Я нес тебя на своих руках
Трудно с первого взгляда определить возраст этой худенькой, интеллигентной, очень подвижной и доброжелательной женщины. Тем не менее, 11 июля Маргарите Григорьевне Будаловой исполняется восемьдесят лет. Маргарита Григорьевна — фронтовик, участвовала в боях на Курской дуге. После войны работала педагогом, вместе с мужем, офицером-подводником, жила в разных городах нашей страны. Воспитанная в православных традициях, она всю жизнь была глубоко верующим человеком и никогда не скрывала этого. Более того, веру в Бога передала и своему сыну, который пошел по стопам отца и стал военным моряком. Накануне Дня Победы мы побеседовали с Маргаритой Григорьевной Будаловой.
— Маргарита Григорьевна, вы родились в сложные для нашей страны годы. Время тогда не щадило людей. Тем не менее, о своем детстве вы вспоминаете со светлой нежностью. Расскажите о своей семье.
— Время, действительно, было безжалостным. Я не помню своих родителей, их не стало, когда мне было полтора года. Меня воспитывали бабушка и дедушка, которых я и называла мамой и папой. Они были верующие люди. Дедушка окончил церковно-приходскую школу, он пел на клиросе в храме, а дома читал псалмы и молитвы. По тем временам он был очень грамотным человеком. У нас всегда висели иконы, мы отмечали Рождество, Пасху и другие церковные праздники. Я все это помню очень отчетливо. 30-е годы были тяжелыми: нищета, разруха. Еда была скудной — хлеб да картошка. Бабушка экономила деньги, чтобы на праздник приготовить что-то особенное, например, испечь кулич на Пасху. У нее еще с дореволюционных времен сохранились такие железные формочки, в которых она и делала кулич и пасху. Нарядов у нас особых не было. Поэтому в праздник надеть что-то новое и красивое мы не могли. Тем не менее, дедушка требовал, чтобы каждое воскресенье мы были в чистой одежде, а сам надевал свежую рубаху и передник и читал молитвы и пел псалмы.
Церкви у нас закрыли сразу после революции, а в 30-м году, когда мне было шесть лет, два храма разрушили. Люди боялись выходить днем, а когда смеркалось, потихоньку пробирались к развалинам и плакали. Помню такую картину: на улице темно, дедушка держит меня за руку, вокруг другие люди, и все плачут. Жалели очень порушенные церкви.
В нашем доме православие было по духу. У нас не было зла, ссор, было взаимопонимание между родственниками. Поэтому я с детства впитала в себя не воинственные коммунистические лозунги, а заповеди Божьи. Я всю жизнь стремилась любить людей, доброжелательно относиться к ним, и они отвечали мне добром и любовью.
— Как вы попали на фронт?
— Когда началась война, мне было 17 лет. Я училась в педучилище. Война застала меня в Семипалатинске в Казахстане. Я там родилась и школу окончила. В 41-м году к нам эвакуировали киевскую пошивочную фабрику, и вся молодежь шила военное обмундирование. А потом начался призыв тех, кто родился по 1923 год включительно. Я тоже пошла в военкомат, но военком меня выгнал, потому что я не подходила по возрасту — была на год младше. Путевку на фронт я получила, можно сказать, по знакомству: моя подруга, которая работала в исполкоме, приписала мне в документах лишний год. И в мае 42-го я ушла на фронт. Нас привезли в Самарканд и три месяца по 16 часов в день обучали как связистов. Потом погрузили в эшелоны и отправили на Брянский фронт. Я воевала в 15-й воздушной армии. Тяжелейшие были сражения. Иногда по 200 наших самолетов атаковали противника. Земля дрожала, воздух гудел. Мы ложились на землю и закрывали уши. Было больно и горько, когда погибали наши летчики.
В 43-м году мы обеспечивали связь на Курской дуге. Мне тогда не было еще и двадцати. Бойня была страшная. Под Курском на полях лежало столько убитых, что комендантский взвод не успевал собирать у них фронтовые паспорта — это такие трубочки, в которых хранились солдатские данные: фамилия, имя, где родился. И нас, связистов, тоже обязали заниматься этим. В памяти осталось, что убитые лежали в основном лицом к противнику. Все стояли насмерть и ложились за родину. Для меня это было потрясение.
После Брянского фронта нас отправили на Второй Прибалтийский. Война для меня закончилась в Кенигсберге, нынешнем Калининграде. А потом нашу часть переправили в Ригу и до декабря 45-го не отпускали, потому что еще не был решен вопрос на Дальнем Востоке с японцами. Демобилизовалась я в звании старшего сержанта.
— Маргарита Григорьевна, на войне было тяжело и страшно всем. Тем не менее, верующий человек не бывает одиноким в испытаниях и всегда, даже в самой сложной ситуации ощущает помощь и поддержку Господа.
— Вы знаете, есть одна замечательная притча. Я ее часто вспоминаю, и это мне помогает. Закончилась земная жизнь человека, он предстал перед Господом. Бог показал ему всю его жизнь, которая была похожа на длинную дорогу. И на этой дороге были видны две пары следов. Человек понял, что Господь всю жизнь шел с ним рядом. Но в некоторых, самых трудных местах, вторые следы исчезали. «Господи, зачем же ты в трудные минуты оставлял меня без поддержки?» — спросил человек. И Господь ответил ему: «Ты ошибаешься. В такие минуты я нес тебя на своих руках».
Так и меня Господь всю войну, да и всю долгую жизнь оберегал и хранил. Все военные годы в левом кармане моей гимнастерки, около сердца, лежал переписанный простым карандашом на листочке из учебной тетрадки 90-й псалом «Живый в помощи Вышняго». И к этому карману во время бомбежек и артобстрелов рука так и тянулась, как будто защиты искала. Сила Божья была всегда со мной.
А испытания пришлось пережить всякие. Одно из них случилось в 43-м году на Брянском фронте. Однажды я пришла со смены в 12 часов ночи, и вдруг меня вызывают в контрразведку. Оказалось, что в нашем отделении, где я была связистом, потерялась копия шифровки. Саму шифровку передали в воинскую часть, а копия пропала. Шифровальный отдел не мог ее найти, а я дежурила в той смене, которая ее передавала. Вызвали меня одну, а ведь смена-то из пяти-шести человек состоит. Контрразведчик стал допытываться, что да как, сначала вопросы задавал, а потом положил пистолет на стол и говорит: «Сознавайся, куда дела шифровку». Оказывается, они узнали, что мой дед когда-то служил в белой армии и был верующим. Именно поэтому меня одну подозревали, как будто я в чем-то ненадежная была. До трех утра меня мучили. А я сидела и читала молитву. Затем пришли начальник шифровального отдела и два шифровальщика и стали ручаться за меня. Ведь на фронте связисты должны были сжигать в печке телеграфную ленту после ее передачи. Так положено было. Начальник шифровального отдела стал ручаться, что в нашу смену никто не выходил из отделения связи и что копия, возможно, по ошибке попала в огонь вместе с лентой. И случилось чудо: меня не расстреляли, а отпустили. И больше не вызывали.
В 44-м году в Латвии по нашему штабу велся прицельный артобстрел. Моя напарница-связистка, которая была на четыре года старше меня, стала метаться, потому что дальнобойные снаряды ложились рядом со штабом. Она хватала меня за руку, тащила, кричала, что надо бежать прятаться. В этот момент возле нас разорвались два снаряда. У меня была контузия, но когда я пришла в себя и повернула голову, то увидела, что Маша, которая бежала передо мной, лежит сзади. У нее оторвало ноги, она умерла от шока и потери крови. А меня Ангел-хранитель спас, бросил вперед, уберег от снарядов. Молитву я хранила в гимнастерке с начала войны, а это случилось в 44-м. Господь меня три года оберегал, хотя и сильные обстрелы были, и воздушные тревоги. Я всю войну эту молитву носила с собой и берегла потом много лет. Эта бумажка у меня вся истерлась, почти истлела.
А сразу после войны был такой случай. Я приехала на родину в Семипалатинск. Бабушка тогда еще жива была, а дедушка уже умер. Я нигде не была прописана. А чтобы получать хлеб, нужны были карточки. Я в чем была — в шинели, в сапогах, в платке каком-то — пошла в военкомат. Там прежде всего спросили комсомольский билет, а у меня его не было. Военком мне и говорит: «Вот с билетом и приходи за карточками». Вышла я оттуда вся в слезах. Обидно было, ведь на фронт шли и воевали не из-за карточек, родину хотели защищать, искренне стремились внести свой посильный вклад в общую победу. Иду я по улице и реву. А навстречу подруга, с которой я когда-то в педучилище училась. Она узнала, в чем дело, и говорит: «Ерунда какая-то. Пошли со мной, я как раз и выдаю эти карточки». И все что положено мне выдала.
— Приходилось ли вам на фронте встречать верующих людей?
— Не раз видела, как те, с кем я дежурила на телеграфе, во время бомбежек или обстрелов шептали молитву, благоговейно крестились. Многие носили небольшие иконки или молитвы, которые тайно переписывали друг у друга. Тогда обложек не было, и комсомольские билеты заворачивали в газетную бумагу. Вот под этой газеткой и прятали маленькие бумажные иконки. Очень часто можно было слышать разговоры о Боге, молодые девчонки рассказывали то, что узнали от своих матерей.
— Маргарита Григорьевна, а как у вас сложилась жизнь в послевоенные годы?
— Когда закончилась война, я в Риге вышла замуж за военного моряка, у нас родился сын Лев. В Риге мы жили близко от одного из женских монастырей. Там был Троицкий храм, где мы и крестили сына. После войны, пережив такие испытания, люди тянулись к вере. Когда мы собирались крестить сына, оказалось, что очень многие хотели стать крестными мальчика. Пришлось выбирать.
Я и сына старалась воспитывать в православии. В Риге храмы работали, здесь можно было купить иконы. До сих пор у меня сохранилась Казанская икона Божией Матери, которую я купила в Риге в начале 50-х годов. Правда, книг на церковные темы не издавали. Но я и моя бабушка много рассказывали мальчику о вере, постоянно водили его в храм, причащали.
А потом мужа отправили служить на Дальний Восток. Мы долго жили там. Сын окончил военное училище и тоже служил на подводной лодке. Молитву «Живый в помощи» я переписала и для него.
На Дальнем Востоке действующих церквей тогда практически не было. И молитвословов было не достать. Мы с женами офицеров-моряков в 60-е годы ездили на поезде в церковь из Владивостока в Уссурийск — это почти двенадцать часов пути. Ехали так далеко, чтобы поплакать, помолиться, поставить свечи. Конечно, женщины ездили в храм тайно, многие боялись, потому что за это их мужей могли снять с работы. Но духовно мы были едины в своей вере в Бога. У нас был как бы свой небольшой кружок, мы иногда собирались вместе, молились, старались поддержать друг друга.
Я все время молилась о сыне. Как-то получаю от него письмо, в котором были такие слова: «Мама, если бы не твои молитвы, быть бы непоправимой беде». Позже узнала, что подводная лодка, на которой он служил, ходила к северному побережью на учения, и учебная торпеда ошибочно упала на нейтральную территорию. Обычно такие серьезные ЧП заканчивались тем, что приезжала комиссия из Москвы, и кого-то снимали с работы. Но на этот раз на удивление все прошло тихо и спокойно. А я все это время день и ночь в молитве была.
В 70-е годы мы жили в Севастополе. Там тоже храмы были разрушены. И получилось так, что на работу я каждый день ходила мимо развалин храма Вознесения Господня — были видны остатки фундамента. Я узнала от местных жителей, что эту церковь разрушили в 1958 году. И когда я шла мимо, то всегда останавливалась и, припав на колени, целовала эти камни. И вы знаете, сейчас этот храм восстанавливают, и мой сын помогает. Вот ведь как бывает: я целовала камни, а сын теперь участвует в возрождении этой церкви.
— Как вы считаете, в наше время больше стало верующих людей?
— Значительно больше. Очень радует то, что к вере приходит молодежь, причем многие очень серьезно, по-настоящему пытаются выстроить свою жизнь по заповедям Божьим. Тянутся к вере дети. По большим праздникам все желающие помолиться не вмещаются в храме, на улице даже стоят.
Молодым я хочу пожелать, чтобы через всю жизнь они пронесли безграничную веру в Бога, научились подчинять свои желания воле Божьей и по-настоящему каяться.
А моя молодежь — внук Алексей и правнуки — меня радуют. Старшего правнука Ванечку, ему три года, я сама вожу в храм на службы и причастие. А 30 сентября прошлого года в семье Алексея родилась тройня — три девочки, которых назвали Вера, Надежда и Любовь. Девочки появились на свет семимесячные, очень слабенькие. Их крестили прямо в роддоме. Представляете, какой я счастливый человек! Мой сын и внук выросли православными людьми, веру в Бога они передают детям. Значит, и я свою долгую жизнь прожила не зря.
Loading ...
