Записки редактора

Максим и Таня Соловьевы. Фото 50-х гг.

Когда я была совсем маленькая, у меня была няня. Как мне приятно рассказывать об этом! Это время, которое мы не можем потом вспомнить, остается загадочным и невыразимым. Тогда происходило с нами то, что мы не могли бы передать сейчас словами. А тогда слова нам были еще не даны. Я думаю, что это вообще нельзя выразить. Есть только чувство – няня, и особое ощущение этого слова, скорее, лепетания – «няня». Конечно, я ее не помню, но я до сих пор привязана к няне и люблю ее.

Она, совсем молодая девушка, приехала из деревни, спасаясь от голода, и нанялась к моим беспечным родителям. Она хотела купить себе крепдешиновое платье и однажды упала в голодный обморок, потому что экономила для этого на еде. Она стеснялась своей фамилии – Хренова. Ее звали Нина Хренова.

Она прожила у нас год или полтора, а потом устроилась работать на фабрику.

Ее исчезновение загадочно. Похоже, что она меня тайком окрестила. Она говорила: «Как это так, у вас девка некрещеная! Надо окрестить! Я возьму и окрещу, вы и не узнаете!» А мои родители были коммунисты, отец работал в крупном издательстве, и у него могли быть большие неприятности, если бы кто-нибудь донес об этом.

Мы жили тогда в центре Москвы, в коммунальной квартире. Неподалеку была действующая церковь, и, похоже, Нина меня окрестила. Я смутно помню, что мне что-то нравилось, что у меня отобрали. Мне объясняли, что это плохое, но убедить не могли.

Незадолго до своей смерти отец с непрошедшей обидой сердито сказал: «Она тебя окрестила». 

А мать, уже не вставая с постели, рассказала, что няня как-то оставила меня одну в песочнице в маленьком сквере, а сама ушла гулять с подружками. Я тогда ничего не боялась, и, когда меня нашли, я спокойно играла, а родители удивилась – как, ты одна?

 Теперь никто не узнает, что было на самом деле, да и какая разница. Я все равно люблю свою няню.

В коммуналке у метро Новослободская, в большом сером, бывшем доходном, доме, наша семья помещалась в двух комнатах – родители, мы с братом и бабушка.

Родители мои окончили перед войной ИФЛИ – Московский институт философии, литературы и искусства, получили прекрасное академическое образование. Отец учился на русском отделении, а мать – на западном. Там они и познакомились, а поженились уже после войны.

Как трудно писать об отце!

Геннадий Соловьев

Мой отец, Геннадий Арсеньевич Соловьев (1918-2003) пришел в это  большое государственное московское издательство (оно так тогда и называлось – Гослитиздат) после войны, поработав какое-то время в школе для мальчиков, тогда было раздельное обучение. Ребята его очень любили – фронтовик, ходил с палочкой после ранения. Они еще долго навещали нас на Сущевке, приносили свои стихи.

Отец принялся за свою редакторскую работу с присущей ему ответственностью. Он был марксистом и вступил в партию во время войны. Отец был человеком знающим и глубоко порядочным. Помню его за рабочим столом, освещенным настольной лампой, или на кровати (перебитый позвоночник давал о себе знать), с неизменной рукописью в руках.

План! Это загадочное слово звучало в доме часто. «Выкинули из плана», — с огорчением говорил отец. «Нет бумаги», — объяснял он. Теперь я понимаю, насколько идеологизированной была его работа. Могу только сказать, что мой отец был искренним и бескорыстным человеком. Когда у нас на его пятидесятилетие собрались однокашники по ИФЛИ, один его старый друг, работавший в Отделе культуры ЦК, в своем тосте воскликнул, что он не знает другого такого бессребреника, как мой отец. Да, отец никогда не брал взяток, хотя, когда  вскоре стал заведующим редакцией, ему их предлагали.

План составлялся на несколько лет вперед, и все хотели туда попасть. Выпустить книгу в крупнейшем столичном издательстве значило предопределить свою судьбу и место под солнцем на много лет – членство в Союзе писателей СССР, гонорары, дома творчества, Литфонд…

Татьяна Геннадьевна Королева

Издательство было хорошо отлаженной системой, механизмом, колесиками которого крутились сотни человек. Когда после окончания филологического факультета МГУ я стала работать в «Советском писателе» — крупнейшем издательстве новинок, как о нем тогда писалось, то сама стала таким колесиком. Этот выбор, вероятно, был предопределен – я выросла среди книг, самой большой ценности в нашей семье.

Наша редакция критики и литературоведения была живым организмом, и душу ее составляли люди – прекрасные, высокообразованные редакторы. Двери редакции всегда были открыты для авторов, и работа чередовалась с чаепитием и общением. Сколько интереснейших людей сиживало за нашим редакционным столом! Первое, чему я научилась в редакции, — нанизывать на пальцы чашки, по одному, по два на каждый,  — чтобы помыть их после многолюдных посиделок.

Будущие книги распределялись между редакторами и издавались по плану, рассчитанному на несколько лет вперед. Рассчитывал Плановый отдел, утверждала Главная редакция, считала бухгалтерия, описывал Отдел библиографии.

В нашей редакции редактору доставались четыре книги в год, но за ним еще тянулись верстки и сверки предыдущих книг, которые проходили весь положенный издательский путь.

Вот рукопись, перепечатанная на машинке по всем правилам, попадает в редакцию. Она отдается на две рецензии. Рецензенты –  специалисты в своей области. Если рукопись не отклонена или не отправлена на доработку, пишется редакторское заключение, внутренняя рецензия.

И наконец, рукопись в плане! Она в руках редактора. Начинается работа с текстом, редактор встречается с автором, или его наследником, или составителем, или комментатором, или  автором предисловия, — словом, начинается общение, взаимное интеллектуальное обогащение в процессе так называемого «снятия вопросов».

Геннадий Арсеньевич Соловьев (1918-2003)

Ведь редактор – это человек, который многое знает, а то, что не знает, старается узнать. Он отвечает за книгу, как за будущего ребенка. И автор, и редактор, как правило, хотят одного – улучшить, насколько это возможно, текст, сделать из него КНИГУ. Культура книжного издания – было такое понятие, и оно воплощалось совместными усилиями не одного профессионала.

Художественная редакция! Там работали талантливые, знающие толк в книгах люди, художественные редакторы. Вместе с редактором художественный редактор подбирал иллюстрации, фотографии, которые старались подготовить для несовершенной печати. Художник рисовал обложку, ее подписывали автор, редактор, заведующие редакциями и, наконец, Главный редактор.

На вычитку рукопись отправлялась к корректору. Она доверялась опытным филологам с высшим образованием. В нашей редакции о них говорилось: «Если  читала Люся М. (или Лариса К.), за рукопись можно не беспокоиться». После вычитки вновь «снимаются вопросы». Теперь рукопись исписана, такой ее нельзя отдавать в производственный отдел, и младший редактор берется за свое «рукоделие» — подпечатывает и подклеивает кусочки текста. Вообще-то он должен помогать редактору с проверкой цитат и другой трудоемкой работой, но в основном занят этой подклейкой. Технический редактор размечает заголовки и прочее. И будущая книга, вся в заплатках, отправляется в типографию – на верстку. Её набирают, она вновь вычитывается и возвращается в редакцию, полная новой правки. На каждый из этапов этой работы существует свой срок.

Один экземпляр верстки дается автору. И автор частенько начинает  усовершенствовать свой труд! Зеленые, синие и красные карандашные кружочки  — ими пестрят поля верстки. Изредка на них выползает сугубый значок неприглядного коричневого цвета, в виде буквы «К»: конъюнктурная правка, так именовалась цензура. На всю правку – авторскую, редакторскую и корректорскую – есть свои нормативы, всё это будет подсчитано.

Но существуют неукротимые авторы, они до бесконечности правят и дополняют свой текст – и в рукописи, и в верстке, и в сверке. Как-то даже уже в типографии один такой азартный автор, явившись туда с ящиком водки, собственноручно вносил последнюю правку в свою печатавшуюся книгу. Он был счастлив, хотя весь его гонорар ушел в результате на оплату сверхнормативной правки. 

Сверку автору давать уже не должны, ее читает редактор и труженики корректорской. Корректорская – особый, замкнутый мир.  Она гудит, как неутомимый улей. Корректоры сидят напротив друг друга, один бормочет, другой следит и правит. Попасть из корректорской в редакцию практически невозможно, зато в корректорскую могут «сослать» провинившегося из редакции, например, за пропущенную идеологическую ошибку. Также могут «разжаловать» из старших редакторов в младшие.

Будущая книга проходит долгий путь, ее нянчат и передают из рук в руки. И вот приходят чистые листы, а за ними – сигнальный экземпляр. Он торжественно подписывается всеми – от редактора до Главного редактора издательства.

Не всем понятна важность работы редактора. В нашей редакции не раз звучало: «А вот взять и как-нибудь издать как есть то, что принес автор!»

Непросто описать работу тех, кто  имеет дело с печатным словом. Редактор не только исправляет стилистические ошибки и устраняет повторы, разночтения и нелепости, он проясняет в словах смысл, располагает их в соответствии с логикой, проверяет факты, источники, все реалии. Словом – он несет всю ответственность за будущую книгу, работая в тесном сотрудничестве с художественным и техническим редакторами, которые отвечают каждый за свою область. Научить быть редактором невозможно, это приходит с опытом, нужно пройти редакционную школу. Неотъемлемая часть редакторской работы – доброжелательность, уважение к автору и его тексту, ведь у редактора и автора единая задача – улучшить рукопись. Поэтому без редактора, без человека, в создании книги не обойтись. Это стало ясно, когда на смену громоздкой издательской машине пришел компьютер. «Зачем нам редактор? — приходилось не раз слышать. – У нас есть редактор в программе».

Работа редактора обесценилась в прямом и переносном смыслах. Она перестала быть уважаемой и стала плохо оплачиваться. Кроме своей работы издательский редактор начал выполнять еще и функции корректора и технического редактора, а наборщики и верстальщики стали зарабатывать на порядок больше. Неудивительно, что профессия «редактор» стала исчезать.

Книги стали продуктом, товаром, который надо выгодно продать. В стремлении к прибыли экономится на всем, на чем только можно. Больше не существует ни издательских корректоров, ни технических, ни художественных редакторов. Нет и производственного, планового, библиографического отделов. В редакции работает один – выпускающий или так называемый ответственный – редактор, он выпускает книгу за книгой, конечно, не читая. Корректоры в основном внештатные, уровень у них, к сожалению, как правило, невысокий, о работе с автором, о «снятии вопросов» никто и не слыхивал.

В издательскую сферу пришли непрофессионалы и часто даже не гуманитарии, уверенные, что могут с этим справиться.

Культура книжного издания утрачена.

Текст Татьяны Геннадьевны Королевой для www.world-war.ru
Сентябрь 2017 г.