В служении Богу вся моя радость…

Этап со ссыльными в Восточную Сибирь был сформирован в начале марта 1940 года. В Ташкенте весна в разгаре, все цветет и благоухает, а в Краснояр­ком крае в марте морозы за 40°… В это время туда был сослан епископ Лука сроком на пять лет.

«Хотя и это второе следствие осталось безрезультатным, меня все-таки послали в третью ссылку в Сибирь на три года. Везли меня на этот раз уже не через Москву, а через Алма-Ату и Новосибирск. По дороге до Красноярска меня очень подло обокрали жулики в вагоне. На глазах всех заключенных ко мне подсел молодой жулик, ленинградского прокурора, и долго «заговаривал мне зубы», пока за его спиной два других жулика опустошали мой чемодан.

В Красноярске нас недолго продержали в какой-то пересылочной тюрьме на окраине города и оттуда перевезли в село Большая Мурта, около ста тридцати верст от Красноярска. «Там я первое время бедствовал без постоянной квартиры… Я едва ходил от слабости после очень плохого питания в ташкентской тюрьме», — вспоминал Святитель.

В ссылке. Село Б.Мурта, Красноярского края, 1941г.

Началась война, и политзаключенный епископ Лука сразу послал телеграмму на имя Председателя Президиума Верховного Совета М. И. Калинина: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ. Лука».

Положительный ответ пришел быстро. ( прим. Ясно, что вся переписка осужденных просматривалась. Органы НКВД, а в ряде случаев и партийные инстанции, давали санкцию на отправку письма или телеграммы заключенного или ссыльного. Так случилось и с телеграммой епископа Луки. Она легла на стол Первого секретаря Красноярского крайкома ВКП(б) Голубева. После обсуждения с рyководством НКВД края Первый секретарь разрешил послать телеграмму в адрес М.И. Калинина.)

«В конце июля прилетел на самолете в Большую Mypту главный хирург Красноярского края и просил меня лететь вместе с ним в Красноярск, где я был назначен главным хирургом эвакогоспиталя 15-15. Этот госпиталь был расположен на трех этажах большого здания, прежде занят школой. В нем я проработал не менее двух лет, и воспоминания об этой работе остались у меня светлые и радостные. Раненые офицеры и солдаты очень любили меня. Когда я обходил палаты по утрам, меня радостно приветствовали раненые. Некоторые из них, безуспешно оперированные в других госпиталях по поводу ранения в больших суставах излеченные мною, неизменно салютовали мне высокоподнятыми прямыми ногами», — писал Святитель в автобиографии. Отчеты госпиталя 15-15 свидетельствуют, многие раненые из «безнадежных» выздоровели.

Приезжавший в госпиталь 15-15 инспектор професссор Приоров говорил, что ни в одном из госпиталей, которые он посетил, ему не приходилось видеть таких блестящих результатов лечения инфицированных ранений суставов, как у владыки Луки (Войно-Ясенецкого).

Хирург В. Н. Зиновьева, ученица Войно-Ясенецкого госпиталю 15-15, рассказывала, что Владыка учил своих помощников «человеческой хирургии»: с каждым раненым он вступал в личные отношения, каждого помнил в лицо, знал фамилию, держал в памяти подробности операции и послеоперационного периода. Он всегда следовал своему кредо: «Для хирурга не должно быть «случая», а только живой, страдающий человек».

В госпитале военврач работал так же напряженно, и на фронте. Из сохранившихся архивных материалов и писем видно, что святитель Лука каждый день проводил в операционной по десять-одиннадцать часов, выполняя уникальные операции. Тысячи бойцов и офицеров прошли через его руки, и большинству из них он сохранил жизнь. Были среди них безнадежные. «Тяжело переживаю смерть больных после операции. Было три смерти в операционной, и они меня положительно подкосили. Тебе, как теоретику, неведомы эти мучения, а я переношу их все тяжелее и тяже­лее. Молился об умерших дома, храма в Красноярске нет», — писал Святитель сыну.

С начала войны в госпиталях МЭП-49 все десять тысяч коек непрерывно наполнялись тяжелоранеными. Красно­ярск был самым дальним пунктом доставки, и раны часто превращались в нагноения, а костные ранения — в тяжелые формы остеомиелита. «В школе номер десять сосредоточены наиболее тяжелые ранбольные с осложненными пере­ломами, с поражениями суставов и периферической нерв­ной системы» — показывают архивные документы МЭП-49. В этой школе епископ-хирург работал около двух лет, после операционного дня он еще давал консультации. Только за три недели 1942 года профессор побывал в семи госпиталях и поставил диагноз восьмидесяти семи больным.

Весь 1942 год отмечен тяжелым трудом, доводящим его до изнеможения. И вот результат такой нечеловеческой нагрузки: «… Уже четыре недели я не работаю вследствие очень тяжелого переутомления, главным образом мозгового. Три недели пролежал в больнице крайкома, теперь лежу у себя на квартире. Врачи говорят, что по выздоровлении я не должен работать больше четырех часов и не делать больше операций. А до сих пор я работал до восьми-девяти часов и делал четыре-пять операций…» (Из письма к Н. П. Пузину от 25 декабря 1942 года).

Церкви были закрыты, и утро каждого дня Владыка молился на лесной поляне, поставив складную икону на пенечек.

Тяжелой скорбью отзывалась в душе Святителя невозможность бывать в храме. В Красноярске, городе с многотысячным населением, последнюю из множества церквей закрыли перед войной. Радости богослужения, по словам Владыки, были лишены в городе сотни, а может быть, и тысячи верующих. Рассказывают, что люди приносили ему много икон и одна стена в дворницкой блестела от окладов и лампад.

В течение 1942 года Святитель ходатайствует об открытии церкви в Красноярске. «Давно обещали открыть у нас церковь, но все еще тянут, и я опять останусь без богослужения в великий праздник Рождества Христова», — с горечью писал он сыну Михаилу.

«В Красноярске я совмещал лечение раненых с архиерейским служением в Красноярской епархии и во все воскресные и праздничные дни ходил далеко за город в маленькую Нищенскую церковь, так как другой церкви в Красноярске не было. Ходить я должен был по такой грязи, что однажды на полдороге завяз, упал в грязь и должен был вернуться домой. Служить архиерейским чином было невозможно, так как при мне не было никого, кроме одного старика-священника, и я ограничился только усердной проповедью слова Божия», — разъяснял в автобиографии Святитель.

Несмотря на перенесенные в тюрьме испытания и подорванное здоровье, святитель Лука не только проводил большую хирургическую работу в Муртинской больнице, но летом 1940 года продолжил работу над новыми главами книги «Очерки гнойной хирургии» на основе присланных ему в Ташкент историй болезней.

Напряженная работа в больнице и над книгой не оставляла места для сна. В итоге — нервные срывы. Из письма к Н. П. Пузину: «Я очень плохо чувствовал себя и иногда по целым дням вследствие тяжелого мозгового переутомления, длящегося уже почти четыре месяца… Требуют, чтобы я не ходил в церковь, если я не буду работать в больнице. И работаю через силу. До крошечной кладбищенской церкви в Николаевке полтора часа ходьбы с большим подъемом на гору, и я устаю до полного изнеможения, церковь так мала, что в ней нормально помещается сорок-пятьдесят человек, а приходят двести-триста, и в алтарь так же трудно пройти, как на Пасху».

Осенью 1940 года Святителя неожиданно вызвали в муртинское ГПУ и, к его удивлению, объявили, что ему разрешают ехать в г.Томск для работы в большой библиоте­ке медицинского факультета. «Можно думать, что это было результатом посланной мной из ташкентской тюрьмы мар­шалу Клименту Ворошилову просьбу дать мне возможность закончить свою работу по гнойной хирургии, очень необ­ходимую для военно-полевой хирургии», — предполагал в автобиографии Святитель.

«В Томске я отлично устроился на квартире, которую мне предоставила одна глубоко верующая женщина. За два меся­ца я успел перечитать всю новейшую литературу по гнойной хирургии на немецком, французском и английском языках и сделал большие выписки из нее. По возвращении в Большую Мурту вполне закончил свою большую книгу «Очерки гнойной хирургии»».

31 января 1941 года ссыльный хирург в письме сыну Михаилу в Сталинабад просит прислать медицинскую и художественную литературу, а 26 марта 1941 года в письме к доктору К. А. Шаминой — романы Достоевского, Мельникова-Печерского и Лескова, так как ему не хватает классической русской литературы.

Отношение властей к Владыке весной 1942 года улучшилось. Ему стали выдавать обед, завтрак и ужин с общей кухни, заботиться об улучшении условий его работы, а в Иркутске на межобластном совещании главных хирургов «устроили настоящий триумф, — писал он Михаилу. — Мнение обо мне в правящих кругах самое лучшее и доверие полное. Слава Богу!» Святитель сделал ряд новых открытий. Его операции, лекции, доклады на конференциях высоко ценили врачи, доценты и профессора. «Почет мне большой: когда вхожу в большие собрания служащих или командиров, все встают», — рассказывал он.

5 марта 1943 года Владыка сообщил сыну о назначении архиепископом Красноярским и о первом архиепископском богослужении. «Господь послал мне несказанную радость. После шестнадцати лет мучительной тоски по церкви и молчания отверз Господь снова уста мои. Открылась маленькая церковь в Николаевке, предместье Красноярска, а я назначен архиепископом Красноярским… Конечно, я буду продолжать работу в госпитале, к этому нет никаких препятствий».

«Первое богослужение… сразу же очень улучшило мое нервное состояние, а неврастения была столь тяжелая, что невропатологи назначили мне полный отдых на две недели. Я его не начал и уверен, что обойдусь без него».

Еще через месяц Святитель подтвердил: «Невроз мой со времени открытия церкви прошел совсем, и работоспособность восстановилась». В автобиографии он замечал: «Священный Синод при Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа».

В течение 1943 года Святитель написал много писем сыну Михаилу, из которых видно, что вера архипастыря не поколебалась и смысл его жизни не изменился. «Помни, Миша, мое монашество с его обетами, мой сан, мое служение Богу для меня величайшая святыня и пер­вейший долг… А в служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь, ибо глубока моя вера… Однако и врачеб­ной, и научной работы я не намерен оставлять».

«В Красноярске в «кругах» говорили обо мне: «Пусть служит, это политически необходимо». Я писал тебе, что дан властный приказ не преследовать меня за религиозные убеждения. Даже если бы не изменилось столь существенно поло­жение Церкви, если бы не защищала меня моя высокая научная ценность, я не поколебался бы снова вступить на путь активного служения Церкви. Ибо вы, мои дети, не нуждаетесь в моей помощи, а к тюрьме и ссылкам я привык и не боюсь их». И еще: «О, если бы ты знал, как туп и ограничен атеизм, как живо и реально общение с Богом любящих Его…»

В одном из писем Михаил предупреждал отца, чтобы он был осторожен в проповедях и не очень доверял властям, на что получил ответ от 19 апреля 1943 года: «Я полюбил страдания, так удивительно очищающие душу». И в письме Н. П. Пузину архиерей не боялся писать: «Служу и проповедую каждый праздник и каждое воскресенье…»

24-29 марта архиепископ Лука принял участие в конференции военных хирургов в Новосибирске. Его доклад завершился бурными аплодисментами. Он поделился впечатлениями с сыном Михаилом 29 марта 1943 года: «…назвали доклад не только глубоким, но даже мудрым».

В ноябре 1943 года его младший сын Валентин заразился возвратным тифом в Узбекистане и все последующие годы Святитель выписывал медицинские журналы, чтобы следить за развитием медицины в этой области и помогать ему.

Срок сибирской ссылки архиепископа официально закончился в июле 1942 года, но фактически продолжался до конца 1943-го.

Архиепископ Тамбовский Лука, Тамбов, 1944 г.

В 1944 году Владыка был назначен на Тамбовскую кафедру; переехав в Тамбов, он поселился в доме Зайцевых на ул. Комсомольской. «По окончании моей ссылки, в 1943 году, я был назначен в Тамбов, в области которого до революции было сто десять церквей, а я застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, я и в Taмбове около двух лет совмещал церковное служение с работой в госпиталях для раненых», — вспоминал Святитель.

В письмах к сыну Михаилу он описывает город: «Город недурной, почти полностью сохранивший вид старого губернского города. Встретили меня здесь очень хорошо… По просьбе Президиума хирургического общества я сделал доклад об остеомиелите на окружной конференции Орловского военного округа. Выступал и заседал в Президиуме в рясе, с крестом и панагией». «Только теперь, в Тамбове, я чувствую себя в полной мере архиереем».

Прихожане тамбовского кафедрального собора рассказывали: «Приехал он к нам в самом начале 1944 года. Но сначала не было у него облачения для службы. Прислали ему облачение перед Великим постом. Он служил первый раз и обратился к верующим с кратким словом: «После долгого духовного голода мы сможем снова собираться и благодарить Бога… Я назначен к вам пастырем». Потом благословил каждого человека в храме».

В июне 1943 года в жизни Святителя совпали две даты — двадцатилетие со дня хиротонии во епископа и двадцать лет проведенных в тюрьмах и ссылках. Восстанавливая события тех лет в письме к старшему сыну, он объяснял: «Это начало того тернистого пути, который мне надлежало пройти. Но зато это был и путь славы у Бога».

Святитель никогда не допускал сомнений в правильности выбранного жизненного пути. Хирургической работы в Тамбове оказалось значительно больше, чем в Красноярске. Архиепископу, как главному хирургу больницы, приходилось курировать около ста пятидесяти госпиталей, в каждом из них было от пятисот до тысячи коек.

Из письма сыну Михаилу: «Приводим церковь в благолепный вид… Работа в госпитале идет отлично… Читаю лекции врачам о гнойных артритах… Свободных дней почти нет. По субботам два часа принимаю в поликлинике. Дома не принимаю, ибо это уже совсем непосильно для меня. Но больные, особенно деревенские, приезжающие издалека, этого не понимают и называют меня безжалостным архиереем. Это очень тяжело для меня. Придется в исключительных случаях и на дому принимать» (Письмо от 10 августа 1944 года.)

21 ноября 1944 года в Москве состоялось заседание Священного Синода, на котором присутствовал архиепископ Лука. На заседании была сформирована Предсоборная комиссия по организации Поместного Собора Русской Православной Церкви для выбора нового Патриарха. На заседании комиссии Владыка выступил против решения о выдвижении единственного кандидата в Патриархи — митрополита Алексия, мотивировав свою позицию тем, что на Поместном Соборе 1917 года была принята процедура выборов Патриарха по жребию, а выдвижение кандидатов должно быть предоставлено самим участникам Собора, при этом обязательно тайное голосование по нескольким кандидатурам.

С февраля по декабрь 1944 года Святитель во всех инстанциях добивался открытия большого двухэтажного кафедрального собора в Тамбове.

В декабре 1945 года председатель Тамбовского облисполкома вручил архипастырю-хирургу медаль «За доблести труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов».

После вручения медали председатель сказал, что труд его как консультанта эвакогоспиталя завершен (госпитали осенью 1944 года покинули Тамбов и двинулись дальше на запад), но он надеется, что профессор и впредь будет делиться своим большим опытом с медиками города. Архиепископ Лука ответил ему следующее: «Я учил и готов учить врачей тому, что знаю; я вернул жизнь и здоровье сотням, а может быть, и тысячам раненых и наверняка помог бы еще многим, если бы вы (он подчеркнул это «вы», давая понять слушателям, что придает слову широкий смысл) схватили меня ни за что ни про что и не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. (прим. Святитель Лука провел в тюрьмах и ссылках 11 лет, подвергался репрессиям — 20 лет). Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено отнюдь не по моей воле».

Эти слова вызвали шок у областного начальства. На то время в президиуме и в зале воцарилась тягостная тишина. Придя в себя, председатель промолвил, что прошлое пора забыть, а жить надо настоящим и будущим. И тут снова раздался басовитый голос владыки Луки: «Ну, нет уж, извините, не забуду никогда!»

В феврале 1946 года Патриарх всея Руси Алексий наградил Святителя правом ношения бриллиантового креста на клобуке. Это была высшая архиерейская награда.

Источник: Лисичкин В.А. Лука, врач возлюбленный. — М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2009. с. 313-326.