистично. Смысл заключался в том, что если мы замешкаемся с отправкой на фронт, то противника от Новгорода отгонят настолько, что мы его никогда уже не увидим. На этом наша учеба и формирование дивизии закончились.

Мы, восемнадцатилетние юнцы, молодые лейтенанты, выученные артстрелковой подготовке и корректировке огня в училище капитаном Кириенко, который имел академическое артиллерийское образование, считали невозможным такую часть, как наша, выпускать на поле боевых действий. Но это было потом. А пока за каких-то двадцать с небольшим дней из людей, в подавляющем большинстве не обученных военному делу, нужно было создать боеспособную часть. Задача явно невыполнимая.

В царской армии во времена первой мировой войны, прежде чем отправить на фронт только что призванного солдата учили военному делу 6 месяцев, после чего из обученных солдат отбирали наиболее подготовленных и учили на унтер-офицеров еще 4 месяца[1].

Во вторую мировую войну солдат учили месяц или вообще не учили, а офицеров готовили за три месяца. Правда нужно иметь в виду, что общеобразовательная подготовка красноармейцев во вторую мировую войну была неизмеримо выше солдат первой мировой.

Тяжелейшее воспоминание осталось от отправки эшелона на фронт от станции Дмитров. На проводы приехало очень много родственников военнослужащих. Огромное скопление народа, в основном женщины и дети, все плачут. Плача как такового не слышно, он слился в сплошной душераздирающий стон, стон тяжелейшего горя людей, расстающихся навсегда. Осознание безвыходности неотвратимости беды, свалившейся на этих людей и их семьи, возрастало и достигало такого напряжения, что назревал психологический срыв, неуправляемость процессом отправки эшелона. Выход один – немедленно отправить состав в путь. И, наконец, по перрону прокатилась команда «По вагонам!». Плач-стон женщин, детей и мужчин – всеобщий и горький возрастает. Нет сил больше видеть и слышать, что происходит на перроне. Страшное горе. Дети и женщины вцепились в мужей и отцов. Связиста нашего взвода красноармейца Суворова облепили пятеро его детей, из которых старшая учится в третьем классе, а младший только-только делает первые шажки в своей жизни. Его жена-крестьянка, совершенно убитая горем, остается с детьми без кормильца.

Снова разносится команда «По вагонам!». Отцы с силой вырываются из объятий родных и заскакивают в товарные вагоны. Страшное расставание. «Как хорошо, что меня никто не провожает»,– подумал я. Мои родители и родственники на Урале. Мне было легче перенести сцену расставания. Наверное, за это время я постарел, а моим товарищам, которых провожали, было очень горько и тяжело расставаться со своими милыми и родными семьями, несоизмеримо тяжелее моих переживаний.

Наконец, эшелон тихо-тихо тронулся. Толпа провожающих двигается за нами. Поезд набирает скорость, и мы остаемся одни. Мысленно пересчитываю людей, никто не отстал. Последние бойцы впрыгивали в вагоны на ходу. Настроение тяжелое, едем на войну. Наш вагон-теплушка, он отличается от вагона, в котором перевозят лошадей, лишь тем, что в нем есть двойные нары и печь-буржуйка из чугуна. Отсюда и название «теплушка».

В глазах еще стоит душераздирающая сцена расставания родных и близких с военнослужащими, которые только-только сменили гражданскую одежду на военную, еще непривычную для них, форму. Остающиеся в тылу старики, жены и дети не предполагали, что их ждет в недалеком будущем, а уезжающие на войну отцы и братья были в еще большем неведении о фронте. Но те и другие уже почувствовали надвинувшуюся на них и всю страну смертельную опасность, предотвратить которую уже никто не в силах. Выход один – разбить врага. Но чем? Нас вооружили тем оружием, которое молодые видели в фильме «Чапаев», а старшее поколение знало по первой мировой и гражданской войнам.

Постепенно напряжение спадает, и красноармейцы начинают разговаривать о житье-бытье. Что мирная жизнь была неплохой, надеялись, что постепенно она бы наладилась. Я только слушал этих людей, умудренных опытом, ибо их средний возраст был 30–35 лет. Моя же биография была самая краткая, как и мой возраст: окончил среднюю школу, поступил в военное училище, где проучился девять месяцев, и началась война. Когда на пути следования нашего эшелона встретился санитарный поезд с ранеными, эта встреча заставила нас почувствовать всю серьезность предстоящих боев с неминуемыми потерями боевых товарищей.

Ночью нас выгрузили из вагонов в Крестцах, и далее мы двинулись колонной по шоссе по направлению к Новгороду. На рассвете 19 августа 1941 году в Пролетарии и Броннице наша колонна подверглась жестокой бомбежке с воздуха. Завидя вдали самолеты, комиссар нашего полка только сказал: «Вот и наши красные соколы летят!». А эти «соколы» выстроились в боевой порядок и начали друг за другом пикировать на нашу колонну и сбрасывать бомбы, а, выходя из пикирования, еще и обстреливать из пулеметов. На каждом самолете уже ясно просматривалась фашистская свастика. Мой взвод на конях был впереди колонны. Мы быстро спешились и замаскировались вдоль стен домов. Нам не досталось ни бомб, ни пуль из пулеметов, а колонна, что следовала за нами, приняла на себя весь этот смертельный удар с воздуха.

Обезумевшая упряжка лошадей неслась вместе с орудием по шоссе к взорванному мосту через реку Мсту без орудийного расчета и ездовых. И лишь один смелый и решительный боец выскочил на перерез мчавшимся коням, в прыжке повис на поводах первой пары лошадей и у самого моста смог ее остановить от верной гибели.

Мы понесли первые потери. Погиб курсант Гусянов, заместитель командира 6-й батареи, выпускник нашего училища из одного со мной взвода, единственный на нашем курсе член ВКП(б).

Как только самолеты противника улетели, я скомандовал своему взводу: «По коням!» и повел их рысью по сплавному мосту на другой берег. Как мы не провалились под бревна, которые болтались на воде, не знаю. Думаю, это заслуга самих лошадей. На западном (правом) берегу Мсты спешились. Получили приказ идти к Новгороду, выбрать наблюдательный пункт и быть готовым к корректировке огня.

Взял трех разведчиков, двух радистов с радиостанцией 6ПК, и мы пешком тронулись в путь. По шоссе никто не ходил, так как самолеты противника гонялись даже за отдельно идущим человеком, не говоря о группе людей, и расстреливали их из пулеметов. Мы шли слева от шоссе, поближе к кустам, чтобы при приближении самолетов прекратить движение и замаскироваться.

Нашей авиации не было видно. В небе безнаказанно господствовала авиация противника. Навстречу стали попадаться группы по 2–3 человека во главе с младшим командиром. Винтовки у бойцов висели на плече, а младшие командиры в руках держали наганы. Когда я обращался к ним с вопросом об обстановке, они останавливались и удивленно и с любопытством рассматривали меня как школяра, но докладывали, не нарушая устава. Они были отброшены противником за Малый Волховец и шли на сборный пункт. Оборона же проходит по Малому Волховцу, куда мы и последовали. Вскоре мы подошли к нашему танку, около которого лежали два убитых танкиста в шлемофонах. Земля вокруг была испещрена черными воронками. От разрывов снарядов ивовые кустарники посечены осколками, привычный зеленый ландшафт изуродован и выглядел необычно. Настроение портилось, тревожно становилось на душе. Впереди шел бой, пулеметно-оружейная стрельба, артиллерийско-минометные обстрелы. Подошли к бетонному мосту, по которому проходило шоссе. Нам нужно перейти на правую сторону дороги. Зашли под мост, сели передохнуть и переждать минометный обстрел. Мины рвались с правой стороны моста и не давали возможности из-под него выйти. Я все ждал, когда противник прекратит или перенесет огонь от моста, чтобы проскочить опасное место. Ко мне подошел один мой разведчик, который воевал еще в финскую войну, и говорит тихо: «Ничего, лейтенант, первый раз бывает, держитесь за мной и пройдем». Он пошел первым, я – за ним, а за мной все остальные. Мне казалось, что мины рвались рядом, но мы прошли благополучно. Страха почему-то ни у кого не было, но впечатление, что мы идем вплотную с разрывами, присутствовало.

Вскоре подошли к ходу сообщения и по нему вышли в окопы пехоты. Выбрал я место для наблюдательного пункта здесь же в окопах. И стал в бинокль осматривать местность, занятую противником на западном берегу М. Волховца. Развернули рацию и начали вызывать огневую. Слева от нас метрах в 20 сидел в окопе командир батальона и кричал мне, чтобы прекратил работать по рации, так как противник нас засечет и уничтожит. Я еще в училище был наслышан о пеленгации и решаю, что не запеленгуют, и опять приказываю вызывать огневую. Но связь установить не удалось. Начался обстрел. Как снаряд разорвется, я соскакиваю и осматриваю в бинокль позиции противника. На той стороне М. Волховца стояли копны сена. И вот у одной копны блеснули стекла. Значит, оттуда за нами противник наблюдает и, возможно, он и корректирует огонь своей артиллерии. Через некоторое время от копны побежал, согнувшись, человек в свой тыл. В голове быстро проносятся занятия по артстрелковой подготовке, вспомнилась теория вероятности, и что попасть в окоп очень сложно. Я в это слепо поверил, даже настроение поднялось: еще дым от разрыва не рассеялся и мешает наблюдению, а я на ногах и уже с биноклем. Левее нас метрах в 10–15 в окопе находился красноармеец-пехотинец с винтовкой. Вскакиваю после очередного разрыва, а соседа-пехотинца ранили, и он закричал. И тут меня осенило, что после разрыва нужно хотя бы секунду-другую подождать, чтобы осколки пролетели, а потом уж вскакивать и наблюдать. Так вот постепенно набирались мы опыта поведения на поле боя.

Связи нет, батарея от нас в пяти километрах, а кабеля всего одна катушка – 750 метров. Подготовил я данные по центру Новгорода и отправил двух разведчиков, одного-то не пошлешь – вдруг ранит, так никто и не подберет. Сидим голодные, с вечера без завтрака, обеда и ужина. Вот и еще очередной вывод сделали: нужно самим проявлять инициативу в обеспечении себя продуктами питания. Кругом бродит брошенный скот, растет картофель, турнепс и прочие овощи.

Недалеко от нас оборону держала танковая бригада Черняховского, вернее оставшиеся в живых танкисты. Говорили, что они держались и дрались очень хорошо. Пока у них был один танк и одна 45-мм пушка, немцы не могли взять Новгород. Но пушку немцы подбили, а у танка кончились боеприпасы и горючее, и он стоит около шоссе в тылу. Его-то с двумя убитыми танкистами мы и видели, когда шли на передовую. Они ходили в контратаку с наганами, личным оружием и выбивали из окопов до зубов вооруженных немцев. Но их накрыли минометным огнем, и уцелевшие бойцы вернулись обратно, прихватив с собой раненого узбека, которого и заметили-то тогда, когда он крикнул: «Стой! Не стреляй, ми русски узбек!».

Вот что такое кадровая армия, которую мы загубили в первых боях, оставив почти безоружных и необученных людей противостоять хорошо вооруженным, немало повоевавшим в Европе гитлеровцам.

К вечеру артиллерийский обстрел на нашем участке прекратился. Сидим без связи, составили схему обороны противника, с нанесенными на нее огневыми точками, которые нам удалось обнаружить. Связи у нас нет, а без связи артиллерия молчит. Старший радист, вчерашний студент радиофака одного из технических вузов Казани, возится с радиостанцией 6ПК – единственной надеждой на связь. Наконец он с досадой произносит: «Эх, 6ПК трет бока!». Оказалось, что пока мы шли, а где и бежали и ползли, пока достигли окопов, у этой рации все детали внутри отлетели и перемешались. Необходим ремонт в мастерской. Стало грустновато. Связи нет, до огневой позиции батареи 5000 метров, а кабеля имеется в наличии 750 метров. Где взять еще 4250 метров? То, что было до войны в виде телеграфных линий – все побито. Приказа, как нам действовать дальше, тоже нет. Остается ждать.

К вечеру вернулись наши разведчики с приказом прибыть в штаб полка, который был расположен километрах в двух от передовой. Пришли в сумерках, народу полным полно. Крепкие целые подворья с домами в 1–2 этажа, все из дерева. По постройкам видно, что местное население жило зажиточно. У каждого дома небольшие сады, жителей нет, видимо, все подались на восток. Новгород горел. Поля брошены с выращенным урожаем, в основном картофелем и овощами, по которым кое-где бродит бесхозный скот. Картина накладывает тяжелое впечатление. Весь день мы были без пищи, но нас уже ждала горячая картошка в мундире, хлеб и немного меда.

На скорую руку поели, и я ушел в штаб полка, где был наш командир батареи старший лейтенант Ротинов, командир дивизиона капитан Домнич, комиссар дивизиона старший политрук Долинский, командир полка полковник Кайгородцев, комиссар полка батальонный комиссар Найда, штабные работники и много командиров из нашего полка. Такое скопление людей в непосредственной близости от противника было очень опасно, но все обошлось.

Мы получили боевую задачу: где должен быть наш наблюдательный пункт, определен район огневых позиций батарей, какой стрелковый полк мы поддерживаем, кое-какие сведения о противнике. Все пришло в движение, и мы отправились в свой район огневых позиций.

Наступила ночь. Выставили дозоры, расставили часовых и легли на землю спать, благо ночь была теплая. Часа через три-четыре начал брезжить рассвет, объявили подъем. Скорый завтрак.

[1] См. Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1970. С. 29, 31, 33.

Материал для публикации передал:
Владимир Александрович Добров

Продолжение следует.

Воспоминания ранее были опубликованы «Бои под Новгородом 1941-1942″ Екатеринбург 2005, Издательский дом УрГЮА. Тираж 100 экземпляров.