Я не была новичком в войне

Первый день на передовой — яркое утро 1943 года, северный фланг Курской дуги где-то в районе села Надеждинка. Наш 881-й истребительно-противотанковый полк занимает огневые позиции, справа в овраге — танки 103-й танковой бригады. Небо голубое, впереди уже пожелтевшее хлебное поле, тишина…

Меня, неопытную, эта тишина успокоила, но буквально через считанные часы картина изменилась до неузнаваемости: в атаку пошли немецкие танки, пришли в движение наши расчеты, вышли из укрытия и наши танки, отражая атаки немцев. Резкие звуки выстрелов танковых пушек через несколько мгновений слились в сплошной грохот. Горят танки, к небу поднимается черный масляный дым, занялось хлебное поле, гусеницы подняли в небо тучи пыли, и солнце чуть видно через этот «туман».

Вот и первый раненый — танкист в новеньком синем комбинезоне из подбитой «тридцатьчетверки»: «Сестренка, я ранен», — и показывает в область лопатки. Поворачиваю на спину и на лопатке вижу какое-то серо-розовое вещество. Я даже не успела подумать, что это такое, как он горько сказал: «Это мозги командира», — а в глазах слезы. Словно в тумане, перестаю все замечать — раненых все больше. Это и ребята-артиллеристы из рядом расположенного артдивизиона, и танкисты, и пехотинцы. Благо, всех можно было укрыть в овраге в капонирах от танков.

И еще потрясение — ранен наш комбат, да неудачно — в шею, сильное кровотечение, и я очень опасаюсь, довезу ли его до медсанбата. Но дают «виллис», и тяжело раненных отправляем, с ними уезжает фельдшер, а бой продолжается. К нам пробирается наша санитарная машина, раненых увозим с поля боя.

Я не была новичком в войне — она для меня, студентки первого курса Брянского лесного института, началась утром 22 июня 1941 года (мы в ночь с 21 на 22 июня вернулись с летней практики по геодезии), а через пару дней мы уже работали в сандружине: Брянск сильно бомбили, и принимать раненых с прибывших санпоездов приходилось в тяжелых условиях, — но это не могло сравниться с тем, что я увидела на передовой…

После Курской битвы наиболее памятны жестокие бои на Корсунь-Шевченковском направлении, где наш полк стоял на внешнем кольце и отражал непрерывные атаки немцев, выручавших окруженную группировку.

В один из дней рано утром ушла наша батарея на передовую и заняла указанные ей позиции. День прошел в непрерывных боях, и к концу дня у нас осталась одна командирская артустановка — немцы прорвались. Мы уходили оврагом, окружавшим село, и вышли справа к мостику, а по склону слева от нас шли в атаку «тигры». Никогда не забыть эти приземистые коробки, стрелявшие на ходу. Было страшно.

Меня ожидало новое испытание. Раненые, отправленные с передовой, оказались неэвакуированными в тыл, так как санитарная машина застряла из-за грязи. Тогда наш комполка поймал какого-то возницу и приказал быть в моем распоряжении. Раненых было двое: наводчик сержант Андрей Чухров с тяжелым ранением грудной клетки и молоденький лейтенант, командир одной из артустановок, раненный в руку. Это был его первый бой…

Поехали. Стемнело как-то сразу, и тьма поглотила все вокруг. В тех местах было много глубоких оврагов и утлых мостиков на их дне. Въехав на один из них, телега стала. Понукания возницы привели к тому, что лошадь, дернувшись вперед, оторвала передок телеги, и возница вместе с лошадью растаяли во мгле, а мои призывы: «Дядечка, дядечка!» ни к чему не привели. Положение безвыходное. И тут я слышу приглушенный рокот танковых моторов с противоположной стороны оврага. Чьи танки? Мороз по коже! Но выход один — идти навстречу, потому что даже свои танки телегу сметут с мостика вместе с ранеными.

Пошла. В тот момент я поняла, что такое «сердце в пятках». Старалась не издавать звуков, не чавкать грязью. Вижу танки, но чьи? У переднего, склонившись к подфарнику, несколько танкистов что-то рассматривают, наверное, карту. Слышу говор, а понять не могу: свои или немцы? И вдруг кто-то из танкистов громко заругался. Свои — радости нет предела. В одной безрукавке поверх гимнастерки (шинелью укрыла раненого), я их даже напугала. «Сестренка, ты что тут делаешь? Ты откуда? — посыпались на меня вопросы. — Ну, как там?».

Я рассказала о сложившейся ситуации. И сейчас же старший отдал команду: «Старшину ко мне!» Очень быстро появился дюжий хлопец — санинструктор, как и я. Ему приказали помочь мне с ранеными, а мне дали большой бушлат. Утром раненые были отправлены, а я еще несколько дней разыскивала свою часть и догнала ее в деревне Медвин.

И здесь меня ожидал такой «сюрприз»… Ребята из взвода управления шли за нами и у моста увидели убитую девушку с косами. А так как у меня тоже были косы, они решили, что это я. Доложили в санчасть полка, в штаб, а поскольку меня не видели среди вышедших из боя, то домой ушла похоронка. Может и вправду говорят, что похороненный заживо не погибает. Я тут же написала домой и очень волновалась: мама была сердечницей.

Мне довелось побывать в семье Андрея Чухрова. Семья жила в небольшом городке Клинского района. Поразили наши женщины (меня ждали все вдовы маленькой улочки). Андрей не вернулся — умер от ран в госпитале. Но когда я рассказала обо всем, старшая из вдов, тетя Дана, сказала: «Ты счастливая, Мария, ты знаешь, где и как был ранен Андрей. А вот мой кавалерист, в каком болоте гниет?» — ее муж пропал без вести в самом начале войны.

После Корсунь-Шевченковской операции были бои на Ясско-Кишиневском направлении, где наш полк получил название «Прутского» за то, что первый форсировал реку Прут. В книге А.М. Василевского «Дело всей жизни» я прочла: «Второй украинский фронт спешил как можно скорее выйти к Южному Бугу… внезапным стремительным ударом танкисты и пехотинцы штурмом овладели д. Джулинкой на левом берегу Южного Буга». А до штурма была разведка боем. На заходе солнца вызвал меня врач полка и сказал, что я должна поехать с отрядом, которому дано особое задание. Отряд состоял из двух самоходок и двух «тридцатьчетверок» с небольшим пехотным десантом, который состоял из автоматчиков. Под покровом темноты мы должны были добраться до переправы на южном Буге и блокировать ее. Дороги грунтовые, но хорошие. Мы на расстояние километров 30-40 проскочили довольно быстро, сопротивления нигде не встретили и переправу блокировали, правда, одна «тридцатьчетверка» неудачно въехала на переправу, и одна гусеница оказалась в воде на небольшой глубине. Наша самоходка заняла позицию около крайней хаты Джулинки, так что обзор противоположного берега был полным. На окраине деревни остались «тридцатьчетверки» и наша самоходка. Мы думали, что это наш тыл.

Все нормально, настроение благодушное, задача выполнена — так мы думали. Но нашему благодушию скоро пришел конец, так как ближе к утру к переправе стали прорываться выходившие из нашего тыла немцы. В бой пришлось вступать теми силами, которыми располагали. Раненых — нашего заряжающего и двух танкистов — укрыли в ближней хате. Положение было напряженным, но спасло нас то, что увлеченные бегством немцы не сильно огрызались. Беда была в том, что осколочных снарядов у нас было не так много, приходилось выжидать, когда на том берегу немцев скопится побольше. С того берега били только по застрявшему танку. Мне пришлось заменить заряжающего, ведь наш наводчик остался один. Вспоминаю танкистов, которые очень боялись, что мы попадем в плен.

С рассветом подошли основные силы и штурмом взяли Джулинку и местечко Бершадь уже на том берегу Буга. В местечке нас встречали прямо по-царски и стар и млад. Население в основном было еврейское, и понятно, как они радовались освобождению, которого так долго ждали. А еще рассказывали нам, что здесь вместе с немцами были власовцы, и им даже приказано было не давать отступать из траншей немецким солдатам. До сих пор помню, как во время наступившей передышки хозяйка предложила мне отдохнуть на пышной постели. Кажется, я головы не успела донести до подушки. Проснулась только к вечеру. В местечке шел праздник — все, что могли, местные жители отдали солдатам. За разгром Ясско-Кишиневской группировки многие были отмечены наградами, и я получила свой первый орден.

Запомнились и жестокие бои в Восточной Пруссии, где наш полк воевал уже в составе 28-й армии Второго и Третьего Белорусских фронтов. В начале 1945 года шли жестокие бои на подступах к Кенигсбергу. Наши самоходные установки выкатились прямо на берег Балтийского моря. Первое, что бросилось в глаза, это причал из бортовых машин, видимо, так эвакуировали войска или местное население, ибо во взятых городах очень редко встречали местных жителей.

Тут же — цепочка убитых немецких солдат, набегающая волна тихо шевелит их светлые волосы. До сих пор не пойму, почему они лежали лицом к морю? Подхожу ближе. Лица совсем молодые, ребятам не больше 15-16 лет. В сердце нет ненависти, а лишь чувство сожаления и вопрос: зачем вы шли к нам… и что получили? Заходящее солнце играет в свинцовых неприветливых волнах моря.

А потом пришла Победа! Полк был выведен из боев и расквартирован в маленьком прусском городке Альтенштадте. За городом — огромные солдатские казармы. Иначе не скажешь: Пруссия кузница вермахта. В День Победы, этот незабываемый яркий майский день, мы радовались и оплакивали тех, кто не дожил до этого счастливого дня. Мы стоим на тротуарах вдоль улицы, а по ней ведут пленных, но лица их приветливы и, улыбаясь, они кричат: «Гитлер капут! Нах хауз, нах хауз!»

Вот и все. Война кончилась. В День Победы и День танкистов однополчане собираются на незабываемые встречи. Как дороги эти встречи, они помогают жить. Я — счастливый санинструктор, потому что после войны меня помнят и благодарят спасенные солдаты, их семьи и дети. Ради этого стоило пройти весь ужас войны. А самое главное — увидеть мирное небо над нами.

Источник: Фронтовые подруги: воспоминания участниц Великой Отечественной войны. — Тюмень, 2000. — С.51-58.