Вторая го­довщина разлуки

Я и мои сверстники, родившиеся вскоре после войны, с ма­лых лет знали, что она была страшной, что это было тягостное время. Но читая спустя десятилетия одно за другим сохранив­шиеся военные письма, начинаешь понимать, какими долгими — невероятно, невозможно долгими — были годы, месяцы и дни военной разлуки с близкими для тех, кто был на фронте, и для тех, кто ждал их возвращения…

1943, 7 марта. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

Насчет бесплодных размышлений и сожалений ты совершенно права. Что можно купить молоко, очень хорошо. За февраль я послал тебе тысячу рублей, да аттестат 600, да что-то в школе тебе платят, мне кажется, что на молоко хватит.

Тысячу и тысячу раз убедился еще, насколько прекрасная душа тебе дана. Если бы была загробная жизнь, и я в нее верил, я думал бы спокойно и после своей смерти, что ты по-прежнему живешь умной, деятельной и благородной жизнью.

Только не «переозабочивай» жизни. Не бичуй себя за школу: не надо — бесполезно это.

1943, 8 марта. [от С. И. Груздевой на фронт]

У меня в школе дела как будто налаживаются, начинаю понимать ребят, все их фокусы и закорючки. Да и то сказать — другая на моем месте давно бы запла­кала и ушла — сколько раз мне приходилось идти на занятия после бессонной ночи, совершенно не подготовившись, с ужасно тяжелым сердцем. Здоровье тоже как будто получше — все время покупаем мо­локо, и с железной жестокостью я пью его и Вале отливаю, хотя ребя­там не лишне, но надо и нам. Только часто болит голова и слабость все-таки и устаю. Едим мы все еще свою сушеную картошку, суше­ную свеклу и грибы.

1943, 12 марта. [от С. И. Груздевой на фронт]

Последнее время я чувствую себя получше, хотя работаю не меньше, но как-то попривыкла и стало уже не так тяжело. Но приходится часто сидеть ночи — днем мешают ребята, а часов с восьми уже так устаю, что приходится лечь и вставать ночью. Побаливает голова.

Рука все еще напоминает о себе, хотя уже пилю и колю дрова. У нас повеяло весной — не так уж много осталось до второй го­довщины нашей разлуки. Боже мой, целая вечность!

1943, 18 марта. [от С. И. Груздевой на фронт]

Живем мы по-прежнему. 16-го я читала лекцию для интеллигенции города на тему «Героика гражданской войны в художественной литературе». Публике понравилось — слышу восторженные отзывы. В школе тоже ста­ло много лучше, хотя многое в своей работе не удовлетворяет, особен­но как-то с ребятами не получается нужных отношений, но все же это не заставляет меня страдать, да и вообще научилась не страдать и не расстраиваться, а делать потихоньку и упорно.

Плохо, что молока стали меньше продавать на деньги, но, может быть, еще найдем. Наташа последние два дня опять начинает прихварывать — жалу­ется на живот и на голову. Я тоже похвастаться не могу.

Много приходится замещать учителей — болеют, а своих у меня 20 часов в неделю, да классное руководство — с классными собрани­ями и пр. и пр. У Вали 16 часов. Она тоже много пропускала из-за ма­лыша, у него чесотка и в ясли не берут.

1943, 25 марта. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

Со­нюшка милая. Перечитал сегодня твои февральские письма. Вижу, что жить тебе нелегко.  Нужно, конечно, вести все к тому, чтобы рабо­ту улучшить, но одного никогда не нужно допускать — бесплодных переживаний.

Последние две недели стоит изумительная погода. Днем доходит до 10 градусов тепла, ночи же необыкновенно ясные и морозные. В ожидании серьезных дел мы имеем больше, чем обычно, свободно­го времени.

И сейчас в процессе написания письма к тебе я спланировал, со­вместно с аудиторией, курс лекций: один из моих подчиненных — ре­жиссер, он же композитор Поздняков будет читать курс лекции по ис­тории музыки,

второй — художник — по истории живописи и скульптуры (он скульптор),

я — историю литературы,

инженер— историю развития техники и ее влияние на развитие культуры,

быв. [бывший] директор школы — краткий (самый краткий) курс истории педагогики,

быв. продавец — правила упаковки и сохранения свежих фруктов,

один из моих помощников — политико-массовая работа в Кост­ромской области и ее последствия,

машинистка (она у меня мужчина) — основные принципы халту­ры на почве спортивного движения (или — советский спорт и его при­хлебатели).

Если курсы эти будут прочтены, хотя они наверняка не будут про­чтены, то мы превратимся во всесторонне-развитых людей.

1943, 31 марта. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

Сонюшенька, любимая моя. Хочется написать тебе о падении нра­вов и ломке святая святых во время войны. Ты уже писала об этих утешениях для слабовольных сладострастников: «Война все спишет». Списать она, конечно, может, но в то же время она спишет и чистоту чувства.

Нет, я не мыслю связей без серьезных и глубоких чувств, а лучше тебя ни в каком отношении никого и никогда мне не встретить. Я сам тебя выбирал, мы вместе с тобой росли, вместе столько передумано, перечувствовано, что жизни без тебя я не представляю.

Настолько глубоко нежны и деликатны были наши с тобой отно­шения, что все, что происходит на моих глазах, мне кажется возмути­тельной грубостью и профанацией чувств. Боже, как хочется уви­деть тебя и Наташу.

1943, 31 марта. [от С. И. Груздевой на фронт]

С молоком случился перерыв — придется искать в другом месте. Надеемся, что скоро свои козы принесут козлят и будет молоко. Правда, месяца 1 1/2, еще придется ждать.

С огородом у нас получилось вот что: в прошлом году во всем доме жили 2 семьи и огород делился пополам, а теперь живут 5 и та­ким образом нам вместо 1/2, достанется 1/5. Кроме того, был участок за городом — так ведь нам его не вспахать без мужчин, да и картошки на семена пока нет. Просить что-то из Ленинграда у меня как-то душа не лежит: может потеряться в дороге, растащат там, да как-то и зат­руднять людей не хочется.

Верно то, что надо стараться жить всегда и каждое «сегодня» стараться прожить ярче и лучше. Если суждено нам будет с тобою рас­статься (а возможно это лишь со смертью одного из нас) — живи, Саша, насколько можно полно. Возвращу тебе, что говорил ты мне 2 года назад, при расставании: пусть же никогда не буду я тебе мешать — ни живая, ни мертвая. Умру — живи с живыми, радуйся, люби и будь сча­стлив — это для меня лучшее утешение.

Последние строки совсем не значат, что я собираюсь умирать. На­оборот, мне, как Тургеневу, хочется крикнуть: «Здравствуй, весна! Здравствуй, жизнь и счастье!» (А, может быть, прощай?) Все может быть… Будь здоров, здоров, здоров!

1943, 4 апреля. [из дневника С. И. Груздевой]

Мне бы очень хоте­лось, чтобы когда-нибудь прочел эти строки Саша. Это я пишу лишь для него и для себя — мне некому сказать то, что я чувствую, ибо говорить можно лишь человеку более сильному, чем я. Валя же слабее меня, а больше близких нет. А сказать мне просто хочется, что мне очень-очень тяжело. У меня мало сил. Сегодня, как всегда, пошла за водой — и чуть не упала в реку. Упало ведро с коромысла, потому что сил нет поднимать ведра на плечо. Дома я ничего не сказала: заменить некем и жалеть некому.

У меня страшно болит голова, спина, грудь, у меня тяжело на сердце. Мне просто хочется сознаться, что у меня совсем не так много сил, как кажется. Живу ли я надеждой на счастливую жизнь с Сашей?  Слишком мало вероятности, чтоб он остался жив. Если я и он выживем — это будет новая, вторая жизнь, — мечта, невероятное. А старая кончилась. Я также часто думаю — ког­да свинцом налиты руки и ноги и не подняться с кровати — что не выжить мне, не вытянуть.

Я давно не плакала. Мне хочется отдох­нуть, хочется, чтобы кто-нибудь понял, что и мне тяжело, что я часто вспоминаю отца — я его никогда не увижу, что мне нужен свой угол меня страшно тяготит вечная толпа или чье-либо присутствие.

Отцы многих детей, которые у меня учатся, борются за меня, и я обя­зана им учить их детей. Я не имею права страдать и не делать. Но мне так страшно тяжело. Это война — будь она проклята. Надо уметь жить сегодняшним днем, освещая его светом будущего и уроками про­шедшего. Я упорно пытаюсь делать это. Иногда не выходит, часто не выходит.

1943, 19 апреля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

Твои последние письма довольно мрачны. Умирать или быть убитым я не собираюсь, а здоровья у меня пока совершенно достаточ­но. Тебе трудней. Нас хорошо кормят, одевают, а строить себе помещения, довольно комфортабельные, мы научились. Боюсь, что моя, недавно построенная, подземная комната лучше твоей.

P. S. В «Ленинградской правде» за 16.4.43 кто-то написал обо мне ряд хороших строк; кто это — не знаю.

1943, 26 апреля. [от С. И. Груздевой на фронт]

Твои пись­ма по-прежнему полны любовью и глубокой нежностью, ты востор­гаешься мной, как юноша, как 10 лет назад — помнишь ли. милый, нашу весну 33 года? Кажется, это было так недавно… Мое же отноше­ние к тебе лучше всего сказал Некрасов, говоря о Дарье: «Я ему мол­вить боялась, как я любила его!..» О морали военного времени ты пишешь правильно. Я долго ничего не замечала — отчасти потому что вела очень замкнутую жизнь, отчасти просто не верила.

Сейчас же полдня моих проходит в школе, с учителями, с родителями, и я слышу потрясающие известия, причем в массовом масштабе. Это, конечно, знамение времени, это понятно. Не подумай, что понятно для меня значит оправдано. Мы не один раз говорили с тобой, что наше личное, дорогое, святое для нас обоих мы можем пронести сквозь все испытания, мы считаем это нужным, и мы это сделаем. Я, Саша, верю тебе. Верь и ты мне, я не обману тебя. Если б только встретиться!

Я пишу тебе плохие письма, Сашенька — очень устаю, со здоро­вьем, вернее, с симптомами, опять стало похуже. Да и очень трудно выбрать время: все время на народе и в школе и дома.

С сегодняшнего дня у нас еще беда: Валя легла в больницу на опе­рацию и мне пришлось взять ее 10-й класс, да и все домашнее. Ходит помогать бабушка, но все-таки трудновато.

В школе дела более или менее наладились, хотя меня моя работа не удовлетворяет по-прежнему. Но, во всяком случае, многие секреты управления я усвоила.

О твоей просьбе по отношению к Наташе. Дети вообще сей­час очень грубые, раздражительные и злые. Все это тоже имеет свое объяснение. Я, конечно, и разговариваю с ней, но все это урывка­ми, случайно, совершенно неудовлетворительно.

Очень она любит мою ласку и очень редко ее видит. Утром уходит в садик, по приходе вечером домой срочно отправляется спать, ибо на всю компанию нужно часа 11/2,, пока все улягутся, а ведь надо зани­маться.

В школе я получаю около 500 рублей. Сейчас с 10-м классом бу­дет 24 часа основных, да классное руководство. Беда, что готовиться некогда — днем в школе, вечером ребята. А уж к 8-9 так устаю, что не до книг. К десятому классу приходится сидеть ночи.

1943, 1 мая. [от С. И Груздевой на фронт] № 1.

Майские празд­ники! Как много в нашей молодости связано с этими днями нежных воспоминаний! Помнишь ли, милый, наши студенческие майские дни, а майские ленинградские ночи! Саша, Саша, как мы были безум­но счастливы! Заслуга наша в том, что мы всегда это понимали — может быть, потому были еще более счастливы.

Сейчас вечер. Дети спят. Валя в больнице. Операция прошла бла­гополучно, чувствует себя хорошо, недели через 2 выйдет.

В школе был вечер. Я забежала на 1 час — в художественной час­ти большое выступление — рассказывала легенду о горящем сердце Данко. Ребята слушают, застыв. И учителя отзываются с удовлет­ворением. От дирекции школы на торжественном заседании вынесли мне благодарность за добросовестную работу и чуткое отношение к ребятам своего класса. Мне же кажется, что я не заслужила — я не делала ничего особенного и даже наоборот, надо было делать и сде­лать больше. Если доведется работать на будущий год, буду работать лучше.

Днем была в детском садике на утреннике. Наташа танцевала та­нец таджиков. Дали им там угощение и напоили чаем с молоком. Словом, дети довольны.

Точный рост Наташи 1 м 2 см. Она тебе написала письмо сегодня, но его еще не видела— она писала в мое отсутствие, пока я была в школе.

Занимаюсь с 10-м классом. Эти уроки доставляют мне истинное наслаждение. Слушают меня очень внимательно и даже остаются це­лым классом дополнительно после уроков — только приходи и рас­сказывай. Тема была «Литература народов СССР», а теперь будет Шекспир и Гете.

Наташенька сейчас получше стала: в садике подкармливают по­лучше. А мне хвастаться нечем. Правда, по нормам военного времени у меня ничего не болит, но я безумно устаю.

Почему всякие мужья ездят, а ты не можешь? Пароход от Вологды идет одни сутки. Правда, в поезде надо действовать огнем и мечом, чтобы получить место на чьих-нибудь ногах.

1943, 4 мая. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

В моей жизни все без перемен, кроме разве того, что получил очеред­ное военное звание и, следовательно, сменил погоны, прицепив к ним майорскую звезду.

Ты пишешь, что тебя хвалят за работу. Это совершенно законо­мерно, и я писал тебе об этом несколько раз, но ты, видимо, не замеча­ла моих высказываний. И сейчас ты пишешь, что на отзывы эти ты не обращаешь внимания, и я бы сказал — напрасно. Человек должен сам уметь приблизительно оценивать качество своей работы, особен­но не принижая его. Если ты сама видишь, что работаешь не хуже, а лучше других, то и принижать значения своей работы не следует. Мно­гие из людей смотрят на твою работу твоими глазами, т. к. они ее пол­ностью не видят и не могут видеть, и если ты будешь говорить лишь о недостатках, то другие могут подумать, что кроме недостатков в твоей работе и нет ничего.

Мне вот сейчас пришла в голову мысль, что надо было бы тебе списываться с институтом и узнавать, какова жизнь там, а то ведь ты совершенно перестаешь расти. Довольно уже и того, что я в научном отношении становлюсь человеком пропащим. Всерьез думаю о том, не стать ли мне кадровым военным.

Мои шаги на другую работу я связываю с тем, чтоб в будущем иметь материал для написания диссертации на военно-историческую тему. Во всяком случае, научная работа в военной области — дело совершенно мыслимое, но, конечно, жаль литературы. Голодная это область, но духовно богаче других.

А как ты ребят учишь без бумаги?

1943, 7 мая. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

В каж­дом из писем своих ты пишешь, Соня, что Наташа очень худенькая. Мне кажется, что помимо особых причин, худоба является след­ствием роста. Мне вспоминается свое детство. В 6-9 лет я был на ред­кость худеньким, болезненным и как-то особенно бледным ребенком. Последнее, до сих пор помню, доставляло мне много неудовольствия, т. к. сверстники мои имели пухленькие розовые щеки. Для того, что­бы быть похожим на них, я натирал свои щеки какой-то красящей бу­магой. Болел я, помнится, довольно часто всеми болезнями, особенно охотно желудочными. Кстати сказать, желудок мой лечили обыкно­венно тем, что заставляли выпивать половину чайной чашки густо-насыщенного раствора поваренной соли и приказывали лечь животом на горячую печку. Все это я терпеливо проделывал, и лежание на горя­чей печи болезнь как рукой снимало.

К 16-17 годам откуда-то начали появляться силы и так много, что я сам удивлялся, особенно тому, что эти розовенькие и в прошлом пух­ленькие дети так и не стали настоящими мужчинами, а к 18 годам я стал одним из первых деревенских силачей. С тех пор и по настоящее время я отнюдь не жалуюсь на свое здоровье.

Хотел, чтоб такая же метаморфоза произошла и с Наташей, хотя она и не принадлежит к мужеску полу.

Ты, милая, очень устала, и нервы у тебя не в порядке.  Хочется еще передать Вале, что большей несообразности, чем по­иски могилы военного и придумать нельзя. Во-первых, не все же мо­гилы можно хорошо сохранить, во-вторых, нужно быть отличным то­пографом, чтоб найти некоторые из могил (ведь здесь же не существу­ет столетней давности кладбищ с дорогами к ним, улицами на них и с охраной памятников). А потом, кому и зачем нужны эти поездки? Уж лучше вспомяните погибшего, сидя на месте, хорошим словом. Это даже с точки зрения религиозной как-то заманчивей и красивей. Ты, милая, тысячу раз права: нужно жить с живыми. Какое счастье, Соня, что нам незачем и не в чем раскаиваться из-за наших прошлых отношений. Мы не умнее других, но мы искренне лю­били и любим друг друга, и в этом все обаяние семейной жизни.

1943, 9 мая. [от А.И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

Ну, радость моя. завтра иду на другую должность. Как я освоюсь там с работой, справлюсь ли? Дело я выбрал связанное с писанием обобща­юще-исторического толка работ, читать мои «труды» будут люди, в военном отношении по-настоящему грамотные и очень большие, а я до сих пор пишусь в анкетах «военного образования не имею». Как бы то ни было, вопрос решен. Еду дальше в тыл, это, вероятно, тебя пора­дует, но мне жаль и боевой жизни и боевых друзей. В период наступа­тельных боев приятна эта добела раскаленная атмосфера.

Если с работой справлюсь, то перспективы ее довольно интерес­ны. Материала, так сказать, своего будет более чем достаточно для кандидатской диссертации на степень кандидата военных наук. А чем черт не шутит. Стал же я на втором году войны с мл. л-та [младшего лейтенанта] майором и за работу дважды отмечен правительствен­ными наградами.

Во всяком случае, за мою судьбу будь спокойна, а старая работа от меня не уйдет: это уже достигнуто.  Правда, воевать, конечно, я буду и на этой работе, будет ходьба в боевые порядки, но пока я буду на этой должности, ходьбы будет меньше. Во всем этом меня прельщает одно-единственное: работа с научной наклонностью, хотя и без чте­ния большого количества книг.

Пишу при большом шуме. За сумбурность письма извини.

1943, 10 мая. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] № 5.

Вот и приехал я, милая, на новое место. Тебя это коснется от­рицательно, т. к. ты будешь меньше получать денег, ибо тут и кормят за плату, и стригут, и бреют. Сейчас у меня несколько пониженное настроение. Жаль своих бо­евых друзей. А их, Сонечка, оказалось больше, чем я мог предполо­жить. Когда узнали, что я ухожу от них, каждый хотел как-то выразить свое расположение. Оно в частности проявлялось в том, что меня на­перебой угощали водкой, хотя нам с 1.5.43 выдавать ее перестали, и время сейчас, кажется, совершенно безводочное.

Однако при моем приходе вытаскивалась откуда-то знатная бутыль или фляга, и мы помаленьку выпивали. Здесь, конечно, уже не выпь­ешь, ибо водки здесь никогда не дают.

Мой новый адрес: Полевая почта 72572А.

1943, 18 мая. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] № 8.

Родная моя. (Люблю я эти слова, потому что ими, кроме тебя с Ната­шей, никого не назовешь).

Перечитал твои письма за 1941 г. Мне кажется, что только на войне я тебя понял и оценил по-настоящему. Многие говорят, что все женщины по природе своей «склонны к измене» (мягко выража­ясь). А я говорю: «Нет. Уж если я не могу говорить о многих, то есть одна, в верности, которой я не могу усомниться ни на минуту. Это моя жена». Со мной соглашается мой большой друг, Андрей Попов. Он также верит своей жене безраздельно. М[ожет] б[ыть] потому он и друг мне?

1943, 21 мая. [от С. И. Груздевой на фронт] № 2.

С 1-го мая вот уже 3 недели. Я не могла написать тебе записочки. Сегодня уж завела будильник на 4.30 утра и пишу.

Валя вернулась из больницы после операции, очень слаба, приба­вилось воспаление.

Из военкомата выдали мне 1 пуд картошки и 100 кв. метров зем­ли. Я уже картошку посадила около дома, а на ту землю думаю поса­дить капусту и картошку, которую обещают выдать Вале. Одну козу пришлось зарезать — она стала стара. Другая живет и дает около 4-х стаканов молока.

Наташа здорова. Ты приводишь в пример себя, так она даже луч­ше тебя: она за 2 года поболела 3 раза. Сейчас с начала мая ходит босиком (обувь экономлю), и ничего. Тебя вспоминает часто.

Что будет с Валей, не знаю. Сейчас мне много помогают ее роди­тели — копают огород, бабушка варит дома, прибирает. Вообще им хочется соединиться и жить одной семьей с Валей.

Люби меня по-прежнему, и верь, и жди, наперекор всему злому в этом мире, и любовь наша спасет нас.

1943, 27 мая. [от С. И. Груздевой на фронт] № 5.

Сейчас наступят самые тяжелые месяцы для нас в смысле питания. Все на исходе. Но уже подрастает лук. Если бы еще достаточно было того, чем не единым сыт бывает человек, было бы сносно.

Все еще в школе много работы. Меня хвалили па радио за хоро­шие оценки. Пожалуй, верно, знают ребята русский язык неплохо.

Наташа сейчас прихварывает, у нее свинка.

 

Источник: Утверждение в любви. История одной семьи: 1872 — 1981 гг. — СПб. : Изд-во журнала «Звезда», 2010. — С. 244-255. (Тираж 1000 экз.)