Военные будни медсанбата

Уходит время, слабеет память, но разве забудешь 1942 год, правый берег Волги у Сталинграда?

Город окутывали черные тучи дыма, пепла, пыли, ночью над ним стояло зловещее зарево пожарищ. Плывет горящая нефть по Волге — возле речного вокзала разбило баржу. Оттуда же на связанных бревнах добираются раненые. Их вылавливают санитарные посты и направляют в наш 78-й отдельный медсанбат. Обслуживали мы всех, кого к нам доставляли.

В операционной палатке, развернутой в лесочке на берегу Волги, три операционных стола. Возле них — хирурги Маша Потапкина, Зина Кечова и я. Здесь же медсестры Анна Платова, Надя Желткевич, Мария Савченко, Аннушка Мигас и санитары. К нам пришли работать сталинградские девчушки. Лену Волкову, Надю Скурлатову, Зину Аржанову зачислили медсестрами, хотя они еще ни крови, ни ран не видели, а Валю Скурлатову, Юлю Аспер и Аллу Кочневу — санитарками. Из запасного полка добровольцев прибыли Зоя Сустрина и Вера Мансурова. Все они напугались, побелели, увидев работу хирургов. Некоторые попрятались за палаткой. Но раненых — нескончаемый поток. Одних надо убирать со столов, других — бинтовать, третьим — накладывать шины. А девчонки боятся подходить к больным. Как заставить их перебороть этот страх? Подошла я к ним, пристыдила, помогла засучить рукава, и они, хотя и робко, но стали убирать окровавленные бинты, вытирать столы, снимать повязки. Вскоре я довольно строго сказала им:

— Вот так и надо помогать хирургам, а не падать в обморок.

Девчонки освоились и стали работать проворнее. Крайне тяжелой, изнурительной была работа хирургов, требовавшая постоянной выдержки, умения бороться со смертью. Нам нельзя было терять уверенность, дрогнуть во время операции, даже когда медсанбат бомбила авиация или обстреливала артиллерия противника.

…На операционном столе — человек, укрытый простынью. Большая потеря крови. Пульс едва прощупывается. У меня и Маши Потапкиной, осмотревших его, сердце сжалось: вместо ног — оборванные кровавые култышки. Срочно стали готовиться к операции. Раненый тем временем пришел в себя, открыл глаза и шепотом — сколько у него был сил — запел: «Как много девушек хороших,— передохнул и дальше,— как много ласковых имен…»

Мы не выдержали. Стоим, готовые начать операцию, и плачем. А он увидел наши слезы и успокаивает:

— Не плачьте, дорогие. Я поправлюсь и без ног буду защищать Сталинград. Руками. Зубами. Но победа будет нашей…

Через операционную проходило до 110—120 раненых в сутки. Почти в безнадежном состоянии поступил к нам полковник Голубев, командир курсантского полка Житомирского военного училища. Ранен в грудную клетку, открытый пневмоторакс, повреждены четыре ребра. Стали готовить его к операции, а он смотрит на меня и говорит нашему командиру взвода:

— Что у тебя, детский сад здесь? Сам-то почему не оперируешь?

Полковник, не сомневайтесь, она лучше, чем я сделает,—заверил взводный. Прооперировала, зашила рану в легком. Забинтовали. Дышать ему стало легче. Смотрит он на меня и говорит:

— Руку, латальщица, дай!., Спасибо! Молодец! А я-то сомневался.

С тех пор в шутку нас стали звать латальщиками. Отдых у нас был короткий, спали по 3—4 часа в сутки, а иногда и того меньше.

…В сентябре 1943 года дивизия форсировала Днепр у Бородаевки. Медсанбат оставался пока на левом берегу, на правый берег в Бородаевские хутора выдвинулась операционная группа. В нее вошли я, как старшая, молодой хирург Павел Хрипунов , военфельдшер Александр Друйкин, медсестры Виктория Марьянчик, Маша Юмагулова, Вера Мансурова, Зоя Сустрина, Зина Аржанова и санитары — имен не помню, а звали мы их Ибрагимов, Иваныч, Зазуля.

Расположились мы в крайней хате. Раненых много. На столе боец из 153-го артполка. Не успела сделать обезболивание — начался минометный обстрел. Все стоят на своих местах. Над больным растянули простынь, чтобы не сыпалось с потолка. Вот с шипением пролетает над нами мина. Вторая — недолет, но осколки со свистом пролетают над хатой. Страшно, но я же старшая и надо держаться! К счастью, обстрел вскоре прекратился и мы возобновили работу.

Работали до утра, а с рассветом всех прооперированных отправили на берег, оттуда — через реку в медсанбат.

После завтрака — снова за дело. Раненых много. Среди них — боец с обгоревшими на голове волосами, с ожогами на лице. Кричит неистово:

— Доктор, я сойду с ума, от меня пахнет паленым, не могу…

Обезболили, успокоили, наложили повязки. И рассказал он нам о тяжелых боях с фашистами, бросивших против наших много танков.

Закончив обработку раненых, вышли во двор. День солнечный, теплый. После операционной, наполненной и запахами наркоза, и крови, дышится легко. Возле стога сена боец играет на гармошке. От усталости гудят ноги, кружится голова. Встала у стенки хаты погреться на солнышке. Вдруг в небе послышался шум моторов. Глянула вверх — с фашистских самолетов уже падают бомбы. Не растерялся Хрипунов. «Все в окопы!»— крикнул он и столкнул меня на дно. Остальные попадали сами.

Раздался удар и такой треск, словно сломалось сухое дерево. Когда все стихло, стали выбираться из окопа. Во дворе темно, пыль. В нескольких метрах от нас—огромная воронка. В соседнем окопе погибли две медсестры.

Не успели подобрать раненых, как снова появились вражеские стервятники, снова рвутся бомбы, но уже подальше. В огороде вижу тяжело раненного в грудь бойца. Кричу санитарам: «Носилки!». А сама наклонилась, чтобы сделать перевязку. Вдалеке разорвалась бомба. «Ложись, убьют!»—прохрипел раненый. Я схватила его за ремень и стащила в ровик. Только пригнулась — над нами пронеслись осколки. И снова повезло—не задело нас.

У нас был писарь: пожилой учитель Иван Степанович Кузькин. Как отец, он оберегал нас от различных огорчений. В октябре 1944 года дивизия форсированным маршем, перемежающимся с упорными боями, спешила к столице Югославии. Вместе с ее частями двигалась и передовая операционная группа медсанбата. В Белграде мы расположились в большом пустом здании. Из окон просматривается городская окраина, где еще идет бой. Но мы спокойно делаем свое дело.

В просторной комнате развернули операционную, и вот уже я и Валя Савицкая, медсестры Лена Волкова, Ася Кузнецова, Вера Мансурова оперируем первых раненых. У меня на столе лейтенант Гусев из противотанкового дивизиона, ранен в грудную клетку с повреждением плевры легкого. Закончила операцию, стала шприцем убирать кровь из грудной полости, а на втором столе Валя с медсестрой кому-то переливает кровь, на третьем —медсестры Волкова и Мансурова накладывают шину… Вбегает вдруг врач Николай Иванович Сурков: «Немцы во дворе»,— кричит. Мы испугались, конечно. Раненые заволновались. Как старшая но смене, даю команду: «Закончить переливание, забинтовать раненых!» А сама — во двор, посмотреть, что там творится. Слышим стрельбу, разрывы. Но во дворе никого. Только в подвале здания были еще раненые с санитаркой Машей Юмагуловой. Советуюсь с санитаром Иванычем, что делать. Но тут появились артиллеристы и успокоили:

— Вокруг вас наши пушки. Идите и работайте. Будет трудно, мы вас не бросим.

Тут подошли пехотинцы, поставили на подоконнике пулемет, на втором — противотанковое ружье. Я вернулась, успокоила всех и мы принялись за работу.

Раненых прибавлялось. Нам с Валей Савицкой приходится самим снимать со стола прооперированных и приносить новых. Дело не только в тяжести этой работы: мы неизбежно пачкаем руки и их снова и снова надо мыть щеткой, раствором. Кожа становится сизой, трескается, обдирается. Что и говорить, это приносит невыносимую боль. А работа не ждет и не кончается. Раненые не знают и не должны знать, что руки хирургов болят так же, как и их раны.

Раненых по-прежнему много — и наших, и югославов. Действуем, как заведенные, без отдыха. Правда, на помощь пришли югославские девушки и парни. Они разделились на бригады и работают по два часа как санитары.

Среди югославов оказались медсестра и акушерка. Они помогали делать уколы, бинтовать, накладывать шины.

Однажды югославы принесли на носилках нашего воина с пробитой грудью и, не раздевая его, с хода — в операционную. Говорю им, что надо сначала раздеть. А они повторяют: «Бра-тушка помог нам отогнать фашистов. Мы живы остались, а его ранило, надо на стол». Это был командир взвода 214-го стрелкового полка Борис Сергеевич Радюшкин. Прооперировали его, отправили в госпиталь. Отыскался он только через 30 лет. Пишет: жив, здоров, раны не беспокоят, помнит и благодарит синего фронтового хирурга.

20 октября 1944 года мы работали как обычно. Вечером стала слышна стрельба, небо озарилось светом. Подумали, бой приближается. Заволновались, но вбегает наш Иваныч и сообщает: «Салют! Белград освобожден от фашистов!» Все мы обрадовались, югославы обнимают нас, приглашают в гости, всем хочется привести к себе в дом хоть одного освободителя. Но мы пошли к своей активной помощнице — медичке. Она угостила кофе, вкусным обедом, виноградом.

Источник: 73-я гвардейская: сборник воспоминаний, документов и материалов о боевом пути 73-й стрелковой Сталинградско-Дунайской Краснознаменной дивизии. – Алма-Ата: Казахстан, 1986 г.