Везли на фронт тепло

рядовой Н.К. Егоровский

У двери военкомата длинная цепочка нетерпеливых людей, но нас с Володей Биневским, одетых в военную форму, пропускают без очереди. И раньше к военным было большое уважение, а теперь, с началом войны, оно еще больше возросло.

— Постучись,— говорит мне Володя.

Я делаю два легких удара в дверь. Биневскому явно не нравится моя робость. Он сам стучит сильно и решительно. Не слушая ответа изнутри, он входит в кабинет. Я тоже вступаю туда вслед за ним.

Еще до того как решиться на этот поход, Биневский учил меня, как надо разговаривать с тыловыми крысами, имея в виду военкоматских работников. Их надо подавлять волей и напором.

Я соглашался с ним, но про себя думал: «Хорошо тебе с твоей комплекцией рассуждать, а какую волю и какой напор проявлю я?» И сейчас в кабинете райвоенкома я, на всякий случай, слегка прикрылся спиной Володи.

— Слушаю вас,— военком приподнял голову от бумаг, лежавших перед ним. Худой, малорослый, глаза злые. Видно, от усталости и недосыпу. Биневский тоже заметил тщедушность майора и, совсем осмелев, стал говорить, что мы, то есть он и я, хотим немедленно попасть на фронт.

Видя на нас военную форму, военком никак не мог понять нас. А что тут понимать? Идет война, фашист прет к самому Ленинграду, да и на других фронтах не все ладно, а тут совершенно здоровых людей ни за что ни про что держат при вещевом складе!

— Может, кому-то и хочется отсидеться в тылу,— говорит Биневский, открывая наш самый главный козырь,— но только не нам.

Майор медленно поднимается из-за стола и, прихрамывая, выходит к нам. Одна нога у него явно не своя, и он еще не совсем освоился с протезом. Мы с Биневским, как завороженные, глядим на эту ногу и чувствуем, как вся наша решительность и весь наш напор испаряются без остатка.

— Вы кто? Водители? — спрашивает комиссар, пряча на своем лице подобие улыбки. — На каком, говорите, складе работаете? А-а, на фронтовом 161-м! Это же большой склад, и работы там у вас сейчас, как я догадываюсь, невпроворот. По сути дела вы уже на передовой. Вам еще не раз придется помотаться под бомбежками и артобстрелами. А когда на Ладогу попадете, так фронт покажется санаторием… Впрочем, пошутили и хватит. Слыхали, что есть приказ Главкома о том, чтобы всячески беречь шоферов? Вас же, чертей, сейчас даже в бронетанковые войска запрещено переводить. Чуете, в какой вы чести? Так что идите и не мутите воду. Не школьники уже, чай…

Это был наш третий поворот от ворот, какой мы с Биневским получили за несколько месяцев войны.

— Да-а, дела,— крякает смущенно Володя, выходя из подъезда военкомата. Мне смешно, хочется расхохотаться, но я сдерживаюсь. Чего доброго, это не понравится моему другу.

Я, еще когда мы шли сюда, сильно сомневался в успехе. Так уж получается, что с военной службой мне давно, смолоду, не везет. Из четырех нас, братьев, трое — военные или побывали на войне, только до меня очередь не доходит. Как-то было уже наладился поступить в военное училище, да братья отговорили. Мол, с матерью некому быть. Она у нас уже старенькая была, уеду я — совсем одна останется. Вот и работал я в колхозе. Вначале рабочим, затем председателем избрали. Тут уже и райком партии броню наложил. Однако в финскую кампанию удалось-таки мне уломать райвоенкома. Только призвали, поучили на водительских курсах, и как раз война закончилась. Что теперь делать? Третий брат, Федор, посоветовал после демобилизации идти к нему шофером на склад военного имущества. Я согласился. Здесь и застала меня война.

Многих в первые дни войны забрали на фронт, но водителей не тронули. Вначале мы с Биневским пошли к своему начальству. Мол, нельзя ли в действующую часть куда-то? Оказалось, нельзя. Мы тогда — в военкомат. Вначале в один, потом в другой — и снова осечки.

На складе, пока мы отсутствовали, нас хватились. Не успели показаться, как велели срочно выехать за песком для борьбы с зажигалками. А где его, этот песок, брать? Надо же за город ехать, а самого загорода уже не существует, фрицы везде на высотах позасели. И тут Биневский вспомнил, что у Пулкова, где он жил до войны, есть песчаные места. Несемся двумя машинами через весь город, проскакиваем Среднюю Рогатку, и вдруг наперерез лейтенант с перекошенным лицом и с наганом в руке. — Куда вы, мать-перемать? Или специально демаскируете нас перед врагом? И только тут мы замечаем, что едва наши передовые позиции не проскочили. Вот это дела!

Смотрю, Биневский буквально на одном заднем колесе развернулся в обратную сторону. Я тоже повторяю этот трюк, и не успеваем метров сто отъехать назад, как ударила немецкая артиллерия. Я было хотел выскочить из кабины, но мой напарник рванул свой газик в сторону, через придорожные канавы в какую-то низину, в гущу кустов и деревьев. Я — за ним. И вот уже слышу: взрывы, которые все время шли по нашим пятам, теперь куда-то в сторону отошли. Теперь можно и по тормозам.

Отдышавшись, огляделись после артобстрела, все вроде нормально, только в машине Биневского больше десяти пробоин, однако мотор работает. До песка ли теперь? Но Биневский в азарте. Нет, говорит, без песка мы не можем приехать. Воевать так воевать. Едем каким-то задворками и в одном месте натыкаемся па разбросанную кучу грязного подобия песка. Если нет ничего лучше, и такой сойдет.

На обратном пути на Средней Рогатке нас останавливает регулировщица. Вражеский снаряд попал в трамвайный вагон. Есть раненые и убитые. Раненых уже отправили в госпиталь, надо погрузить трупы. Только куда их — кузова полны песку. Регулировщица отпускает нас… Таким было мое первое боевое крещение.

Источник: С думой о солдате: воспоминания ветеранов подразделений тыла Ленинградского фронта. — Л.: Лениздат, 1989г.

Читайте также: По ночным дорогам на полуторке