Хочу жить и умереть соколом!

Я не помню, где я впервые увидела Игоря Васильевича, в поликлинике или в коттедже при Институте. Мы быстро вошли в контакт с ним. Может быть, помогло, что мы были земляками (оба с Урала). А когда он узнал, что я родом из Кыштыма, так и засиял как ясное солнышко, глаза его темно-карие засвети­лись еще ярче. Он был очень любознательным человеком, о каждом хотел знать как можно больше. Врать ему было нельзя, этого он не выносил, о чем я узнала впоследствии.

Наше знакомство с Игорем Васильевичем состоялось в 1956 г. и продолжа­лось до последнего дня его жизни. Он только что вернулся из Барвихи, перенес первый инсульт, в речи еще был недостаток (смазанность, нечеткость), одна нога при ходьбе отставала от другой. Пришлось взять палочку-трость. Часто кружилась голова, одному ходить было трудно. Он опирался на руку секретаря, а когда шел со мной или медсестрой, брал нас под руку. Курчатов был очень интересный мужчина: высокого роста, с черными блестящими волосами, с бо­родкой, которая, правда, не шла ему, она его старила. Дома он любил ходить в спортивном костюме, вместо пиджака надевать жилет из темно-фиолетового бархата. В этом наряде он был похож на красивого цыгана. Черты лица его были привлекательны: высокий лоб, прямой нос, особенно выразительны были его необыкновенно лучистые глаза — жизнерадостные, задорные, со смешинкой!

Портрет от 6 февраля, снятый накануне смерти, меня ошеломил. Я никог­да не видела его таким грустным и печальным. Даже тогда, когда ему было очень тяжело. Он был оптимистом от природы. Я его сопровождала из дома на все ответственные выступления (на сессии, на пленумы и т.д.). Его украшали меда­ли лауреата Государственных и Ленинской премий, звезды Героя Социалисти­ческого Труда. Я всегда просила секретарей сопровождать его до трибуны. И была бесконечно рада, если все проходило хорошо.

Постепенно я врастала в эту семью, полюбила ее. Ко мне было большое доверие, как к врачу и как к человеку. Я дорожила этим. Здоровье Игоря Василь­евича требовало неусыпного внимания терапевтов и невропатологов. У него были частые гипертонические кризы с головокружениями. Много раз он болел воспа­лением легких. Часто бывала я в их доме, иногда по два раза в день. Здесь мне легко дышалось. Доставляло удовольствие слышать какие-либо смешные исто­рии от Игоря Васильевича.

Когда я обслуживала Игоря Васильевича, я почти ничего не знала о его работе. Догадывалась, что он делает что-то важное и ответственное. Чувствова­ла, что дела не выходят из его головы ни на одну секунду, как бы врачи этого ни советовали! И он для меня был только моим подопечным, тяжелобольным.

Вскоре после первого у него произошел второй инсульт. Однако голова, мысль его работали безотказно до последней минуты жизни. Поехать в больни­цу, в Барвиху, он категорически отказывался. Был установлен на дому кругло­суточный пост: дежурили врач и медсестра. Было много составлено медицинс­ких заключений с целью организовать ему покой. Но ничто не было принято им во внимание. «Хижина лесника» была превращена в штаб-квартиру: человек ле­жал на кровати, ему не разрешалось вставать, а он вызывал людей, да не одного или двух, а многих, и устраивал совещания рядом с собой. Я видела и знаю многих людей, которые приходили к нему хмурые, озабоченные, суровые, а через несколько минут они спускались с лестницы (Игорь Васильевич лежал на втором этаже) живые, энергичные, одухотворенные, фанатично преданные работе! Я наблюдала это и дивилась той силе, что исходила от этого уже тяже­лобольного человека. Он все брал на контроль, записывал и своевременно про­верял. Я видела у него в доме много молодежи. Он любил людей любознатель­ных, умных. Не терял связи и со старшим поколением, и со своими сверстни­ками. Забот и тревог хватало. Слышу, как он резко разговаривает по телефону с кем-то из директоров заводов, прошу: «Поспокойнее, Игорь Васильевич, Вам нельзя так разговаривать». — «Что же мне остается делать? — задает вопрос. «Они же срывают работу», — и тут же моментально включает приемник, к счас­тью, попадает на классическую музыку, и это его успокаивает.

Игорь Васильевич был приветлив к медперсоналу. Всегда интересовался, как кто живет. Иногда с хитринкой в глазах задаст такой вопрос, что человек смутится, растеряется и не сразу сообразит, как ответить. Обидеться на него никто не мог. Однажды дежурила Лежнева Мария Григорьевна — молодая, ин­тересная женщина. Когда я приехала ее сменить, она меня встретила укором: «Вы плохо воспитываете своих больных. Меня Игорь Васильевич прозвал «Магри», ни разу не назвал полным именем!» Мне пришлось объяснить, что Игорь Васильевич любит пошутить, так, своего невропатолога Любовь Александровну (Вашего же возраста) он с уважением называет Любонька, и она на него не обижается.

Игорь Васильевич любил вкусную еду, гречневую кашу со шкварками (раз в неделю разрешали ему это любимое блюдо). Кушая, задавал каверзные вопросы врачу: например, сколько соли ему нужно съесть в сутки? На этот вопрос отве­чать было легко, но а на другие, те, ответы на которые не знала, обещала почитать. Видела по его лицу, что доволен, — врасплох меня застал!

Однажды нас, врачей и профессоров, Игорь Васильевич «обманул». Большой консилиум запретил ему временно заниматься умственной деятельностью. Игорь Васильевич спросил, что же он должен теперь делать, находясь в постели? «Слушать легкую музыку, немного читать художественную литературу». Прошло немного вре­мени, и у него в руках появилась биография Джавахарлала Неру. Много дней про­шло, а у него все та же биография в руках. «Что Вы так долго читаете эту книгу?» — спрашиваю у него. Он сделал лукавые, насмешливые глаза, да и говорит: «Очень интересно написано, некоторые места перечитываю». Прошу мне показать. Не дает. «Вы меня обманываете, Игорь Васильевич, я ведь все поняла!» — «Простите, Александра Ивановна, я действительно обманываю, но ведь где-то я должен запи­сать свои мысли, а у меня их очень много». Беру книжку Дж. Неру, а она — это только одна обложка, все остальное — чистые страницы и заполненные формула­ми, замечаниями и прочими записями. Об увиденном я никому не сказала, зачем? Человеку не уйти, не убежать от своих мыслей, от себя. К счастью, Игорь Василь­евич поправился после второго инсульта и вскоре заговорил о новой работе, назы­вая ее «Доуд-3». Так называл, мечтая успеть завершить ее до третьего удара. Вот что такое «Доуд-3»!

Однажды прихожу к Игорю Васильевичу. Он опять не один! Смотрю на него с укором. Он моментально перестраивается. Представляет мне молодого человека, ученого 35-38 лет, говорит: «Знакомьтесь, это мой племянник, при­шел навестить меня, фамилия его Телегин». «Телегин» сделался весь пунцовым и, попрощавшись, вышел. Это был талантливый сотрудник Института (Чернилин Юрий Федорович. — Р.К.), похожий на артиста, игравшего Телегина в фильме «Хождение по мукам».

Однажды я пригласила на консультацию профессора Коновалова. Он ска­зал мне, что Игорь Васильевич проживет еще два-три года. Мне стало страшно, но профессор Коновалов оказался прав. На мои докторские предложения и со­веты Игорь Васильевич отвечал: «Хочу жить и умереть соколом, а не мокрой курицей!» Так оно в действительности и получилось.

В последние годы жизни в административном здании он бывал уже непол­ный день, а иногда и совсем не приходил. Зато дома активнейшая деятельность продолжалась, но он общался с теми людьми, которые были ему нужны.

Помню, как готовились материалы на Женевскую конференцию по разору­жению. Приехав, я не узнала квартиры: внизу расселись машинистки, стено­графистки. Шла активная работа во главе с Игорем Васильевичем. Мне, как врачу, это не понравилось. Я заявила протест, доложила начальству. Но все осталось по-прежнему, причем варианты докладов менялись. Я уже не знаю, сколько их было! И, к сожалению (я потом узнала), на Женевской конференции наши предложения не были приняты. Но работа была проделана колоссальная. Игорю Васильевичу пришлось нервничать, а мне — помогать ему лекарствами. А что значит помогать лекарствами, если причина остается?!

 

Игорь Васильевич любил семинары. Возвращался возбужденным, но все­гда радостным, настроенным оптимистически. Часто ходил и ездил по объек­там. Он был большой непоседа! Не знаю дня, когда он мог с утра до вечера просидеть в своем кабинете.

Как-то приезжаю к нему, вижу, весь он искрится весельем и радостью. Спрашиваю, что происходит? «Как, Вы даже не знаете? Две собачки (Белка и Стрелка) полетели в космос!» — «Вернуться ли они обратно?» — спрашиваю. Игорь Васильевич мне: «Так это же дорога человеку в космос, неужели Вы этого не понимаете?!» Я, видимо, была действительно профаном в этом деле.

Не помню случая, когда бы он меня плохо встретил или был бы недоволен моим приездом. Если он был очень занят, то осмотр откладывался, но он все­гда помнил, что я его жду. Однажды я заболела (ангиной или гриппом) — он узнал об этом и по пути в министерство дал задание своему секретарю Митьке (Дмитрию Семеновичу Переверзеву) купить мне всяких фруктов и отвезти на квартиру. Я тогда ни в чем не нуждалась, но апельсины и яблоки приняла с большим удовольствием. До сих пор думаю, как это он при такой занятости и высоте положения вспомнил о своем простом скромном враче?! «Митька, пере­дай, да и спроси Александру Ивановну, в чем она нуждается? Пусть скажет, не стесняется, как ее лечат?» — с такими словами передавал мне Дмитрий Семено­вич пакет. При всей своей занятости он находил время заехать к своим друзьям на дом, в больницу, в санаторий. За своих близких очень переживал, особенно за брата Бориса Васильевича, у которого с детства было больное сердце. Он очень дружил с Дмитрием Васильевичем Ефремовым, многократным лауреатом премий (Ленинской и Государственных), часто ездил к Ефиму (Ефиму Павлови­чу Славскому — «атомному» министру). В его доме я видела академиков А.Ф. Иоффе, М.В. Келдыша, СП. Королева… Посчастливилось встретиться с Жолио-Кюри (они с Игорем Васильевичем были большие друзья). Помню, когда умер Жолио-Кюри, Игорь Васильевич был опечален, переживал его смерть как-то тяжело. Впервые сказал мне: «Я тоже недолговечен, стронций из организма не выводится». Но потом настроился на деловой лад, и потекла обычная жизнь.

Мне приходилось с Игорем Васильевичем бывать в командировках. О них я вспоминаю с удовольствием, хотя каждый день был тревожным и волнитель­ным! Я ни на минуту не забывала, что у Игоря Васильевича позади два инсуль­та, гипертоническая болезнь третьей стадии, перебои и боли в сердце, подвер­женность к охлаждениям. С полным лекарств чемоданчиком не всегда было удобно ходить. И мои карманы в костюме, пальто были забиты мешочками с медика­ментами, шприцами и всякими снадобьями. Помню, после второго инсульта, когда состояние его уравновесилось и пошло к лучшему, Игорь Васильевич заду­мал побывать в Албании (его пригласили читать лекцию в университете). Но ехать не разрешили врачи. Я была рада этому, наверное, больше всех. Разреше­но было путешествие по Черному морю: в Крым, на Кавказ, в Новороссийск. Это было в апреле 1958 г. Был принят план — сопровождать Игоря Васильевича должен лечащий врач. Медсестер не дали. Пароход «Адмирал Нахимов» от­правлялся в первый рейс. До Одессы ехали поездом. К концу состава прикрепи­ли спецвагон. Болтало в нем так, что посуда летала со стола. Булыжником разбило на ходу окно в поезде. К счастью, камень пролетел мимо. Никого не задело. На продолжительных стоянках я делала инъекции Игорю Васильевичу, продолжая курс лечения.

Приехали мы в Одессу. Город встретил нас туманом и мокрым дождем со снегом. Мы зашли в краеведческий музей. Мне больше всего понравился не­обыкновенный паркетный пол. В музее было много картин. Игорь Васильевич издали узнавал картину и ее художника, и я была удивлена, что он прекрасно разбирается не только в классической музыке, но и в живописи. Экскурсовод после осмотра музея посоветовал нам из помещения музея добраться до моря подземным ходом. Сердце мое захолодело от ужаса, не хватало еще по катаком­бам пробираться. Хотела вмешаться, но слышу, Игорь Васильевич от этого от­казался — благоразумие взяло верх! Затем мы пошли в театр на балет «Лебединое озеро». Времени осталось мало, и, не дождавшись конца, мы поспешили к пароходу «Адмирал Нахимов». За время путешествия мы побывали в Батуми, Сухуми, Гаграх, Сочи, Ялте, Мисхоре (на даче Игоря Васильевича), Новорос­сийске. Путешествие было увлекательным. Погода стояла сырая, но Игорь Ва­сильевич сохранял бодрость духа.

В каждом городе нас встречали официальные лица, что утомляло Игоря Васильевича, но, видимо, без этого нельзя было обойтись. Помню, батумцы после осмотра достопримечательностей города и «Зеленого мыса» — замечатель­ного уголка земли, нам устроили банкет в каком-то домике за городом. Народу было примерно 30-40 человек, на столе было много закусок, но еще больше всяких вин. Когда тамада начал произносить тосты, я поняла, что, по обыча­ям, видимо, нужно пить за каждого сидящего. И пришла от этого в настоящий ужас. Думала, что добром ужин не кончится. От Игоря Васильевича я сидела на расстоянии. Старалась передать через секретарей Игорю Васильевичу, чтобы он не мешал вина, будет плохо. Они не успели. Вижу, Игорь Васильевич умнень­ко себя ведет, пьет мало, приветствует всех своими лучистыми глазами — весе­лый и жизнерадостный.

На другой день мы были уже в замечательном тихом местечке Мессеры, на берегу Черного моря. Лучшего места на Черном море я не видела никогда. Это сказка!

В Сухуми Игорь Васильевич повидался с коллегами по работе. В обезья­ний питомник мы не попали. Затем мы снова взошли на палубу парохода «Ад­мирал Нахимов». Капитан корабля и главный механик встретили нас приветли­во, относились к Игорю Васильевичу и к нам с большой душевностью. Игорь Васильевич проявил любознательность — познакомился со всем машинным отде­лением, интересовался каждым винтиком, каждой трубой. Мне пришлось, со­провождая его, ходить по всем лестницам. Шум, грохот стоял невероятный. Было жарко. Но Игорь Васильевич из машинного отделения не вышел, пока не осмотрел все, что было в нем.

В каком бы городе мы ни останавливались, Игоря Васильевича интересо­вало, в первую очередь, где телефон, откуда бы он мог позвонить в Москву или в другое место. Ему нужен был правительственный телефон («вертушка»). Он не расставался со своими идеями и планами. Часто сидя на палубе в шезлонге, он брал своего «Неру» и записывал мысли. Он еще недостаточно окреп физи­чески после болезни. И меня это волновало. Обычная трудовая жизнь продол­жалась, но с «ограниченным» рабочим днем. К счастью, путешествие окончи­лось благополучно.

Следующий отпуск (в 1959 г.) Игорь Васильевич пожелал провести на своей даче в Мисхоре. Меня командировали туда на все время его отпуска. Кто знает энергичную натуру Игоря Васильевича, тот может понять, как нелегко было мне — врачу — сдерживать его. Как только приехали на дачу, он сразу захотел купаться. Но позволить купаться сразу было нельзя. Поездка поездом, потом машиной от Симферополя до Мисхора, перемена климата — все это было для него тяжело, и мы в первый раз «поссорились». Он спустился к морю, а там были такие громад­ные камни! Я запретила купаться. Мне пришлось до колен войти в воду и строго сказать: «Не будете купаться, я не разрешаю». Игорь Васильевич рассердился, по-мальчишески обозвал меня «мордок». Вернулся на дачу злой, но вскоре успо­коился. Я говорю ему: «Вы меня обозвали, сказали, что я — «мордок», а я не знаю этого слова!» Тогда он рассмеялся и сказал: «»Мордок» — это морской док­тор». Перемирие состоялось. Не знала я, что Игорь Васильевич влюблен в море, что он — отличный пловец! Но я не забывала, что у него было два инсульта, слабые рука и нога, кружилась голова. А он не хотел помнить об этом. Я просила его далеко не заплывать. Секретарей умоляла помнить о его нездоровье. А он часто вел себя по-мальчишески, задирался и шутил. Но видя мое строгое лицо, говорил: «Не сердитесь на меня, Александра Ивановна, я чувствую себя хорошо!» И продолжал активно отдыхать. Спать не любил. Обожал прогулки, много ходил пешком. На каждый день составлял план прогулок на большие расстояния. Я заметила особенность Игоря Васильевича: он никогда не ходил по одному и тому же маршруту. Выбирал разные (незнакомые) места и разные дороги. Уставали приятной усталостью. В Ялту к телефону ездили почти ежедневно. О работе не мог он забыть ни на один день! Новый отпуск закончился хорошо, не считая «мелочей». Вернулись в Москву благополучно. Еще раз я сопровождала Игоря Васильевича в санаторий «Нижняя Ореанда», бывала с ним и на Урале. Уезжая по делам, Игорь Васильевич помнил обо мне. Редко, когда я оставалась одна в вагоне. Завезет меня в музей или еще в какое-нибудь интересное место и скажет: «Смотрите и ждите нас!» Время летело быстро, интересно.

Помню его интересную депутатскую речь и как страстно он ее произнес. Зал аплодировал. Это было в оперном театре им. Луначарского в г. Свердлов­ске. Я следила за каждым словом. Волновалась, наверное, не меньше Игоря Васильевича, потому что у него в это время было повышенное давление и пере­бои в сердце. Но все окончилось хорошо. Публика очень тепло встретила Игоря Васильевича. Приемам не было конца.

В Москве на вокзале нас встретила Марина Дмитриевна. По дороге домой в машине Игорь Васильевич, подзадоривая Марину Дмитриевну, говорил, что в поезде повариха приготовила нам необыкновенного вкуса куропатку. Никогда не кушал такую вкуснятину! Марина Дмитриевна отвечала: «Так это же моя ку­ропатка из Москвы!» — «Да что ты? Вот не ожидал!» Я долго смеялась.

Вспоминаю такой случай. Осматривая самшитовую рощу на Кавказе, уже утомленные, возвращались мы обратно. Вышли на тропинку. Игорь Василье­вич «загорелся», ему захотелось узнать, куда приведет эта тропка? Долго шли по ней. Все уже и уже становилась она, ведя в гору. У Марины Дмитриевны заболели ноги, и дальше она идти не могла. Мне пришлось остаться с ней, а Игорь Васильевич с секретарем все-таки дошли до конца. К счастью, тропа скоро кончилась. Вот какой необыкновенный и любознательный был Игорь Васильевич, какой напористый характер имел. Всегда свои дела доводил до конца.

Однажды, болея, Игорь Васильевич лежал в постели. Я только что верну­лась из отпуска, отдыхала в доме отдыха «Архипо-Осиповка». Местечко это за­мечательное, на берегу Черного моря. Там много сосны и течет речка, которая впадает в Черное море. Выкупавшись в соленом море, можно плыть по речке в пресной воде до самого дома отдыха. Нам с мужем очень понравилось там. Игорь Васильевич подробно обо всем расспрашивал меня, и я рассказала ему обо всем в красках.

Прошло время. Однажды я оставила Игоря Васильевича в санатории «Ниж­няя Ореанда» и, по приказу начальника, вернулась на работу в Москву. Через некоторое время узнала, что Игорь Васильевич вспомнил про Архипо-Осиповку и решил съездить туда. Не знаю, был ли в курсе планов Курчатова лечащий врач и главный врач санатория, но разрешить такую поездку Игорю Васильевичу было безумием! Ведь нужно было из Крыма переплыть на пароходе в Сочи, потом проехать трудной дорогой через Туапсе в Архипо-Осиповку. Физически совер­шить это было очень трудно. Поездка утомила Игоря Васильевича, но он ею насладился, познакомился с рыбаками, вкушал с ними необыкновенно вкус­ную уху. Игорь Васильевич не любил ходить одними дорогами. Однообразие и шаблон его утомляли.

Он обожал природу, чувствовал ее, наверное, как художник! Однажды, бу­дучи в Гаграх, мы зашли в санаторий «Украина». Там отдыхал брат Марины Дмит­риевны Кирилл Дмитриевич Синельников с женой — большой друг Игоря Василь­евича, украинский физик. В парке, где мы гуляли, цвели роскошные розы, и мне очень понравилась одна — пунцово-красная. Я не могла совладеть с соблазном и сорвала ее. Когда Игорь Васильевич увидел у меня эту розу, он рассердился. Взгляд его стал колючим. Он сказал: «Вы подержите полчаса эту розу, она завя­нет, и Вы выбросите ее. Зачем же Вы это сделали, как нехорошо!» С тех пор я не позволила себе сорвать ни одного цветка, кроме полевого. Когда у меня появля­лось желание иметь красивый цветок в руках, передо мной всегда вставал серди­тый образ Игоря Васильевича. Припоминаю, как он любовался тюльпанами в Адлере. Они были разные, и он долго сидел рядом и гулял вокруг них.

Игорь Васильевич никогда не говорил со мною о работе, о трудностях. Он не был, как другие больные. Мне он рассказывал что-нибудь смешное, просил рассказывать, в свою очередь, и меня.

И вот в 57 лет его жизнь оборвалась. Оборвалась внезапно, без предсмерт­ных страданий и агонии! Придется об этом написать мне, хотя это и нелегко!

Умер он неожиданно, в воскресенье 7 февраля 1960 г., в санатории «Барви­ха». Консилиум в четверг ему рекомендовал двухнедельный отдых в санатории «Сосны». Он охотно согласился. После консилиума попросил меня довести его до «вертушки» в кабинет главного врача. Главный врач Мироненко И.С. вы­шел. Я тоже хотела выйти, но он удержал меня, дал мне прочитать рукопись своей статьи. Разговаривал он, наверное, 10 минут. Я внимательно читала, не обращая внимания, с кем и о чем он говорил. Потом он сказал, что завтра они с Митькой (Д.С. Переверзевым) идут в Консерваторию слушать музыку, жаль, что Марина Дмитриевна не здорова. И попросил меня навестить ее. Это были его последние слова, услышанные мною с глазу на глаз! Чувствовал он себя хорошо, ни на что не жаловался, был только утомлен. Установленного врачеб­ного режима ему все же не удавалось выполнять, после длительного перерыва он стал покуривать. Об этом я уже узнала после его смерти.

В субботу Марина Дмитриевна разыскала меня по телефону, сказала, что Игорь Васильевич очень взволнован, возбужден. Вам бы надо повидать его. Ра­зыскиваю его по всем доступным мне телефонам, нахожу, предлагаю свои услу­ги. Но он говорит, что «очень занят», что «увидимся только в понедельник», и пропел мне в телефонную трубку романс Глинки: «Слышите, как мне хорошо!» 7 февраля, в воскресенье, он был на даче в Успенском. В полдень, в 12 часов, у него должно было состояться совещание, а утром он поехал в «Барвиху» к Харитону. Они беседовали с ним, сидя на скамейке, видимо, обсуждали свои дела. Игорь Васильевич внезапно побледнел, запрокинул голову. Окончилась жизнь, даже без вскрика, без звука.

 

Записано 12 декабря 1970 г.

 

Источник: Курчатов в жизни:письма, документы, воспоминания (из личного архива)/Автор составитель Р.В. Кузнецова. — М.:РНЦ «Курчатовский институт», 2007. с. 550-556. Тираж 200 экз.