Восторженный отзыв или легкомысленный поступок

Первые части воспоминаний: Из Москвы в Тюмень

Алла с отцом

Всё изменилось 21-го декабря 1947 года. Отменили карточную систему. Теперь можно будет купить продукты в любом магазине, и не по коммерческим, а по твёрдым, более низким ценам. Никаких слухов об этом не ходило, была полная внезапность, подготовка к этому шагу была проведена самая тщательная. По всей Москве были в первый же день открыты хлебные палатки, в них бесперебойно торговали белыми батонами. Изголодавшиеся москвичи ничего больше не хотели, какая колбаса? Какой сыр? Только хлеб! Оказывается, утолить настоящий голод может только хлеб. Покупали конечно и колбаску, и сыр, но в очень скромных количествах, по 200-300 граммов. На того, кто покупал больше, чем полкило, смотрели как на ненормального. Мы тоже так покупали, каждое утро брали 5 батонов, по одному на члена семьи. По моему, москвичи целый год питались только сладким чаем с батоном. Отъелись примерно через год. И всё же основными блюдами москвичей долго ещё оставались хлеб и  картошка. На деликатесы денег не хватало.

К семидесятилетию Сталина в Доме Лётчика (по нашему у Яра) открылась выставка подарков тов. Сталину. Она занимала два самых больших зала (зрительный и тот, где сейчас ресторан «Советский») и несколько залов поменьше. Подарки были как от советских граждан и организаций, так и от зарубежных государств и отдельных лиц. Вход был бесплатный, и я с одноклассницей Инной Захаровой сразу туда направилась. В первые дни перед входом стояла большая очередь, но через какое-то время очереди не стало, однако людей в залах толкалось много. Было на что поглазеть. Поражал второй, ресторанный зал: он весь от начала до конца был уставлен цветами. Что-то похожее я уже однажды видела —  такой была центральная площадь в Обояни, летом 1941 года. Только там на огромных клумбах цвели живые цветы, а здесь в вазах с водой стояли срезанные букеты. По мере того, как они увядали, их убирали, через месяц этот зал опустел и закрылся, отдельные букеты ставили по разным залам. Со своей подружкой я ходила на эту выставку каждый день, не потому что я преклонялась перед тов. Сталиным, а потому, что нас нокаутировал подарок французских коммунисток — три роскошных бальных платья с глубоким декольте. В книге отзывов посетителей я написала о них восторженный отзыв, прибавив, что эти вещички мне и моей подружке очень нравятся и нам бы они не помешали. На следующий же день нас вызвала в свой кабинет завуч Астра Герасимовна и поинтересовалась, есть ли у нас голова на плечах. Промурыжив нас с полчаса, она нас отпустила. Она заменяла директора МарьИванну, только поэтому эта шалость сошла нам с рук.

Вскоре после отмены карточной системы произошло очень важное и очень неприятное событие. Провели денежную реформу. Тем, у кого деньги были в Сбербанке, поменяли один к одному три тысячи (это равнялось примерно двум зарплатам инженера и трём — учителя или врача), остальное либо пропало, либо было как-то очень плохо обменено один к десяти. У моих родителей пропала не очень большая сумма, равная примерно двум папиным пенсиям, но и это был чувствительный удар, нелегко им было отложить эти деньги. Ему, как отставному полковнику и участнику боевых действий, выделили где-то по Савёловской дороге дачный участок площадью 50 соток. Родители хотели прикопить немного денег, взять льготный кредит и построить дачу. После реформы они махнули рукой на свои планы и от участка отказались. Потом сожалели, поняли, что реформа была необходима и неизбежна, а земельный участок — это была достойная компенсация.

Закончился учебный год, 2-го июня 1946 года у нас в 6-ом классе шёл письменный экзамен по литературе — сочинение. Эта дата запомнилась по двум причинам — первая — я пошла на экзамен с температурой 39°C и вторая —  за окном шёл снег. Бабушка Мария Иосифовна знала какие-то приметы и сказала, что будет неурожай и голод. Она не ошиблась. В 1946 и особенно в 1947 году была засуха и положение с урожаем по всей стране и особенно на Украине было катастрофическое, но мы об этом узнали много позже. Москву снабжали по повышенным нормам.

В 1946 году Володя блестяще окончил школу. У него были основания получить золотую медаль, но получил лишь серебряную, т. к. экзамены сдавал без подготовки. Ему было не до экзаменов, неожиданно к нам из Белоруссии приехал наш двоюродный брат Шура, сын дяди Кости. Володя всё время проводил с ним, познакомил его со своими друзьями, возил по Москве, расспрашивал о партизанском отряде, где Шура, пятнадцатилетний мальчик, был связным. Как и все его ровесники, он был угнан в Германию, вернулся весной 1945-го. В следующем году Шура заканчивает десятилетку и приедет в Москву поступать в университет. У него партизанская медаль, следовательно он имеет право на льготу при поступлении в ВУЗ. Проницательная мама посоветовала ему забыть о Москве и тем более об университете, пребывание в немецком плену перевесит его медаль, не стоит привлекать к себе внимание. Она оказалась права. Через год он приехал, принёс свои документы в приёмную комиссию и едва унёс ноги. Секретарь сразу куда-то понесла его анкету, аттестат оставила на столе. Шура вспомнил мамино предупреждение, схватил свой аттестат и был таков. Не зря он прошёл партизанскую школу. Он уехал из Москвы в тот же день, поступил в какой-то провинциальный строительный институт и всю жизнь молился на маму.

В июле Володя успешно прошёл собеседование и был принят на юридический факультет Московского государственного университета (МГУ).

Ни этим летом, ни на следующий год на дачу мы не выезжали, ездили купаться в Серебряный Бор и в Щукино, гуляли в Петровском Парке — тогда от него ещё что-то оставалось —  проводили время в нашем маленьком парке у дома и в тенистых аллеях между Белорусским вокзалом и Стадионом Юных Пионеров. Этот короткий участок был не похож на обычные московские улицы. Это был широкий проспект, по нему пролегали три дороги, которых старожилы называли мостовыми. Мостовые были разделены двумя параллельными аллеями с деревьями в три ряда. Старинные дома (в основном начала двадцатого века) по сторонам широкого проспекта гармонировали друг с другом, составляли с аллеями и мостовыми нечто цельное, даже недавно построенные дома вписывались в единый комплекс. Самым значительным зданием и по размеру, и по парадности был Дом Лётчика — бывший «Яр». В Доме Лётчика было два обширных зала, много небольших уютных комнат, красивые лестницы и вестибюли. По размеру, архитектуре и местоположению это было великолепное здание, и его выбрали местом заседаний Совета Министров Иностранных дел Великих Держав осенью то ли 1947-го, то ли 1948 года, точно не помню. Мостовые помыли (кажется, впервые за 10 лет), аллеи немецкие военнопленные ещё раньше привели в порядок, повесили дополнительные фонари. Когда вечером все фонари включили, и проспект залился ярким электрическим светом, вот тут мы и остолбенели. Трудно было найти в Москве более красивое место. Мы думали, как нам повезло, никогда мы не уедем с этой улицы и из нашего милого дома.

Жизнь становилась всё интереснее, благодаря моей учительнице музыки Екатерине Германовне. Меня познакомила с ней мама моей одноклассницы Вали Крент. Майя решительно отказалась заниматься музыкой, а я согласилась, т. к. Екатерина Германовна мне очень понравилась, она была миниатюрная, изящная, с точёным личиком, ей было 70 лет. Она поговорила со мной о моих предпочтениях и ужаснулась моему дурному вкусу —  я призналась, что обожаю оперетту, особенно опереточного премьера Качалова. На уроках она стала исполнять для меня специально подобранные пьесы, которые не были сложными для моего неразвитого восприятия —  вальсы Шопена, кое-что из Моцарта и Чайковского, затем повела меня в Большой театр, где билетёршей служила её товарка, бывшая актриса. Я заболела Большим театром. Тогда, в сороковые годы, проблем с билетами не было, я пересмотрела вначале все оперы, а затем все балеты — весь репертуар Большого театра. Конечно, мне больше нравились теноры, особенно певец с голосом очень красивого тембра —  Сергей Яковлевич Лемешев. Я не стала фанаткой, одной из тех, кто отравлял его жизнь, но не могла слушать его пение без волнения. Мне и Козловский нравился, и баритон Лисициан, и бас Пирогов.

Я была на дебютах Плисецкой в Лебедином озере, Стручковой в Золушке и Бахчисарайском Фонтане. Самое главное —  я видела Уланову во всех её спектаклях. Она была совершенно особая балерина, ни на кого не похожая, но киноплёнки, увы, не передают её очарования. Я бывала и на концертах в Консерватории, в основном с Екатериной Германовной, у неё везде были приятельницы-билетёрши. Несколько раз я была в Большом с папой, который сказал маме —  мне неудобно, что Аллочка так бедненько одета, и мама сшила мне красивое коричневое платьице с кружевным воротничком. Я ещё потом щеголяла в этом платье в институте. Папа больше любил МХАТ, вследствие этого у нас с Маечкой появились новые пальто, сшила их конечно мама, у меня сохранилась фотография, где я стою в этом изящном пальто. Мама была великий мастер.

В школе дела шли так себе, ни шатко ни валко. Уроки я дома никогда не делала, даже портфель не открывала, всё успевала сделать на переменке, а то и во время урока. Барахталась между тройкой и четвёркой, а по физике частенько схватывала двойки. Известно, что ответив у доски, ученик расслабляется и некоторое время этим предметом не занимается. Ни один порядочный преподаватель не станет опрашивать ученика два урока подряд, это неписаный школьный закон, а меня подлая Фрося специально подлавливала, и в журнале сразу после четвёрки появлялась двойка.

Конечно, домашние сочинения приходилось делать дома. В восьмом классе литературу вела безликая молоденькая учительница, студентка-заочница, —  она сразу определила меня в «хорошистки» и, в общем, не беспокоила. В начале 1949 года наш девятый класс взяла Астра Герасимовна, очень сильный преподаватель литературы. Она вела только старшие классы. На первом уроке она меня вызвала к доске, я на всякий случай прилично подготовилась, всё таки новый учитель. Она меня послушала, полистала журнал и сказала: придётся всё исправить, если хочешь поступать в институт. Создали экзаменационную комиссию, несколько учениц попросили разрешения пересдать предмет, по которому хотели повысить балл —  обычно с четвёрки на пятёрку. Мне пришлось пересдавать все предметы, кроме английского языка. Пересдала даже давно забытую географию. На экзамене по физике Фрося гоняла меня по всему школьному курсу, начиная с пятого класса. Пришлось ей ставить мне пятёрку. В аттестате у меня четвёрка, но на выпускном экзамене я всё равно получила пятёрку. Я вдруг обнаружила, что интересней изучать предмет не маленькими порциями к каждому уроку, как это делают в школе, а крупными блоками, охватывая тему целиком. Толчок к серьёзному отношению к учёбе дала незабвенная Астра Герасимовна. На выпускном вечере она сказала мне, что ей очень понравилась моя запись в книге отзывов на выставке подарков Сталину.

В феврале 1949 года нам всё же пришлось проститься с нашим домом. Академия им. Жуковского от него отказалась. Дому требовался серьёзный ремонт, в котором Академия не была заинтересована. Большие залы давно пустовали, слушателей перевели в более удобные помещения. Несколько организаций заинтересовались домом, даже какие-то посольства на него претендовали, но всех отпугивало состояние дома. В конце концов отдали дом пионерской организации, с тем, чтобы разместить в нём районный Дом Пионеров. Этого очень добивался директор Дома Пионеров. У него был мощный стимул — он надеялся получить в этом доме квартиру. Стали расселять жильцов, никто особо не возражал, ведь в доме не было никаких удобств. Задержка была за нашей квартирой, родители соглашались переехать только в квартиру равной площади, такой квартирой район не располагал. Вопрос передали на рассмотрение председателю Моссовета Яснову. Он решил сам посмотреть, что это за квартира такая, из-за которой весь сыр-бор. Никто родителей не предупредил, дома были только я и Майя. Я сидела на диване, что-то читала. Маечка стояла посреди комнаты. Распахнулась дверь, вошла целая толпа во главе с очень толстым огромным человеком — самим Ясновым. Увидев Майю, он лишился дара речи. Маечка спросила: — Это вы собираетесь нас выгонять? Он спросил: — Вы кто? Она ответила: —  Я здесь живу. Он попросил Майю передать родителям, чтобы приезжали за ордером. Ордер был вручён папе на следующий день, и мы переехали в трёхкомнатную квартиру на Новопесчаной улице. Квартира была удобная, рядом с метро, родители были довольны, но мы все по нашему дому 19 тосковали, особенно Вова и я.

Маечку сразу перевели в школу рядом с нашим новым домом, я отказалась под тем предлогом, что пересдала не все экзамены. Не хотелось уходить от Астры Герасимовны и Василия Константиныча, да и с девочками в классе сдружилась.

Наш дом был единственным домом новой улицы, правда и улицы ещё не было. Её строили на наших глазах. Вначале построили дом № 5, рядом с нашим седьмым, его строили немецкие пленные. Мы их подкармливали, покупали для них хлеб. Они бегали к нам по очереди, называли маму «пани», как она их научила. Дом напротив строили мордовки, т. е. они были подсобницы, бегали рысью, т. к. обеспечивали работой каменщика-аса. Мы поражались темпу его работы. У него были скупые, точно рассчитанные движения, он работал безостановочно, без перекуров, делая перерыв только на обед. Я не считала, сколько рядов кирпичей он за смену укладывал, но дом поднялся быстро. Приезжали кинооператоры, снимали его для документальной кинохроники, мы восхищались, а мама сказала осуждающе: «Так работать нельзя. Что смотрит профсоюз?» Как всегда она была права. Ему дали в этом доме квартиру. Через несколько лет я увидела его, он сидел на скамейке у входа в подъезд. Это был больной обездвиженный человек.

Стройка шла быстро. Поздней весной дома первого ряда нашего квартала были поставлены, некоторые подведены под крышу. Сделали как-то быстро тротуары, после этого стали мостить улицу. Углубили и выровняли дно, затем насыпали ровный слой песка и гравия, уложили и сварили толстые железные прутья. Приходились через них перепрыгивать. Работали симпатичные молодые ребята, по говору украинцы. Однажды я пришла домой, следом за мной вошёл папа, он улыбался. Оказывается, он шёл за мной и слышал, как один из ребят, глядя мне вслед сказал: «антик марен с гвоздикою». Никогда такого комплимента я больше не слышала.

В школу я теперь ездила на трамвае, это занимало не более пятнадцати минут. Майя уговаривала меня перейти в соседнюю школу, куда мама перевела её ещё в марте прошлого учебного года. Она говорила, что учиться в её новой школе гораздо легче, учителя не придираются, на уроках девочки болтают, никто их не одёргивает. Я познакомилась с несколькими девочками-десятиклассницами, они мне очень понравились, особенно Лиля Флорентьева, папа у неё был совсем молодой, я удивилась, когда узнала, что он первый секретарь какого-то волжского обкома, а квартиру получил, чтобы Лиля кончила московскую школу. Она была отличная девчонка, совсем не зазнайка, хотя каждое лето отдыхала в Артеке, и ездила к папе в Барвиху. Такой же симпатичной была Хиля Сатановская, очень красивая толстушка. Они уговаривали меня перейти в их школу, но я не решилась.

Поздней осенью по нашей улице пронеслась кавалькада чёрных машин. Соседка, жена крупного профсоюзного деятеля, сказала, что это приезжал Сталин посмотреть на строительство нового московского квартала. Он был страшно недоволен тем, что построены малоэтажные дома. Проект срочно переделали, и в дальнейшем строили только восьмиэтажные дома.

Никаких проблем с учёбой в 10 классе у меня не было, в 1950 году я успешно сдала экзамены на аттестат зрелости. Экзамены принимала большая комиссия, в которой кроме наших школьных учителей присутствовали преподаватели некоторых ВУЗов, в том числе профессор истории Московского университета. К нашему классу было особое внимание —  из двадцати учениц одиннадцать претендовали на получение медалей. Всё прошло без сучка, без задоринки, мы в грязь лицом не ударили. Что касается меня, то по всем предметам я получила высший балл, но в аттестате были пополам пятёрки и четвёрки. Так аукнулось мне моё в прошлом несерьёзное отношение к учёбе.

Где учиться дальше? Присутствовавший на моём экзамене по истории профессор МГУ предложил мне учиться на историческом факультете Московского университета. Я подала заявление на переводческий факультет Института иностранных языков.

Продолжение следует.

Текст для публикации передал Максим Агапов
www.world-war.ru