Войною прерванное детство

Семён Иосифович Шульга

Война

Какое яркое солнце! Его ослепительные лучи проникли сквозь толстые стёкла наших окон и разбудили меня и моего младшего братика Гену, которому совсем недавно исполнилось 4 года. Я большой — мне 11. Сегодня воскресенье, 22 июня, но родителей нет дома, они уехали в Лугу снимать дачу на лето, а я должен позаботиться о брате.

Позавтракав, мы пошли гулять в Таврический сад, расположенный через дорогу. Утро, но солнце уже согрело воздух, асфальт стал таким мягким, что подошвы утопают в нём. Таврический сад в предвоенное время был любимым местом наших игр. Газоны с аккуратно подстриженной травой, множество клумб с цветами, заросли кустов, деревьев. Вдоль ограды, отделяющей территорию сада от Потёмкинской улицы, стояли деревянные домики. Не помню назначения каждого из них, но в одном был детский кинотеатр. Там мы с братом смотрели замечательные детские фильмы: «По щучьему велению», «Сказка о рыбаке и рыбке». Однажды на маленькой сцене кинотеатра появилась женщина в широком белом одеянии. На неё направили свет от фонаря и, как по волшебству, она превратилась в порхающую многоцветную бабочку, затем цвета менялись со сказочной быстротой.

Мы играли в саду в прятки, пятнашки и, особенно, в любимую нами лапту. Нигде больше я не встречался с этой замечательной игрой, требовавшей от нас силы, умения быстро бегать и ловко увёртываться от мяча, который за свой чёрный цвет назывался «арабским».
В музыкальной раковине по воскресеньям играл духовой оркестр пожарников. Ярко блестели на солнце их замысловатые медные каски. Оркестр бодро выводил популярные в то время мелодии «Амурские волны» и «Если завтра война, если завтра в поход…». Никто не знал, что война не завтра, а уже сегодня.

На одной из полян возвышалась огромная деревянная парашютная вышка. Мечта всех мальчишек быть лётчиком или моряком. Имена знаменитых лётчиков-спасателей челюскинцев и папанинцев знала вся страна. Я тоже хотел быть лётчиком и бесстрашно защищать свою Родину!

Однажды мы залезли на самый верх башни. Там гудел ветер, и башня сильно раскачивалась. Я крепко прижался к помосту. Меня с трудом подняли и заставили спуститься вниз. После этого желание летать резко убыло, и я захотел поступить в балетную школу. Часто в сад приходил старенький дедушка. Мы звали его «Дед Мазай». К нему сразу же сбегалась детвора со всего сада. Он угощал нас яблоками, конфетами, мороженым. У него была большая седая борода и палка с вырезанными на ней фигурками. Иногда он давал нам её подержать, когда рассказывал сказки или интересные истории.

Дед Мазай с детворой в Таврическом саду, фото начала 1940-х гг.

Мороженое привозил на тележке худой и мрачный человечек. Мы могли без устали наблюдать, как он приготавливал это чудесное лакомство. В руках у него появлялся замысловатый блестящий инструмент, туда закладывалась круглая вафелька, сверху ложкой он поддевал сладкое мороженое, а затем всё это закрывал второй вафелькой. Мороженое было разных цветов и вкусов и стоило всего 3 копейки.

В то воскресенье оркестр не играл, людей было мало. Из громкоговорителей доносилась тревожная музыка, взволнованная речь. Всё время повторяли: «Война, война». Какая-то женщина громко плакала. К вечеру вернулись усталые родители. Они о чём-то тихо разговаривали, и мы сразу же осознали, что пришла большая беда, с которой закончится наше детство. Это был первый день войны.

Зажигалки

Все были уверены, что фашисты будут бросать только зажигательные бомбы. Надо срочно освободить все чердаки от того, что могло гореть. Чего только не было на чердаках, которые не очищались со времен революции! Старые чемоданы с одеждой, кровати, матрацы, ящики с книгами и вещами, посуда. Теперь всё это сбрасывалось во двор. Однажды вниз полетели шпаги, сабли, дуэльные пистолеты. Тут уж мы не могли удержаться и, несмотря на опасность, бросились на добычу. Мне досталась огромная кавалерийская сабля — палаш. Я был счастлив, мне завидовали все мальчишки нашего двора. Ничего, что у неё был отломлен самый конец. С гордостью носился я с ней по улице, а когда пришёл домой, вынужден был оставить её в коридоре. Утром сабля пропала, вероятно, её просто выбросили. Но скоро новые события заставили забыть мою потерю.

Первые бомбардировки

В небе, над нами, самолёты. Они кружат, догоняют друг друга. Слышны завывания моторов и громкие хлопки. «Учебные полёты», — объясняет один знаток. Все увлечённо следят за игрой. Но что это? Один из самолётов стал падать, сзади заклубился чёрный дым. Самолёт сорвался в пике. Совсем низко над нами пронеслось чёрное горящее чудовище и сразу же ужасающе грохнуло где-то рядом. «Бежим в Таврический сад!» Самолет упал на стадионе. Немедленно приехали военные и оцепили место падения. Что они увезли, мы не знали, но сгоревший немецкий самолёт ещё долго валялся на стадионе. Мы, мальчишки, старательно выламывали всё, что можно было сломать, вывинтить, оторвать.

На крыше нашего дома установили зенитки, которые громко ухали по невидимым целям. К этому тоже скоро привыкли. Но когда на Суворовском проспекте при первой же бомбардировке сгорел госпиталь с ранеными, все сразу поняли, что война не игра в солдатики и что она ещё принесёт много крови и страданий.

Эвакуация

«Завтра мы уезжаем,- заявил я, придя из школы, — наш учитель сказал, чтобы мы пришли с вещами». — «Никуда я тебя не отпущу. Что будет с нами, то будет и с тобой»,- сказала решительно моя мама. Я очень расстроился и даже плакал. Как же, мне только что выдали красный галстук пионера, а, главное, уехала моя любовь. Она была очень маленькой симпатичной девочкой и совсем не обращала на меня внимания. Ей нравился мой друг Женя. Он был красивый, богатый и имел чудесный велосипед — большая редкость в то время.

Скоро пришло известие, что эшелон с детьми попал под бомбёжку и многие погибли. А потом говорили, что учителя разбежались, оставив детей одних. После войны я встречал некоторых из оставшихся в живых участников этих событий. Они не любили вспоминать о том времени. Директор нашей школы, Полина Филипповна, уговаривавшая мою маму отправить меня с эшелоном, и после войны была директором, хотя все знали, что она первая бросила детей на произвол судьбы.

Наш район эвакуируется. Папы уже не было дома. Он пошёл добровольцем на фронт. «Мы уезжаем на две-три недели, — сказала мама, — война скоро окончится».

Мама родилась и выросла на Украине, в немецком посёлке, прекрасно говорила по-немецки. Её отец работал у немца-мельника. «Немцы очень культурные и дружелюбные люди»,- говорила она и долго не могла поверить в злодеяния фашистов. 27 августа 1941 года мы приехали на Московский вокзал и погрузились в товарные вагоны. Нам достались места на полу. Вагоны переполнены, было трудно дышать. При подъезде к городу Тихвин поезд, переезжая мост через реку Волхов, внезапно остановился. 11 часов наш эшелон беспрерывно бомбили на мосту! Горели вагоны. Кто-то страшно кричал. Было темно, только взрывы бомб освещали, как молнии, всё вокруг. Наш эшелон был последним, который проехал тогда по этому пути. Уже на следующий день, немцы захватили Тихвин и перерезали железную дорогу. Промедли мы ещё один день, и некому было бы писать сейчас эти воспоминания, не было бы моего сына и моих дорогих внуков, прервалась бы связь наших поколений. Не было бы моей любимой жены Белы и её младшего братика, т.к. по странному совпадению, она с мамой и братом тоже ехала в том же эшелоне. А поезд медленно тащился, как бы прорываясь с трудом сквозь прекрасные осенние пейзажи. Августовское время — время позднего лета и ранней осени. Как люблю я эту пору! Рябина свисает на ветвях красными гроздьями, берёзы привлекают своими бело-чёрными стволами, под елками белые грибы, здоровенные лоси бродят по лесу в поисках подружки. А черники! У нас, под Ленинградом видимо — невидимо этой прекраснейшей ягоды. Бывало, повалишься на черничник и прямо с куста губами набираешь полный рот этой сладости. Но всё это проносится мимо и не верится, что рядом идёт жесточайшая война и льётся кровь.

Несколько раз наш поезд останавливался, люди выпрыгивали из вагонов и бежали в лес, но раздавался сигнал паровоза, и все бежали обратно, с трудом догоняя медленно идущий поезд. Наш эшелон после бомбёжки на мосту через реку Волхов мчался без остановок, как будто радуясь, что вырвался на свободу. Обогнув водохранилище с севера у Череповца, мы прибыли в Рыбинск, где с большим трудом попали на пароход, потеряв весь свой багаж. Он был похож на пароход из кинофильма «Волга-Волга». Сзади вращалось огромное колесо с лопатками, из трубы шёл густой чёрный дым. Судно было перегружено, сильно кренилось на один борт, кряхтя, с трудом медленно продвигалось вперёд. Немецкие самолёты с рёвом проносились над головами, бомбя что-то впереди нас.

Запомнилось наименование нашего судёнышка — «Лев Толстой». Я ещё не знал, кто этот Толстой и почему он удостоился такой чести, чтобы его именем была названа эта развалина. Плавание длилось не менее недели. На судне нам  раздавали пакеты с едой, с трудом можно было раздобыть кипяток, пахнувший машинным маслом. На берегу — горящие селения, а по воде плыли обломки недавно разбомблённых кораблей. Всё воспринималось, как в довоенном фильме, только не было Чапаева и его верных друзей – Петьки и Анки-пулемётчицы.

Раз тридцать ходили мы, мальчишки, смотреть на героев Гражданской войны и, страстно желая своим любимым героям спасения от пуль коварных врагов, громко кричали, подсказывая Чапаеву, что враги уже близко. Но каждый раз, к большому нашему горю, герой бросался слишком поздно в воду реки Белой и погибал там от пуль врагов. А теперь, мы сами, как те герои, плыли под бомбами и пулями коварных врагов, понимая, что это совсем не игра и не кино, а самая настоящая жизнь и смерть.

Наше судёнышко причалило к пристани города Горького. Через 11 лет я снова в этом городе, где родился и откуда в годовалом возрасте меня увезли в мой родной Ленинград. Впрочем, родной ли? И что такое вообще Родина? Этот вопрос я задаю себе и окружающим. Но ответа никто не знает. Немецкая пословица говорит: «Моя Родина под моей шляпой». Где же ты, моя Родина? Родился я в Горьком, который сейчас называется совсем по-другому. Страны СССР вообще не существует, а город, в котором я прожил всю свою жизнь, Ленинград, тоже имеет другое имя, которое никак не  войдёт в моё сознание. Так как была ленинградская блокада, а совсем не петербургская. Нет, я не против этих новых названий, но я там не жил, не рос, не бегал по улицам с мальчишками и девчонками. Это была совсем другая Родина, земля, воздух и чистая вода в озёрах. Всё это есть и здесь, в стране, в которой я сейчас живу вместе с моими родными, друзьями и просто соседями. Все мы люди вселенной. Бог создал эту прекрасную планету под названием Земля. А люди разделили её непроходимыми границами. Но воздух, солнце, счастье и беды не делятся! Они общие, и мы живём в этом мире, общем для всех, где бы мы не находились.

Побегав по крутому берегу Волги и не найдя того места, где раньше жили наши родители, мы снова оказались в поезде и опять куда-то поехали. Пенза. Мы сидим на ступеньках какого-то белоснежного здания и ждём решения, что будет с нами дальше, куда нам деваться. Вечером нам сообщили, что завтра утром нас отвезут в какую- то деревню, а пока мы можем получить немного еды и переночевать в зале этого учреждения.

Нина

В кузове грузовика мы долго едем по пыльным дорогам и, наконец, нас привозят в село Башмаково, к деревенской школе. Ни один человек не встретил нас. Мы очень устали. Беспрерывно плачет больной ребёнок. Его мать сидит на полу и пытается успокоить больного младенца. Мы тоже сидим на полу, т.к. ни стульев, ни кроватей, ни столов в зале нет. К вечеру пришли две девушки. Они узнали об эвакуированных из Ленинграда и пожелали с нами познакомиться. Им лет по 18-19. Нина — со светлой косой вокруг головы, очень добрым и симпатичным лицом. Тоня — с короткой стрижкой и решительным видом. Они, увидев в каком мы положении, побежали куда-то. Скоро вернулись с врачом для больного ребёнка, которого тут же увезли в больницу, принесли одеяла, подушки, немного посуды и съестного. Пообещали завтра придти снова. Приходили по нескольку раз в день. Прошло столько лет, а я отчётливо помню этих чудесных девушек, которые сами были почти детьми. Нина — очень добрая, всегда старалась нас утешить, отвлечь обещаниями скорого окончания войны и нашей победы. Приходила каждый день, помогала, приносила продукты, которых у неё тоже не было в достатке, организовала сбор среди жителей деревни. Тоня тоже навещала нас, хотя и не каждый день. Она рассказывала о непобедимости немецкой армии, бессмысленности бежать, искать спасения от их прихода: «Немецкие танки могут моментально зарываться в землю, так что советские пушки их не смогут уничтожить. А немцы — самая культурная нация в мире. Они принесут нам освобождение».

Но мы уже знали цену этого «освобождения», мы видели бомбардировки, горящие дома и убитых людей на обочинах дорог.

Галоши

Начались дожди. Выйти из дома невозможно, т.к. грязь по колено. Воду в огромной бочке нам привозил мужичок. Скоро я познакомился с ним. Рано утром мы приходили к конюшне, запрягали лошадь и ехали на речку. Ковшом с длинной ручкой наполняли бочку и развозили воду по домам. Лошадь с трудом тащила по грязи тяжёлую телегу. Мы помогали как могли. Пар шёл с мокрых боков лошади, мы тоже были мокрые от пота. Ноги облеплены грязью, и, если бы не галоши, то шагу бы не ступить. Однажды, придя домой, заметил, что одну галошу потерял. Это была такая страшная трагедия, что я лёг на своё место на полу и утром не хотел вставать. Но мама быстро почувствовала что-то неладное и заставила признаться. Она не ругала меня, но сказала, что без галош выйти невозможно, и я не смогу ходить в школу. Так прошли осень, зима и наступила весна. Я бездельничал всю зиму, нисколько не страдая от отсутствия образования. Наконец, стало сухо и оказалось возможным выйти на улицу. У нас был небольшой участок земли, и мы посадили картошку, капусту и другие овощи.

Цыгане

У меня появилась целая ватага друзей из местных мальчишек. Лето 1942 года выдалось очень жарким, и мы бегали на речку купаться. На окраине села раскинул шатры цыганский табор. Не знаю почему, но мужчины-цыгане не были призваны в армию, как наши отцы и братья. Нам нравились эти люди с черными от загара лицами, длинными усами, серьгами в ушах. Женщины целый день что-то стряпали, стирали. На них были длинные юбки, цветные платки. Они громко говорили на непонятном нам языке. Но особенно нас привлекали цыганские кнуты-плети. Это были художественные изделия.

Кнутовище — короткая деревянная палка, украшенная резьбой, и плеть, искусно сплетённая из узких кожаных полосок. В конце плети — полуметровая кисть из конского волоса. Волос надо вырвать с хвоста лошади, которая совсем не радовалась этому злодейству. Было нелегко оглушительно громко щелкнуть этим устройством. Мы старательно учились этому мастерству у цыган, которые охотно с нами возились. Они доверяли нам сводить на водопой красавцев-коней. Когда я первый раз забрался на огромного коня, то от страха прижался к его теплой и пахучей шее. Но вскоре научился не хуже местных пацанов ездить, управлять этими умными и добрыми животными, которые, чувствуя мою беспомощность, осторожно несли меня на спине. Лошади долго пили прохладную и чистую воду, а мы купались около них и были самыми счастливыми на свете, не помня о той страшной битве, которая шла совсем недалеко от нас.

Однажды, когда мы пришли к знакомым цыганам, то увидели необычную картину. Все собрались на площади перед табором, а в центре стояли два цыгана и что-то громко выкрикивали. Потом стали хлестать друг друга плетьми. В чём была причина ссоры, мы не знали, но драка была жестокой. Старший и, вероятно, более умелый, избивал молодого цыгана. Кровь текла по лицу, рубаха разорвана, руки тоже в крови. Наконец, после удачного удара, плеть выпала из рук молодого, а сам он повалился на землю. Старший хотел дальше избивать его, но вступились старики, женщины запричитали, побеждённого увели. Мы поняли, что это не игра, и медленно пошли к себе. Больше мы к ним не ходили, а затем табор куда-то пропал.

Второе бегство

Днём и ночью слышны взрывы. Бои идут совсем недалеко от Пензы, и маму часто забирают на рытьё окопов. Однажды её ранило осколком бомбы. Тогда мы опять стали собираться в дорогу. Снова товарный вагон, масса народу. На одной из станций рядом с нами остановился поезд с заключёнными. Двери вагонов были закрыты, а окна — с решётками. Я вышел подышать воздухом и с ужасом смотрел на бедных людей, бледные лица которых можно было разглядеть сквозь решётки. Мне было очень жаль этих несчастных, и я хотел протянуть им что-то съестное. Внезапно раздался ужасный рёв. Эти люди бесновались, что-то кричали… Я различал отдельные слова. С бешеной ненавистью они кричали мне: «Жиды, жиды! Удираете от войны!». Их искажённые в злобе лица, прижатые к стальным решёткам, запомнились мне на всю жизнь. Люди, находящиеся в таком страшном положении, … казалось, что им до маленького мальчишки, ничего не сделавшего им плохого, хотевшего отдать им последний кусок хлеба? Почему он вызвал такой всплеск ненависти? Это был первый раз в моей жизни, когда я встретился с необъяснимой людской злобой.

Верхне-Невьянский

После долгого путешествия мы оказались в Свердловске, а затем попали в небольшой городок Верхне-Невьянский. Мама пошла работать, а я – в школу. Здесь подружился с одним мальчиком. Его звали Курт. Немец с Поволжья. Отец его, крупный партийный работник, находился на фронте. Курт был сильным парнем и хорошо дрался, что нам очень скоро пригодилось. Мы вошли в класс, я и Курт. Поднялся невообразимый шум, крики. Ученики прямо тряслись от ненависти к нам. Можно было услышать: «Вакувырованные, ленинградцы, предатели, фашисты, жиды».

Творилось что-то невообразимое. На перемене ко мне подошёл местный парнишка и заявил, что он будет со мной драться. Надо признаться, что я не любил драться, был не очень силён. Мы стали с ним биться все перемены. Закончится урок, мы идём в коридор и лупасим друг друга. На урок возвращались оба в крови. Ему тоже доставалось. Было очень больно, страшно и обидно, но я дрался, не прося пощады, и бил его, как умел. Однажды, после одной из перемен, учительница заметила кровь на наших лицах и спросила, что это означает, хотя прекрасно знала, в чём дело. Я ответил, что упал. На следующей перемене мой противник подошёл ко мне и заявил, что я парень ничего и больше он со мной драться не будет, а, наоборот, будет со мной дружить.

А с Куртом мы продолжали дружить всё время, пока жили в эвакуации. Я до сих пор помню этого умного и справедливого парня. Но жизнь развела нас очень быстро. Не думаю, что ему было легче, чем нам, евреям. Русским немцам тоже досталось хлебнуть много горького в той стране, которую мы долго пытались называть своей Родиной.

Моя первая работа

Скоро оказалось, что маминого заработка не хватает даже на питание, и мне надо идти работать. Каким-то образом мне удалось найти работу в столярной мастерской. Там был старик-столяр и два мальчишки-помощника. Я стал третьим. Старик не говорил ни слова, только показывал жестами, что надо делать. Он занимался изготовлением гробов, а мы делали детские игрушки. Отпиливали от круглого чурбачка колёсики, сажали их на ось, приделывали длинную палку, за которую можно было катить это сооружение. Норма – 5-6 штук в день. Я любил возиться с изготовлением нехитрого устройства. Хорошо пахло деревом и стружками. Особенно мне нравилась берёза. Это благородное дерево легко поддаётся обработке, не имеет изъянов. Немного подучившись, стал изготавливать деревянные ложки. Зарплата была маленькая, но главное — рабочая карточка, которая позволяла получать каждый день 400 грамм хлеба. Это было великое богатство, и мы, благодаря этой карточке, смогли выжить летом 1942 года. Ребята в мастерской относились ко мне хорошо, мы дружили.

Часто мы ходили в перерыве купаться на речку. Однажды я плавал, а ребята сидели на берегу. «Ныряй,- кричали они мне, — ты очень хорошо ныряешь!» И я нырял, гордый своим умением. Я нырял, а они кричали мне что-то и смеялись. Я нырнул и тотчас же вынырнул. Ребята не заметили и продолжали кричать: «Жид, жид», надеясь, что я не услышу, но я вынырнул раньше. Они немного смутились, но я сделал вид, что ничего не услышал, и мы продолжали, дружить и работать вместе, как ни в чём не бывало. А что бы вы на моём месте сделали?

Трудность была в том, что все столярные инструменты приспособлены для работы правой рукой, а я левша. Пишу и ем я правой, а вот пилить, строгать и забивать гвозди могу только левой. Особенно трудно мне работать рубанком. Пришлось переделать верстак. А затем привык работать правой рукой, но старик умер, мастерскую скоро закрыли, и некому стало делать гробы. Наступила осень, и мне нужно было опять в школу.

Жид

Евреев в школе не было. Были ли они вообще в этом городишке, я не знал. Но достаточно того, что здесь были мы. То, что я еврей, мне напоминали ежедневно. Не могу понять, почему на Урале, где евреев раз два и обчёлся, была в то время такая ненависть к нам. Я пошёл ловить рыбу на озеро. У берега стояли лодки, и в одну из них я забрался. Было прекрасное раннее утро. Над озером стелился легкий туман, как шлейф прозрачного покрывала. Рыбка не клевала, вероятно, наслаждалась этим прекрасным утром. Появились два парня. Лет по 16- 17.

-Как рыбалка? Клюёт?

-Да не очень.

-Поплывём на центр озера, там глубже и рыба там клюёт лучше.

-Поплывём,- согласился я.

Мы подплыли к маленькому островку в центре озера.

— Покурим? — спросил старший. Я пожал плечами. Курить я ещё не пробовал.

— На, кури, жидёнок,- сказал старший. — Перед смертью! Сейчас мы тебя топить будем!

Они стали раскачивать лодку, стараясь её опрокинуть. Я кричал от ужаса, а они смеялись. До сих пор слышу свой крик и вижу их злобные лица. Потом я вдруг успокоился и сказал, что за моё убийство они окажутся в тюрьме. Старший подумал и заявил, что и вправду их посадят за этого жидёныша.

— Ладно, живи покуда,- и уплыли.

Долго я приходил в себя, а потом медленно погрёб к берегу, не веря в своё спасение. Дома ничего не рассказал маме. Вообще, я рассказываю это приключение в первый раз, и то сам себе, так как не очень надеюсь, что кто-то прочтёт эти строки. Но вот написал эти строки и, как-то легче стало, вышли из меня эти мрачные переживания.

Пленные

Они сидели в тени под деревом. Обычные мужики. Усталые, в грязной зелёной форме, рваных сапогах. «Немцы, немцы!»,- кричали мальчишки и бросали в них камни, а они сидели и даже не укрывались. Надо сказать, что камни были небольшие. Мальчишки старались больше напугать, чем попасть. «Да они есть хотят!»- подумал я и побежал домой. Принес краюху хлеба и огурцы. Подойти близко, чтобы отдать еду, я боялся. Но они жестами позвали меня. Один из них взял хлеб и огурцы и сказал: «Danke». Потом их увели и появлялись другие, такие же несчастные и грязные. Многие из них были раненые, забинтованные. Кровь проступала на грязных бинтах.

Скоро и к этому привыкли, и никто уже не обращал внимания на пленных. Немцы работали на различных стройках, дорогах. Работали старательно и аккуратно. Теперь я хорошо знаю, как работают немцы. Но здесь, в Германии, грязные работы, как правило, выполняют иностранцы.

Кержаки

Прошли лето и зима. Наступил 1943 год. С фронта приходили письма от отца и старшего брата. Брат прислал нам свой офицерский аттестат, по которому нам выдавали немного денег. Жить стало чуть легче. Красная армия начала одерживала одну победу за другой. Мы привыкли к здешней жизни. С мальчишками у меня полный контакт, меня больше никто не трогал, так как вскоре оказался самым сильным в классе и неплохо дрался.

Освоившись, я очень баловался, а может быть, и хулиганил. Мне казалось, что всем мальчишкам и девчонкам нравилось моё поведение, и задирал нос. Вот по этому носу и получил однажды, когда захотел помешать драться двум парням. Оба поколотили меня и сказали, чтобы я не вмешивался, когда двое дерутся. Было очень обидно, но с тех пор и до настоящего времени не пытаюсь установить мир между желающими драться или просто поспорить.

Летом, на каникулах, я нанялся работать в поле у кержаков. Так здесь называли старообрядцев. Известно было, что крестились они двумя перстами и ни с кем не общались. Дома их обнесены высоким забором, во дворах огромные собаки-овчарки. Хозяин критически посмотрел на меня и сказал, что возьмёт на работу за «харчи».  Рано утром мы выехали в поле. «Вот тебе коса, вот твоё поле». Показал, как точить косу оселком — длинным камнем. Делал он всё ловко и молча. В первый раз держу косу в руках. Она вываливается из рук, трава не скашивается, а просто ложится на землю. Я долго приноравливался, и дело кое-как наладилось. Шёл по мокрой от росы траве и махал ритмично косой. Вскоре понадобилось заточить её. При первой же попытке разрезал себе ладонь. Кровь хлынула и обрызгала одежду, траву. Помочь было некому. Кое-как перевязал рану, кровь запеклась, и я продолжал работать.

Солнце пекло немилосердно, хотелось пить и есть. Слёзы от боли и солёный пот от непривычной и тяжёлой работы текли по щекам, попадали в рот. Где же обещанные «харчи»? Силы покинули меня, и я упал на землю. Тут появился хозяин и позвал обедать. Он протянул мне кусок хлеба величиной с ладонь и кружку холодного молока. Это и были обещанные «харчи» за весь день работы. Проглотил всё мгновенно, а хозяин приказал работать дальше. Работали до темноты. Молча вернулись в посёлок. Хозяин отворил ворота, завёл лошадь во двор и закрыл за собой ворота, а я остался на улице. Когда мама увидела меня, окровавленного, голодного, еле стоящего на ногах, она всё поняла, и с работой у «добрых» кержаков было закончено.

Колхоз

С классом выезжали на летние каникулы в колхоз. Окучивали картошку, пололи овощи. Кормили до отвала. Борщ с мясом, картошка в мундирах, молока, кто сколько хотел. А вечером — костёр и танцы с нашими девчонками, такими же грязными и загорелыми, как и мы. Вот тогда я впервые услышал: «Утомлённое солнце, нежно к небу склонялось, и тогда ты призналась, что нет любви….». Не уверен, что правильно запомнил. Быстро пролетело время в колхозе.

Когда я вошёл в дом, мама сразу же осмотрела мою голову и, ни слова не говоря, повела в парикмахерскую. Женщина-парикмахер осторожно сбрила мои вихры, которые кишели вшами. Меня вымыли в бане и уложили в кровать. Мама сидела рядом и с жалостью гладила мою наголо обритую головёнку.

Мерин

Часто нас навещал здоровенный мужик, как тогда говорили, «снабженец». Он приходил в богатом меховом тулупе и высоких белых шикарных бурках типа сапог. Был он «спиритом». Вечерами собирались люди, усаживались вокруг стола, и начиналось представление. Я подсматривал в дырочку в стене. Зрелище было жуткое! Они вызывали умерших и живых. Стол плавал по воздуху и стучал по полу. Люди склонялись головами в темноте и негромко переговаривались, загадывая самое сокровенное. Это были, в основном, женщины, у которых мужья, сыновья находились на фронте. Они разговаривали с ними, что-то просили, чего-то спрашивали. Плакали и молча уходили.

Командовал всем этим театром тот самый здоровенный мужик, которого по какой-то причине не брали на фронт. Он был ужасно противен. Но одно мне нравилось — его огромный рыжий мерин.

«Спирит» часто оставался где-то ночевать, и тогда мне доверялось отвести лошадь в конюшню. Я был счастлив. Подводил мерина к какому-нибудь возвышению, вскарабкивался на спину. Иногда там было седло, а иногда не было. Хребет мерина натирал мне зад, но я не обращал на это неудобство никакого внимания, за что и поплатился вскоре. Мне хотелось проехаться, как Чапаев в кино, галопом. После удара кнутом, мерин испуганно дёрнулся и помчался. Может, его до сих пор никто не бил плетью? Наконец, мы подскакали к конюшне, я спрыгнул и привязал его. Затем шёл на негнущихся ногах, у меня всё болело. Дома боль стала невыносимой. Позвали врача. Он смазал мне попу мазью. У меня оказалась полностью стёрта кожа на этом месте. Больше я уже не садился на мерина, а «спирита» скоро арестовали прямо у нас на глазах и куда-то увели.

Возвращение

Осень 1944 года. С фронта идут победные сообщения: битва на Курской дуге, прорыв блокады Ленинграда, наша Красная армия гонит фашистов с территории СССР. Нам пора возвращаться в свой город.

Каким-то образом мы, наконец, получаем необходимые документы и готовимся в путь. Нужны деньги, чтобы приобрести билеты и продукты. Мы хорошо знаем, что дорога будет тяжёлой и продолжительной. Весной мы с мамой посадили много овощей. Урожай выдался прекрасный. Я выкапывал картошку, срезал капусту, вырывал огромный турнепс и нёс всё это на базар. Этих денег нам хватило для приобретения билетов в поезд, который должен был привезти нас в Ленинград.

Вагон переполнен людьми, как и мы, стремившихся вернуться в родной город. По дороге у нас бесконечное количество раз проверяли документы, вымогали деньги. Однажды, когда уже не осталось, чем заплатить проверяющим, нас безжалостно выбросили на перрон какого-то полустанка. Прозвучал гудок нашего паровоза, и поезд медленно тронулся. Не знаю, откуда взялись силы, мы вскочили на подножку. Мама, брат и я оказались без денег, вещей, на полу вагона. Наше место уже занято, но у нас уже не было сил отвоёвывать его обратно. Наконец, поезд прибывает на Московский вокзал Ленинграда. Улицы пустынны. Город пережил страшную блокаду и ещё не пришёл в себя. Трамваи ходят редко, но маршруты и номера сохранились, и мы, как в старые времена, дождались трамвая № 19 и покатились по улицам нашего родного города. Денег заплатить за проезд не было, но кондуктор, пожилая женщина, посмотрела на нас и только с жалостью покачала головой. Мы у себя дома, в нашей квартире. Ничего, что нет денег, вещей, Но мы все живы, скоро вернётся отец и старший брат, жизнь наладится. Будем ждать и терпеть, так как этому мы уже научились.

Победа

С утра по радио одни марши. Голос Левитана, которого знала вся страна: «С победой вас, товарищи!». Мы победили и остались живы. Отец был тяжело ранен, его должны отпустить раньше, а старший брат Миша ещё долго будет в армии, но это уже другая история. Много говорят о войне с Японией. Не совсем ясно, зачем нужно воевать с этой страной неизвестных и загадочных самураев, которые не нападали на нас. Но у нас есть вождь всех народов, он всё знает и заботится о нас.

9-го мая в Ленинграде ослепительно солнечный день. Я на Литейном проспекте, встречаю вместе с другими горожанами победителей-воинов. Они идут, заполнив весь широченный проспект, осыпаемые цветами. Гремит музыка, бегают счастливые мальчишки, плачут женщины, высматривая своих родных. Папы нет среди них, но мы знаем, что он скоро, очень скоро придёт домой, и мы снова будем все вместе. Я пойду в школу вместе с моим младшим братом Геной. Приведу его к директору школы, грозной Полине Филипповне. Она строго посмотрит на меня, а затем на брата и спросит: «Он такой же хулиган, как ты?» Я с удивлением и гордостью отвечу, что мой брат очень спокойный и совсем не такой, как я. И это была святая правда! А пока день Победы, и всё будет хорошо, и мы все будем всегда счастливы и веселы, как сегодня!

Послесловие

В моих воспоминаниях многое отсутствует. Я никогда не вёл дневников, да и времени прошло много, а я был тогда, по сути, говоря, ребёнком. Мало, что могу вспомнить о своём младшем брате Гене. Ему было 4 года в начале войны, а когда возвращались — 7 лет, мне — 14. Я учился в 6 классе, а Гена ещё не ходил в школу. В первый класс он попал уже после возвращения в Ленинград. Он пошёл в ту же школу, в которую ходил и я. Конечно, в эвакуации мы с ним были всё время вместе. С нами был там и наш двоюродный брат Рудик. Я помню, как учил их грамоте, хотя сам закончил только три класса. Зимой мы все вместе катались с гор на санках, бегали по улицам с мальчишками. Но они были всё же очень маленькие, а я большой. Вот поэтому и не запомнилось почти ничего. А жалко! И ещё. Рассказ получился не очень весёлым, но ведь и время было тяжелейшее. Счастье, что остались все живы в этой круговерти. Может быть, когда-нибудь решусь написать воспоминания о последующем времени, после войны, но боюсь, что и дальше весёлого будет не так много, как бы хотелось. Но были ли воспоминания кого-либо более весёлые? Что-то я не помню.

Январь — февраль 2004. Германия.
Wuppertal   Deutschland

Воспоминания переданы для www.world-war.ru автором.