Я не могла, чтобы люди уползали в никуда…

Любовь Александровна Рыжкова

О родителях

Я родилась в Воронеже. Отца своего родного я не помню, он умер очень молодым. Мне было тогда всего три года. Мама вышла второй раз замуж, ее новый муж усыновил нас с сестрой. И фамилия, которую я ношу, у меня от него, своего отчима я называла папой. Папа был в прошлом офицер царской армии. Когда мы жили в Воронеже, его арестовали, и он сидел в тюрьме как бывший белый офицер. В 1937 году друзья папе посоветовали уехать куда-нибудь подальше, чтобы его не расстреляли, как это тогда случалось со многими. И родители решили поехать в Туркмению. Но я до Туркмении не доехала, так как выяснилось, что там нет медицинского института, где я должна была учиться. Ехать в Туркмению нужно было через Ташкент. И вот меня родители оставили в Ташкенте у друзей, а сами поехали дальше. Папа был очень образованным человеком, экономистом. Он стал изучать литературный туркменский язык и вскоре стал работать экономистом там. Папа умер в 1949 году, а мама умерла в 1952 году.

Турткуль – город староверов

Родители обосновались в городе Турткуль, что в переводе означает «четыре озера». Турктуль – очень интересный город. Там в основном жители уральцы, староверы. Сначала их Екатерина II сослала на Урал, и они там обосновались. А в последней четверти ХIХ века казаков-староверов, чьи убеждения не позволяли им принять положения о воинской повинности, вновь выслали – на Амударью. Так в Турткуле и оказались потомки уральских казаков-старообрядцев.

Я приезжала туда на каникулы, это очень симпатичный городишко, чистенький, там в основном строили уютные двухэтажные домики. У уральцев были прекрасные сады, мужчины у них занимались рыболовством. Вспоминаю такой эпизод. Я познакомилась с одной девушкой на танцах, такая приятная Наташа Кожевникова. Как-то я пришла к ней домой и попросила у них попить воды – жарко было очень. И вдруг слышу, как мама моей подруги говорит ей: «Наташа, поганая чашка вон там». Я удивилась, но оказывается, по правилам староверов я, иноверка, не имею права пить из их посуды. Мне дали особую «поганую» чашку.

В Турткуле мне было очень интересно: все было очень необычно. Коренное население как-то потерялось среди этих староверов. А люди они были очень трудолюбивые. Женщины там делали из фруктов необыкновенные вещи: они так готовили грушу в печке, что когда ее вынимали, она была прозрачная до косточек. В Париже они получали первые призы за оформление фруктов. Но жили очень замкнуто и были очень религиозными: у них в каждом домике были церквушки, обязательно бани. Этого города больше не существует. Амударья – река с очень быстрым течением, и главное – это течение меняло русло, в результате вода подмывала берег. А так как там глина, то этот берег обрушивался, и в конце концов Амударья смыла этот город.

(от ред. Турткуль (до 1920 г. — Петро-Александровск), город республиканского (АССР) подчинения, центр Турткульского района Каракалпакской АССР (до 1939 — столица). В связи с подмывом правого берега Амударьи Турткуль в 1949 перенесён на новое место. Расположен на правобережье Амударьи. Основан в 1873 г.)

Тяжелые дни войны

Окончила я университет в 1941 году. В нашем выпуске было 24 человека – из них 14 мальчиков, 10 девочек. Мы только сдали экзамены, и тут началась война. Наших ребят сразу мобилизовали на фронт. И поезд, в котором они ехали на фронт, разбомбили. И они погибли все, весь наш выпуск, наши мальчики даже не доехали до фронта. А я сразу попала в ординатуру.

М.И. Слоним

Я работала врачом-терапевтом, ординатором в клинике. Были тяжелые дни войны. Было голодно. В Ташкенте было тогда много эвакуированных, которые жили очень тяжело. Во время ночного дежурства часто принимала отечных больных – они опухали от голода. Эти люди не приходили в клинику, они приползали. Утром на конференции, когда меня спрашивал профессор М.И. Слоним, кто поступил в клинику, а я сообщала, что приняла 9 голодных больных, он мне говорил: «Ну и что мы будем показывать студентам? Ведь это клиника. Мы должны лечить и учить». А я не могла, чтобы люди эти уползали в никуда. Трудно было очень. С кухни больным приносили суп-затируху – рассыпалась мука на стол, и брызгалась вода, и эти шарики мучные бросали в кипящую воду, вот это и был суп. На второе была свекла. Еще давали кусочек хлеба. Это была вся их еда.

Помню, была одна больная из Краснодара, очень тяжелая, сердечница. Она говорила: «Вот кончится война, приезжайте к нам в Краснодар. У нас все деревья родимые». Она имела в виду «плодоносящие». Разные были больные, были и знаменитые. У меня в палате лежала Анна Ахматова. Я была ее лечащим врачом. У нее была красивая голова, посадка шеи красивая. Ей было тогда уже за 50 лет, она была довольно полная, и очень почему-то всегда грустная, малоконтактная. К ней приходил Алексей Толстой. Это был барин, в роскошном чесучовом костюме, со своим знаменитым набалдашником. Помню, был писатель Владимир Луговской. В нашей клинике лежала жена Булгакова, Елена Сергеевна. Потом мы встречались с ней в Москве, общались.

Клиника

Здание клиники было двухэтажное, большое. Клиника была хорошо оснащена. У нас была хорошая лаборатория. Кардиологическое отделение было хорошее и было обеспечено сильными врачами. Инфекционное отделение находилось в отдельном корпусе. Даже венерическое отделение было. Наша клиника была расположена в бывшем кадетском корпусе, в котором находились три терапевтических отделения. Позже одно из отделений переоборудовали в госпиталь. Госпиталь был хирургический, мы, терапевты, консультировали там. Тогда в Ташкент съехались все корифеи медицины. У нас была прекрасная клиника, и годы работы в ней – лучшая школа, где можно было получить очень многое. Я работала с профессором Моисеем Ильичом Слонимом. Работали много.

Больничные будни

Утром приходила в палаты, а часам к четырем заканчивала обход, потом надо было назначить лечение. Начинался мой рабочий день в 9 утра, но были еще ночные дежурства с приемом больных в приемном покое. Если приходил поезд с ранеными больными, то нас посылали принимать и сортировать больных.

Привозили с фронта к нам очень тяжелых больных и завшивленных. Помню, как однажды больного попросили раздеться, и он, сняв свой тулуп, бросил его на пол. Я смотрю: тулуп шевелится… В тулупе было полно вшей. У нас в связи с этим даже специально открыли тифозное отделение.

В обязанности дежурного врача входило снять пробу на кухне. А там такая еда готовилась, что снимешь пробу – тошнит. Потом догадались, стали варить суп из черепахи, и это считалось деликатесом. Но мы, врачи, питались сами. На свои дежурства я брала еду из дома. Мой муж работал на заводе, он был инженер. На заводе они строили танки, и у них поэтому было снабжение. А клиника была очень бедная, нас не обеспечивала.

Уехали мы с мужем из Ташкента в Москву в 1944 году.

В Москве

Я уехала из Ташкента в Москву без увольнения, поэтому не могла работать врачом. Во время войны никого не увольняли, а у меня была больная дочь, и поэтому мне разрешили уехать, но приказа об увольнении не было. Друзья устроили меня в художественную мастерскую при Большом театре. Нужно было рисовать или натюрморт, или пейзаж – небольшие картинки для обложки на конфеты фабрики «Красный октябрь». Эта работа оплачивалась в два раза больше, чем работа врача. Я проработала там полтора года, пока наконец мне смогли прислать приказ об увольнении. И я в этот же день оформилась на работу участковым врачом в поликлинику. Она была в Борисоглебском переулке. В мой участок входила улица Воровского. Дома там все многоэтажные, лифты тогда не работали. В районной поликлинике я проработала 20 лет. Любила свою работу, на моем участке такой интересный народ был. Ни за что не ушла бы оттуда, коллектив был прекрасный. Но потом стали строить Новый Арбат, и нашу поликлинику расформировали. В поликлинике Литфонда я проработала тоже 20 лет, и оттуда ушла на пенсию.

Сейчас мне 96 лет. Живу я со старшей дочерью, а младшая дочь живет в Таллине. Две моих внучки и четверо правнуков живут в Канаде, приезжают навещать меня.

Записала и подготовила Татьяна Алешина.
www.world-war.ru