Восемнадцать девчат-добровольцев: испытания лейтенанта медслужбы

Любовь Федоровна Аграновская

Я родилась 17 сентября 1921 г. в городе Свердловске. Когда началась война, сдавала государственные экзамены по окончании двухгодичного медучилища, затем спецкурсы опера­ционных медсестер. По рас­пределению была направле­на в хирургическое отделе­ние старшей операционной сестрой.

Как только оформилась на работу, пошла в военко­мат проситься на фронт, одновременно узнать, могут ли мои сокурсницы, которым нет 18 лет, пойти на фронт. «Можно. Если они напишут заявление о том, что идут добровольно», — сказали мне в военкомате. Я пошла в общежитие и привела 17 девчат, я была восемнадцатой. Направили нас на формирование ОРМУ — отдельной роты медицинского усиления. Нужно было сформировать 4 хирургические группы, 2 глазные, 2 челюстно-лицевые, 2 нейрохирургические, 2 рентгеновские.

Каждая группа состояла из двух врачей, двух старших операционных сестер, одной младшей сестры, двух санита­ров и одного шофера. Каждой группе выдавался «пикап» и укладки инст­рументов соответственно профилю группы.

До введения погон я была в звании старшей хирургической сестры. Имела право носить в петлице два кубика, после введения погон стала лейтенантом медслужбы. 18 ноября выехали на фронт. Ехали в товарных ваго­нах, посреди вагона печка, по бокам — двухэтажные нары. У каждого из нас было только байковое одеяло. В конце декабря прибыли в г. Торжок. От него с 22 декабря начался боевой путь нашей 39-й армии на Калинин­ском фронте.

Наши группы разъехались по разным госпиталям. От «пикапов» почти сразу же пришлось отказаться, т.к. ез­дить в них было очень холодно.

Перевозили нас в санитарных машинах, а переезжать приходилось часто, где оказывалось больше раненых, туда нас и отправляли. Работали, сутками не выходя из опера­ционной. Госпиталя располагались в деревнях, для опера­ционной выбиралась самая чистая изба или, если была в де­ревне школа, то это было предпочтительней. Стены операционной обязательно обтягивали просты­нями, а для раненых более легкой тяжести выбирали поме­щение побольше, чтобы поставить 6-7 столов. Когда мы первый раз вышли на работу в обыкновенную избу, нам сказали, что это перевязочная. В передней комнате на полу лежали раненые — на носилках и без носилок, в шинелях, в ватниках, в полушубках, с перевязанными руками, нога­ми, головами, лицами — и все это кричало, стонало, страда­ло. Вот она, война!

Постепенно привыкли и к этому. Наступил 1942 г. В конце января нашу группу переправили в другую деревню, неподалеку от аэродрома санитарных самолетов У-2. К то­му времени весь первый эшелон 39-й армии оказался в ок­ружении. И вот нашу группу должны перебросить на само­летах в окружение, чтобы оказать помощь раненым, кото­рыми завалены целые деревни, и самых тяжелых эвакуи­ровать на самолетах.

Рано утром следующего дня нас «упаковали» в самоле­ты по 2 человека лежа, разделили перегородкой, закрыли снаружи… Если что случится, самостоятельно не выбраться. Летели часа полтора. Летчики сказали, что этот рейс самый счастливый, но как только мы приземлились, налетели немецкие самолеты и начали обстреливать. Быстро погрузили раненых в самолеты, и они вылетели. Как долетели, не знаем. Только знаем, что постепенно немцы выбили все подразделение наших самолетов. И только знаем об одном случае. Мы эвакуировали раненного в оба глаза и раненного в грудь. А через день раненный в грудь вернулся. Оказывается, их самолет подбили, летчик, смертельно раненный, смог поса­дить самолет на нос, и его в кабине раздавило, а раненые уцелели, но лежали вниз головами и не могли выбраться.

К счастью, это было на нашей территории и поблизости от деревни. Сбежались местные жители и выручили их. За слепым мы послали подводу, а потом он никак не хотел снова эвакуироваться на самолете, хотя ему нужна была срочная операция.

Опять работали в операционной сутками, тем более смены у нас не было. Кормить раненых было почти нечем. Выдавали им по половине сухаря в день и немножко табаку. Нам тоже выдавали по полсухаря, но давали еще немного конины, а иногда местные жители угощали нас кар­тошкой. Конечно, мы всегда были голодные.

Но вот кольцо окружения прорвали. Нам прислали много подвод, и мы смогли эвакуировать всех раненых. А сами поехали в ближайший госпиталь. И вдруг прилетели 2 немецких самолета и начали нас обстреливать. Они бом­били снова и снова. А мы или прятались в придорожном ку­старнике, или просто ложились в колею и закрывали голову руками. К счастью, никто не пострадал.

Ехать было очень холодно. Однажды ночью увидели домик, остановились и побежали греться. Только открыли дверь и поняли, что погреться не удастся. Дом был полон людей, они все стояли вплотную друг к другу и спали… И когда мы открыли дверь, они чуть не выпали. Так мы и не погрелись. А когда мы попадали в дом, да если еще была и свободная печка, мы забирались на печку, а там у хозяев были тулупы, мы закутывались в них и тут же засыпали. Просыпались мокрые от пота, и, наверно, нас это спасало от простудных заболеваний.

Прибыли в госпиталь № 500. Проработали там до конца июня. В июле началось наступление немцев, беспрерыв­ные бомбежки. Улетали одни самолеты, прилетали другие, И так целый день. Раненых срочно всех эвакуировали. Начали сворачивать госпиталь. Мы тоже свернули свою опе­рационную. Через деревню шли отступающие войска. Госпитальным работникам и нам выдали со склада по банке тушенки и по буханке хлеба, и мы отправились в путь. Инструментарий и все медицинское оборудование, личное имущество пришлось бросить. Отступают все. Бомбежки не прекращаются. Паника нарастает. Так проходит день. Ночью идем через горящие деревни, стыдно перед местным населением, мучает страшная усталость и желание спать. Так бы и лег на дорогу и уснул.

Шли почти до Нелидова. На Нелидово пошли танки, и если они прорвутся, то и мы выйдем из окружения.

Танки не прорвались. Немцы уже на подходе, и все двинулись в леса. Мы тоже пришли в какой-то лес. Насту­пила ночь и наступил кошмар. Немцы поставили громкого­ворители и на русском языке стали уговаривать нас сдать­ся. Они обещали нам тепло, вкусный ужин, чистую постель и т.д. От нас только требовалось сдаться и выдать им ком­мунистов, командиров и евреев.

Затем началась музыка, и вдруг музыку прерывает какой-то дикий, звериный крик, вой, затем автоматная оче­редь, потом тишина на несколько минут и опять уговоры. И так всю ночь.

Недели две мы бегали из одного леса в другой, и везде за нами охотились немцы, как за зайцами. А мы все безоружные и ничем не можем ответить. Ели траву, пили из луж, спали на земле.

Наконец нам повезло. Мы вышли на очень большую группу людей, которых собирал генерал Богданов для выхода из окружения. Оружие было не у всех, да и то в основном винтовки. Богданов связался с Большой землей, и нас там уже ждали.

В ночь на 22 июля мы пошли на прорыв. Приказано было расстреливать на месте тех, кто побежит назад. Шли почти с голыми руками на пулеметы и автоматы. Медики бежали последними, но и мы нарвались на пулемет. Строчил он с чердака дома, но нашелся кто-то с гранатой, бросил на чердак, и пулемет замолк. Тысячи людей Богданов вывел из окружения, а сам был тяжело ранен в печень и на следующий день скончался. Оперировал его наш начальник группы Кружаев, но ранение было слишком тяжелым.

Приехали мы в свою часть. Меня и еще двух сестер положили в госпиталь с расстройством желудка. Отдельные кровати, чистые простыни. Как давно мы этого не видели! Но пролежали мы всего сутки. Начались бои, и нас отозвали. И опять начались мотания по частям и медсанбатам. Осенью награждали медиков орденами и медалями. Получила и я медаль «За боевые заслуги».

1-ая хирургическая группа ОРМУ-50. Сидят (слева направо) лейтенант Л.Ф. Аграновская, начальник службы подполковник В.В. Кружаев, врач капитан З.М. Конго. Стоят (слева направо): лейтенант Е.А. Аристова, ефрейтор К.И. Григорьева, старший сержант Г.М. Нифонтова.

Весной 1943 г. началось наступление нашего Калинин­ского фронта. Госпиталя едва успевали за войсками. Плен­ных немцев гнали в тыл. Выглядели они ужасно. Все обмороженные, обмотанные всяким тряпьем, вплоть до женского нижнего белья.

Началась весенняя распутица, и наступление остановилось. Передвигаться можно было только пешком или верхом на лошади. Нашей группе было приказано идти за 50 км в деревню, заваленную сыпно-тифозными больными.

Получили продовольствие на несколько дней и пошли. Грязь — выше колен. С первых же шагов полны сапоги хо­лодной липкой жижи. Параллельно с нами идут нагружен­ные солдаты, несут продовольствие и боеприпасы на передовую. Счастливчики едут верхом.

Примерно через неделю мы добрались. Больные лежат в избах на двухэтажных нарах в обмундировании, многие без сознания. Лечить нечем. Кормить нечем. Но через несколько дней доставили нам продукты и лекарства. Смертность была небольшой. Из медиков у нас сначала заболел один врач, а когда у нас принял больных специальный терапевтичес­кий госпиталь, заболела я. Был ли у меня сыпной тиф или простуда, так и не выяснили.

Нашу группу отозвали, и они меня в бессознательном состоянии перевезли в другой госпиталь. Не знаю, сколько я там пролежала, но как только по­чувствовала себя хорошо, я из госпиталя сбежала.

В конце лета начались бои за Духовщину, затем Ярцево, Демидов, Смоленск, Рудня. Нашу группу направили в медсанбат, но они сворачи­вались, а нам оставляли палатки с операционной перевя­зочной, со всем оборудованием и медикаментами. Остави­ли нам несколько санитаров, двух писарей и пищу.

Палатки стоят на открытом месте и обстреливаются так, что земля под ногами постоянно трясется. Одна наша медсестра была ранена раньше, во время бомбежки, поэто­му нас было пятеро — два врача, две сестры и санитарка.

Работали мы и днем и ночью. Ели по очереди, спали по очереди. Раненых привозили, мы их оперировали и тут же отвозили. Сколько дней и ночей мы так работали — трудно сказать. Мы все оглохли, лица у всех стали серые от бессонных ночей, от недоедания и нечеловеческой усталости.

Но, наконец, подошла свежая дивизия, приехал медсан­бат, и нас сменили. В который уже раз нас в штабе ОРМУ встречали как воскресших из мертвых.

Но война не ждет, и опять госпиталя, медсанбаты, гос­питаля. К осени мы были под Витебском. Там же встретили 1944 год. Где-то 20-21 июня началось наступление на нашем Фронте под названием операция «Багратион». Артподготовка была такая мощная, что казалось, земля расколется.

Началось такое стремительное наступление, что мы еле успевали за войсками. Пленных немцев гнали от пере­довой в тыл тысячами. За это наступление мы прошли из Витебской области в Белоруссию, затем Западная Белоруссия, кусочек Польши и наконец Литва.

Белоруссия была почти сметена с лица земли. От городов остались одни развалины, от большинства деревень — одни печи. Народ затравлен немцами, и радуются их уходу, и не верит, что пришли свои. Дети все с недетскими глазами и очень худенькие. Ни в одном месте, где нам встречались дети, мы не слышали детского смеха, не видели игра­ющих детей. Они были — взрослые.

За Духовщинскую операцию наша группа была представлена к наградам. Я получила орден Красной Звезды.

Литва нас встретила очень плохо. Чувствовалось, что местное население нас ненавидит. Все города и местечки уцелели. Очень добротные, чистые, уютные. Много хуторов. Наш госпиталь располагался в Чакишках.

В конце лета наша армия пошла в наступление. Форси­ровали Неман и подошли к границе Восточной Пруссии. Наша группа пересекла границу, когда мы ехали в какой-то госпиталь. Вот и мы на земле врага! Но еще много раз мы пересекали границу и туда, и обратно, мотаясь из госпиталя в госпиталь. Новый, 1945 г. встретили в Литве.

Ближе к весне наши пошли в наступление. Мы, как всегда, из госпиталя в госпиталь, из медсанбата в медсанбат. Но по дорогам Пруссии ездить можно. И бомбежек нет, и дороги хорошие. В Калининской области, в Смоленской и в Белоруссии, можно сказать, не мы ездили на машинах, а машины ездили на нас. Не помогали даже цепи, которые наматывали на колеса.

Дороги забиты нашими войсками, а навстречу идут освобожденные из концлагерей чехи, французы, поляки, и очень много наших русских женщин, девушек, парней шли из фашистской неволи. Тут же гнали пленных немцев, и тут же шли немцы-беженцы с детьми, с узлами, чемода­нами, с колясками. Прямо-таки было столпотворение Ва­вилонское.

Начался штурм Кенигсберга. Мы в Кенигсберг попали, когда в крепости засели немцы. Город был весь в огне и обстреливался беспрерывно из крепости. Госпиталю в городе развернуться было невозможно, поэтому развернули его в ближайшем населенном пункте.

Взяли Кенигсберг, очистили Куршскую косу. Раненых было очень много, и потом еще долго лечили и оперировали, пока не эвакуировали всех в Союз.

Вся Восточная Пруссия пропиталась запахом гари. Все кругом зеленеет, красота необыкновенная, а смрад гари не дает ни пить, ни есть, ни дышать. Но где-то еще воюют, а мы отдыхаем.

9 мая встретили пальбой из всех видов оружия. Радость-то какая! Мы и плакали, и смеялись, и плясали. Совсем сошли с ума от радости. На каком-то плацу командование устроило парад Победы. Мы ездили на этот парад в качестве зрителей. Музыкантами на параде дирижировал мой бывший сыпно-тифозный больной Капитанюк.

В конце мая мы получили приказ собираться. Нас опять погрузили в товарный вагон с двойными нарами, и поехали мы на восток. Проехали Литву, Белоруссию, а в Смоленске некоторые из наших встретились со своими родными, предупредив их телеграммами.

Кто-то встречается с родными, а плачем мы все. Так настрадались они и мы, так истосковались, что невозмож­но удержаться от слез. И так город за городом, встречи за встречами.

Л.Ф. Аграновская (сидит справа) с однополчанками. Маньчжурия, г. Таонань, 1945 г.

В Свердловске должна быть баня, и я успею побывать дома. Дала телеграмму, но перед Свердловском баню отменили, и мои мама и сестра еле успели приехать на вокзал. Наш начальник разрешил им проехать со мной до следую­щей остановки. Как ни странно, но именно от мамы я узнала, что нас везут в Монголию.

Ехать было очень тяжко. Июнь, жара, донимала грязь. Ведь нас так и не мыли в бане. Мы пользовались любой ос­тановкой, чтобы в любой мало-мальски чистой луже по­мыться. Наконец мы доехали до Байкала, где нам удалось помыться и попробовать воду на вкус.

Затем Чита, станция Борзя и Монголия. Город Чойбалсан — несколько домов, несколько юрт, и это называется «город». Мы поставили свои палатки, и город увеличился. Меня прикомандировали к терапевтической группе, которая должна обследовать солдат до, во время и после по­хода: измерять кровяное давление, рост, вес и общее состо­яние. Поход был около 300 км. Солдаты шли с полной выкладкой, т.е. с оружием, рюкзаком и скаткой шинели.

Воду нам подвозили в цистернах раз в сутки. Всем по­стоянно хотелось пить, а порция воды была минимальная. У нашей группы была санитарная машина, но иногда мы уступали место в ней молодым солдатикам-новобранцам.

Так мы дошли до одного города. Все тылы армии были уже там, и прибыла ОРМУ. В первых числах августа нашу хирургическую группу направили к границе, а через несколько дней началась война с Японией.

Наша 39-я армия перевалила через Хинган. Дорог нет, иногда машины и танки сваливались под откос. Сопки, сопки, сопки — голые, каменистые, и очень много змей.

Японцы отступали, а мы их догоняли, и только на рав­нине были бои. Наконец Япония капитулировала. И поехали мы через всю Маньчжурию — Таонань, Чанчунь, Мукден. В городах живут японцы, иногда русские, а по окраинам китайцы и маньчжуры в фанзах.

Китайцы встречали нас как освободителей. В середине сентября поехали в Порт-Артур. Сначала развернули госпи­таль в бывшем (до 1904 г.) Дво­рянском собра­нии, а потом пе­реселились в че­тырехэтажное здание. Долечи­вали раненых. Здесь стало по­ступать много ра­неных и искале­ченных после драк моряков с пехотой.

Приехал в Порт-Артур хи­рург Вишнев­ский. Он делал показательную операцию на сердце. Ассистировал ему наш начальник группы Кружаев, за стерильным столом были я и еще одна операционная сестра Аня.

***

В сентябре 1945 г. я вышла замуж. 12 декабря 1946 г. демобилизовалась, и мы с мужем уехали в Москву. В 1951 г. у нас родился сын Илья. К медицине я боль­ше не вернулась. До рождения сына работала в институте «Гипротеатр» (Государственный институт проектирования театров) на должности завбюро оформления.

В 1961 г. у мужа обнаружили рак горла, а в 1963 г. он скончался. Я опять пошла работать в «Гипротеатр», в отдел электрооборудования сцены — техником. За 28 лет работы выросла до старшего инженера, рабо­тала почти до 70 лет — очень любила свою работу. В 1988 г. в автомобильной аварии у меня погиб сын. Осталась я теперь только с внучкой, ее мужем и правнучкой.

Из 18 девушек, добровольно вступивших в армию 8 ав­густа 1941 г., к концу войны в ОРМУ осталось только двое — я и Наташа Воробьева. Через несколько дней после прибытия на фронт погиб­ла под бомбежкой Манефа Воронина. Тоня Ставрова, Клава Королева и Нина Треногина были в плену. Тоня и Клава из плена вернулись, Нина пропала без вести. Нюся Котугина в окружении была ранена пулеметной очередью в обе ноги и умерла в овраге. Нина Степина попала в воинскую часть, с разведчика­ми переходила линию фронта и была убита (рассказал мне очевидец, попавший к нам на операционный стол). Тася Байнова в хате спала на чердаке, началась бомбежка, она спрыгнула с чердака и сломала обе руки. Судьбы остальных не знаю.

Источник: Они победили фашизм/ Автор-составитель А.П. Клочков. Книга вторая. М.: Издательский дом «Граница», 2005, с. 56-67.