Жуем промерзший «второй фронт», не теряя бдительности

Зимой 28 ноября — 1 декабря 1943 года проходила Тегеранская конференция руководителей союзных держав. На ней Сталин потребовал от Рузвельта и Черчилля выполнения их обязательств по открытию второго фронта в Европе. Те, по-видимому, уже догадывались, что задержка с этим становится им самим невыгодной — Красная армия стремительно шла на Запад и местами уже вхо­дила в Западную Европу.

 

В тяжелейших январских боях 1944 г. наши пехотные полки прошли по­бедным путем по болотам Синявина и 21 января штыковыми ударами освободили станцию и город Мга. 27 января была окончательно прорвана блокада Ленинграда.

С наступлением весны 1944 г. аэродром Тоцкого очистился от снега и бы­стро просох. Начались регулярные тренировочные полеты в полном составе экипажей. Время летело быстро. В мае окрестные холмы запестрели полянами диких тюльпанов и ирисов, привольный ветер доносил запах распустившихся деревьев и цветущей дикой вишни. Вести с фронтов были все более радостными. Ошеломляющим был успех наших войск по освобождению 10 апреля Одессы, а затем и окруженного нашими войсками Крыма. 9 мая 1944 г. назем­ными войсками во взаимодействии с Черноморским флотом и при поддержке авиации дальнего действия был освобожден Севастополь.

6 июня была осуществлена высадка войск союзников в Нормандии, открыт долгожданный второй фронт. Задержка с его открытием всех в нашей стране возмущала. Наша армия в течение трех лет несла тяжелейшие потери, тыл вы­полнял почти непосильную работу, и только всеобщий патриотический подъ­ем, соединение всеобщих сил и веры в победу спасали страну. Представители союзных правительств время от времени посещали Москву и даже выезжали на фронт. Видимо, присматривались и оценивали, долго ли мы продержимся и стоит ли нам помогать. Помощь союзников ощущалась заметно в поставках продуктов и автомашин, бензина, моторных масел. Но все это, конечно, никак не заменяло боевой помощи действием союзных войск на западном, европей­ском, фронте, что отвлекало бы часть немецких сил с восточного фронта и позволило бы нашей армии вести бои с меньшими потерями. Даже символиче­ское участие в боях на нашей стороне в 1943 г. небольшой группы француз­ских летчиков, из которых был сформирован истребительный авиационный полк «Нормандия — Неман», высоко оценивалось всеми у нас как реальная помощь нашей армии.

В июле наши экипажи покинули Тоцкое и направились в боевые полки, а штурмана вылетели в Астафьево на месячные курсы усовершенствования в методах радионавигации и астронавигации. Лекции преподавателей высокой квалификации были чрезвычайно интересными и полезными нам. Полеты в группе слушателей на самолете Ли-2 с практикой самолетовождения с исполь­зованием самолетного радиополукомпаса и пеленгатора, с ориентировкой по наземным радиомаякам, пеленгаторам, приводным и широковещательным радиостанциям с определением места по высоте звезд и прокладкой на карте позиционных линий по методу Сомнера были исключительно полезными. Время в Астафьеве пролетело стремительно.

Еще по прибытии сюда москвичам разрешили съездить на день домой, повидаться с родными. Дома я узнал о гибели 25 июня 1944 г. под Витебском старшего брата Димы. Пехотный старший лейтенант Дима Удинцев, ведя группу разведчиков, попал в засаду. Все 12 погибли в бою близ деревни Якуши. 26 июня наши войска освободили Витебск. Сохранилось несколько написанных Димой на войне стихотворений.

Перед вылетом из Астафьева в Борисполь, аэродром под Киевом, в предназначенный мне 3-й Гвардейский Смоленский полк АДД 2-й Севастопольской авиадивизии, куда еще из Тоцкого улетел мой экипаж, я успел еще раз побывать дома и проститься с родителями. Моя мама подарила мне на прощание ладанку с зашитой в нее молитвой и попросила: «Почаще вспоминай меня и знай, что материнская молитва даже в бою спасает!»

На следующий день я вылетел из Астафьева в Борисполь, где стоял наш полк, пассажиром транспортного Ли-2. В полете я вспоминал прощание с мамой и невольно вспомнились мне чудесные строфы лермонтовской «Казачьей колыбельной», которую певала мне мама в годы моего раннего детства:

… Дам тебе я на дорогу,
Образок святой,
Ты его, моляся Богу,
Ставь перед собой;
Да готовясь в бой опасный,
Помни мать свою…
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю…

Думала ли она тогда, что будет день и придется ей прощаться со мной, уле­тающим на войну? Грустная все же судьба у миллионов русских матерей. И другие слова любимого моим отцом поэта Александра Блока вспоминались мне тогда:

Россия-мать, как птица тужит
О детях, но ее судьба,
Чтоб их терзали ястреба.
Доколе ястребу кружить?
Доколе матери тужить?

В тот же день прибыл я на аэродром Борисполь. С аэродрома меня отвезли с возвращавшимися с вылетов экипажами в село Большая Александровка, где размещался по хатам состав нашего полка. Там я встретился с моим экипажем, и мой командир Миша Красновский отвел и представил меня сначала коман­диру звена старшему лейтенанту Мише Бондаренко, а потом командиру эскад­рильи капитану Евдокимову. Тот поздравил меня с прибытием в полк, пожелал успешной боевой работы, а назавтра разрешил отдохнуть, погулять по окрест­ностям Борисполя. Миша Красновский должен был участвовать в каких-то делах по аэродрому, с ним и наши стрелки, а мне они посоветовали побродить по окрестностям и попробовать местных помидоров на поле и яблок в садах — никто тебя ругать за это не станет. Что ж, после небогатой свежими витамина­ми пищи в Тоцком и Астафьеве это было привлекательно.

Я отошел от села совсем недалеко и вышел на шоссе, ведущее на запад, в Киев. По шоссе почти сплошным потоком шли незнакомые мне еще трехосные грузовые автомашины «студебеккер». Некоторые — с артиллерийским оруди­ем на буксире. Я долго с восхищением смотрел на этот поток могучей военной техники. Потом набрел на широкое поле, сплошь засаженное помидорами. Помидоры на кустах были невиданно огромные, ярко-красные — в нашей цен­тральной России я таких никогда не видал. На поле работали женщины, соби­рали урожай. Я спросил у них, нельзя ли мне сорвать несколько помидоров. Они мне с радостью разрешили это. Помидоры были уже совсем спелые, очень крупные, на разломе сверкали, словно сахарные. Они и на вкус-то были словно сахарные. Искать, где бы попробовать яблок, я не стал. Домой в нашу хату и к полковой столовой я вернулся к обеду и там встретился с несколькими знако­мыми мне по Тоцкому и по Челябинску штурманами и пилотами, познакомил­ся с другими, уже «старожилами» полка.

На второй день своего пребывания в полку я стал свидетелем суровой ре­альности. С боевого вылета не вернулся капитан Евдокимов — экипажи дру­гих самолетов видели, что его самолет сбили на обратном пути немецкие зе­нитки, стоявшие на гребне Карпатских гор. Командование эскадрильей принял капитан Комлик. Миновало два-три дня и погиб на снижении к аэродрому еще один самолет — заглохли моторы, иссякло топливо к исходу долгого полета. Такова была жестокая правда боевой жизни полка.

Но будни жизни шли своим чередом. Практически ежедневно в послеобе­денные часы штурманов собирал на занятия штурман эскадрильи старший лейтенант Миша Шумило. Миша — одессит, не закончив мехмат Одесского университета, он ушел с началом воины с третьего курса в армию и окончил авиационное училище. Его пилот — бывалый полярный летчик капитан Остроущенко. Их экипаж на отличном счету в нашем полку. Их, как прави­ло, посылают на фотографирование цели. Это задание требует от экипажа очень высокого мастерства и незаурядной храбрости. После того как полк отбомбится по цели и зенитки хорошо пристреляются, фотографы должны пройти над целью «по линеечке», не колыхнув машину под разрывами снаря­дов зениток, чтобы снимки были четкими и без пропусков. Иначе задание не будет сочтено выполненным. Остроущенко и Шумило всегда привозили отличные снимки, нужные полку для подтверждения отчета о выполнении боевого вылета.

Миша был необычайно остроумный, обаятельный человек. Занятия его со штурманами были увлекательны, но от новичков он требовал большого вни­мания. Наша задача, прежде всего, хорошо изучить район полетов, наизусть заучить карту в радиусе примерно 1000 км вокруг Борисполя. Проверкой ус­пешности этого служит способность нарисовать на чистом листе бумаги ске­летную карту со всеми линейными ориентирами, крупными населенными пунктами и аэродромами. На это уходит два-три дня, но зато потом в полете легко ориентируешься на местности. Менее тщательно, но все же достаточно подробно изучаем карты района полетов на бомбометание по наиболее веро­ятным целям — это карты Финляндии и Балтики, Польши, Восточной Герма­нии, Чехословакии, Венгрии. Непосредственно перед вылетом нам будут да­вать еще специальную разведывательную информацию о цели, но это уже на аэродроме. Занятия со штурманами Миша проводит каждый день, сообщает намеченную на ночной вылет цель, задает нам выполнить прокладку на кар­тах — на десятимиллионной маршрутной карте и двадцатипятимиллионной генеральной карте, произвести расчет расстояний и времени полета, записать позывные радиостанций и радиомаяков, подобрать в астрономических табли­цах удобные для определения места пары звезд. На все это уходит время до ужина. Занятия с Мишей идут легко — он очень остроумен, его речь полна блестящим «одесситским» юмором, и каскад служебных сведений, благодаря этому, запоминается очень легко. Вспоминая этого веселого и умнейшего че­ловека, я вижу его смеющееся лицо, и мне не верится, что его уже нет в жи­вых, как и почти всех моих однополчан.

Мне, конечно, хочется поскорее участвовать в боевом вылете, но наш эки­паж и прибывший из Тоцкого одновременно с нами экипаж Василия Думанского, в котором штурманом «челябинец» из моего отделения Иван Попов, пока выпускают только на тренировочные полеты. Боевые вылеты проходят ночью, а наши тренировочные — сначала в дневное время, а потом тоже но­чью, но по более коротким маршрутам, чем боевые. Задания на боевые вылеты сильно зависят от информации о погодных условиях по маршруту полета. Ес­ли такой информации у полковых метеорологов оказывается недостаточно, то перед началом боевого вылета основного состава самолетов высылается эки­паж «разведчик погоды». Он подробно сообщает на командный пункт об усло­виях погоды по маршруту полета. Предметом особого внимания являются хо­лодные атмосферные фронты с возможными скоплениями грозовых облаков. Они опасны для наших самолетов, надо знать, как обойти грозовую облач­ность с ее стремительными вертикальными восходящими-нисходящими пото­ками и электрическими разрядами. После того как разведка погоды выполне­на, командир полка решает, какие экипажи и в каком порядке послать на цель. Принятая тактика — с закатом солнца самолеты покидают аэродром, уходя с вето с интервалом примерно в 5 мин. Они выполняют одиночный полет, по очереди появляются над целью и бомбят ее. Первым уходит наиболее опыт­ный экипаж — разведчик и осветитель цели, помогающий остальным экипа­жам безошибочно выйти на цель. Он же часто получает задание выполнить обязанности контролера бомбометания, регистрируя время и места разры­вов бомб, сброшенных нашими самолетами. Эти данные сопоставляются по­том штурманом полка с донесениями штурманов, бомбивших цель. После вы­полнения бомбометания, требующего от пилота строго выдерживать боевой курс, несмотря на ожесточенный огонь зениток — сначала заградительный, а потом уже прицельный, пилот уходит от цели, выполняя противозенитный маневр.

Он бросает самолет то вправо, то влево, а то и вверх, но больше все же вниз, как порхающий на ветру осенний кленовый лист, уходя от прицельного огня зениток. Ил-4 — тяжелая машина, и за 10-15 мин такого маневра пилот уже в поту. Выйдя из зоны огня зениток и рыскающих по небу лучей прожек­торов, убедившись, что ночные истребители не преследуют нас, пилот обычно командует: «Штурман, прикури и дай мне сигарету, а сам бери ручку и поведи машину, дай мне передохнуть!» Управлению самолетом Ил-4 Миша обучил меня еще в Тоцком. Я никогда в жизни не курил, но приказ командира — закон. Прикуриваю и передаю ему сигарету. После нескольких минут пере­дышки пилот снова берется за управление, а штурман определяет курс на свой аэродром, уточняет свое место тем или иным методом и настраивает радио­компас на мощную радиостанцию ШВРС — широковещательную. Это были в те годы станции «Коминтерн» и «ВЦСПС», а потом на аэродромную «привод­ную» радиостанцию. Отстрелявшийся, если нас атаковали ночные истребите­ли, стрелок-радист отбивает донесение на командный пункт полка и замолка­ет. Делит борт-паек и раздает его экипажу. При температуре минус 55° на высоте 6-8 тыс. м хлеб становится как камень, и радист рубит его либо тро­фейным немецким штыком-тесаком, либо топориком, рубит и банку с амери­канской тушенкой, которую уничижительно зовут «вторым фронтом», — это прозвище не пропадает даже после высадки 6 июня 1944 г. союзных войск в Нормандии. Нашим войскам ненамного легче от этого стало, хотя шуму об этом открытии второго фронта было много.

Недалек, впрочем, день, когда в Арденнах немцы устроят нашим союзни­кам свой «последний блицкриг», и Сталин будет вынужден, по просьбе Чер­чилля, облегчить положение союзных войск, ускорив начало возглавляемой Жуковым Висло-Одерской операции. Он передвинет ее начало с 20 на 12 ян­варя 1945 г. Мы же пока, осенью 1944 г., жуем промерзший «второй фронт», не теряя бдительности и не спуская глаз с приборов — не потерять бы ориен­тировки и точно выйти на свой аэродром.

Но это будет позже. Пока же — тренировочные полеты с проверкой своего знания местности района полетов, слаженности действий экипажа. Новичков не торопятся выпускать на боевые вылеты, дают нам возможность приобвык­нуть к работе полка.

А между тем боевая жизнь полка идет своим чередом. В один из дней ут­ром не досчитались среди вернувшихся самолета командира еще одной из эс­кадрилий. День надеялись, что, может быть, он обнаружится где-нибудь на вынужденной посадке. На следующий день пришло сообщение от одной из наземных частей — видели, как был сбит немецкими истребителями, уже пе­релетев линию фронта, наш Ил-4. Летчики выбросились с парашютами, но были расстреляны в воздухе. Нашли тело нашего командира эскадрильи. Еще через несколько дней утром на посадке у вернувшегося с боевого вылета са­молета отказали моторы, и он рухнул на землю, не дотянув до посадочной по­лосы. Видимо, уставший за вылет пилот забыл переключить подачу топлива из основных бензобаков на подачу из резервных посадочных. Погиб весь экипаж. Похоронили товарищей на окраине нашего села. В один из дней, чтобы разря­дить напряженную обстановку, командир полка полковник П.П. Глазков раз­решил части экипажей съездить передохнуть в Киев. Желающих набралось не очень много, предпочитали отдохнуть в селе, купаясь в пруду, и по хатам.

Свободные места в выделенном для этой поездки полковом грузовичке «бед-форд» оставались, и мне тоже разрешили поехать.

Я был очень рад побывать в Киеве, ибо хотел увидаться с семьей моего двоюродного деда, профессора Киевского медицинского института. В 1941— 1943 гг. этот институт был в эвакуации в Челябинске. Дед вызвался раз в неде­лю приезжать в лазарет нашего училища для консультаций — он был опыт­ным терапевтом. Однажды и я попал к нему на консультацию — после работы на заготовке торфа в холодных болотах у меня образовались 15 огромных фу­рункулов, и я угодил в лазарет. Дед прописал мне аутогемотерапию, и за не­сколько дней я был снова как огурчик, мог продолжать летать. Теперь меди­цинский институт уже вернулся из Челябинска в Киев, и мне представился случай навестить родичей и поблагодарить деда за удачное излечение. Раньше я был почти незнаком с ними, слышал только, что дед Федор Аристархович был дружен со знаменитым хирургом, епископом Лукой Войно-Ясенецким, с которым вместе учился в Военно-медицинской академии в Петербурге. Имя епископа Луки в тот год стало знаменитым — он получил Сталинскую премию за свою книгу «Гнойная хирургия» и за самоотверженный труд в одном из госпиталей по спасению жизни многих тяжело раненных воинов. Встреча с дедом и бабушкой была для меня большой радостью. Их сын — мой дядя-Андрей, хирург, тоже служил в армии военным врачом во фронтовом медсан­бате.

Вскоре после этого наш полк перебазировался в сентябре из Борисполя на полевой аэродром Красилова, большого села на реке Случь, расположенного к югу от Старо-Константинова, что на железной дороге Киев — Львов, и север­нее Проскурова. Очень красивые места, холмистые, поросшие густыми буко­выми и ясеневыми лесами. Мы разместились на постой по хатам — в каждой хате пилот и штурман, группируясь по звеньям и эскадрильям для обеспечения хорошей связи, а стрелки-радисты и стрелки — в здании сельского клуба в центре села. Там же располагались штаб полка и столовая. В селе уже стоял до нас авиационный полк штурмовиков Ил-2, так что нашему полку достались в наследство обжитые штурмовиками места и помещения. Аэродром был непо­далеку от села, нас туда возили на грузовике. Полк начал интенсивную боевую работу. Вылеты совершались большей частью на крупные города и железно­дорожные узлы Чехословакии, Силезии, Венгрии. Маршруты были достаточно дальними. Прокладку маршрута вели по склеенным листам миллионной карты по ортодромии — кратчайшему расстоянию по дуге большого круга. Проклады­вали маршрут по такой дуговой линии с помощью подручного инструмента — заимствуемой у хозяев хат двуручной стальной пилы, предназначенной для распиловки дров. Упругая стальная полоса такой пилы служила отличным ле­калом, изгибаемым по дуге ортодромии. Хорошие карандаши «Кох и нор» (Кох-и-нур) для работы по карте мне удалось купить на сельском базарчике. Видно, они достались местному населению в качестве трофея после улетевше­го на запад немецкого летного полка.

Мы с моим пилотом Мишей Красновским и нашими «стрелкачами» начали здесь много летать на тренировочные, а потом и на боевые вылеты. Готови­лись к вылетам ежедневно, но на вылет нас выпускали не каждый день. На аэродром вывозили всех, а там, в штабной землянке, ждали указаний из диви­зии — на какую цель, сколько экипажей и какой категории должен выслать полк. Молодые, не очень еще опытные экипажи, посылали не каждый день. Нас, молодых, это очень огорчало. Хотелось стать равными или хотя бы при­близиться к равенству с нашими старшими товарищами. Должен сказать, что окружавшие нас летчики вызывали у всех высочайшее уважение и служили нам образцом для подражания. Многих я до сих пор хорошо помню, и лица их, как живые, возникают в моем мысленном взоре, едва подумаешь о них. Заме­чательные все они были люди и первоклассные специалисты-летчики.

Некоторые из них воевали с первых дней войны. Командир полка Павел Петрович Глазков и его штурман Семен Порфирьевич Чугуев, летчики так на­зываемого «комсомольского призыва» 30-х гг., объединились в одном экипаже еще за два-три года до войны. Оба прославились и были легендой нашего пол­ка за вылет 29 ноября 1941 г. на бомбежку железнодорожного моста у Яхромы, под Москвой.

Не только о Глазкове, но и об остальных летчиках 3-го Гвардейского Смоленско-Берлинского полка легенд не пересказать. В се­редине сентября 1943 г. они бомбили немцев в Смоленске, выполняя бессчет­ное число вылетов. Смоленск был освобожден 25 сентября, и полк получил почетное название — Смоленский. В начале мая 1944 г. полк обрушил бомбо­вые удары на немцев в Севастополе. В 1941-1942 гг. этот окруженный фаши­стами город-герой выдержал почти восьмимесячную осаду — с 30 октября 1941 г. до 30 июля 1942 г. и был оставлен, только когда не стало возможности снабжать его защитников боеприпасами. Под объединенными ударами артил­лерии и авиации с 5 по 9 мая 1944 г. город был освобожден за 5 дней, и 2-я авиадивизия, в которую входил наш полк, получила звание Севастопольской. Войну наш полк заканчивал бомбовыми ударами по Зееловским высотам на Кюстринском плацдарме за Одером. Опережая вал танковых и пехотных атак, устремленных к Берлину, наш полк бомбил подступы к рейхстагу в Тиргартене, уничтожив сосредоточенную там бронетехнику. Эти последние дни войны дали полку почетное звание Берлинского.

Общее впечатление обо всех моих однополчанах на всю жизнь — необы­чайно скромные и как бы ничем не выделяющиеся друг перед другом люди. В тесном общении с ними я понимал, что это были беззаветно храбрые герои и специалисты своего дела самого высокого класса. Между ними установились тесные дружеские отношения и создалась обстановка равенства перед воин­ским долгом, независимо от опыта и способностей каждого. Так пелось в то­гдашней песне:

Парня встретила дружная фронтовая семья,
Всюду были товарищи, всюду были друзья…

Много лет уже прошло с тех пор. Я уволился из армии в 1946 г. и по сей день работаю в Российской академии наук, занимаясь любимым делом — изу­чением дна морей и океанов. Уходил я из полка, мечтая закончить универси­тет, и с одобрением и поддержкой моих старших товарищей. Их и всех одно­полчан постоянно вспоминаю. Увы, почти никого из них уже нет в живых. Остались кое-кто из их вдов, с которыми я время от времени обмениваюсь письмами. Вспоминая сослуживцев по армии, вижу их как живых, настолько глубоко они вошли в мою душу, хоть имена некоторые стерлись в памяти. Пытаюсь все же восстановить имена. Вот командир полка полковник Павел Петрович Глазков. Его штурман, тогда уже штурман дивизии — Семен Пор­фирьевич Чугуев, заместитель командира полка по политчасти — Сергей Ни­колаевич Соколов. Заместители командира полка по летной части: А. С. Петушков, Н. И. Шатаев, С. У. Балалов, пилоты И. Евдокимов, Долгаленко, С. Комлик, Н. В. Молчанов, Кореневский, В. Замыцкий, Остроущенко, Ю. Шаньшин, В. Думанский, М. Бондаренко, Ларцев, Д. Л. Прихода, штурма­на С. Муха, И. Попов, И. Мирошник, Полушкин, Головко, Напалков. Да про­стит меня Бог, что имена многих забыл. Помог мне вспомнить их бывший стрелок-радист Вадим Головинский, живущий в Геленджике, с которым мы общались по телефону.

Отношение всех однополчан, начальства, старших по возрасту и моих сверстников, ко вновь прибывшим в полк офицерам моего уровня, ко мне и моему товарищу по челябинскому училищу Ивану Попову, было удивительно доброжелательным. Думаю, что в своей жизни не встречал я потом столь дружного и доброжелательного друг к другу коллектива, как наш авиаполк. Многие годы, работая потом в морских экспедициях, я, как правило, тоже бы­вал счастлив общением с дружным коллективом экипажей исследовательских судов и большей частью научного состава. Но были при этом в научном мире черты поведения, начисто отсутствовавшие в жизни боевого полка, — элемен­ты конкуренции, ревности и зависти, хоть и подавляемые воспитанностью ин­теллигентных, образованных людей. Этого начисто не было в боевом полку. В самом деле, в чем соревноваться, чему завидовать — возможности риско­вать, готовности жертвовать собой в боевом вылете? Где тут место конкурен­ции и зависти? Конечно, встречались и тогда люди то ли боязливые, то ли рас­четливо эгоистичные, не желавшие рисковать собой ради общего дела. Из боевых полков они отсеивались, находя себе нишу где-то в более спокойных местах. Однако им никто не завидовал — они выпадали из боевого братства, и все скорее, жалели, чем завидовали, и не очень одобряли. Я счастлив, что, живя в несомненно великую эпоху и будучи современником Великой Отечественной войны, смог принять в ней боевое, хотя и скромное по масштабам участие. Чувствовал бы себя неудачником, если бы мое желание участвовать в боях не осуществилось. Прекрасно сказано Тютчевым:

Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые —
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!

Когда я узнавал, что кто-то из моих друзей, прибегая к заступничеству отцов или влиятельных родственников, предпочитал остаться в тылу и избежать риска боев, я не считал себя вправе осуждать их, мотивы поступков могли быть разными. Но я думал, и продолжаю думать и сейчас, что они легкомыс­ленно лишали себя сами счастья быть вместе с теми, кто «…заживо, как небожитель, из чаши их бессмертье пил!»

Продолжение следует.

Источник: Удинцев Г.Б. Записки по гидрографии. Магеллановы Облака (Очерки исследования дна океанов. Тираж 400 экз.). — СПб. 2009. с. 108-115.