В оккупации

Павел Николаевич Некрасов

Павел Николаевич Некрасов родился в 1927 году в деревне Ваюхино Рузского района Московской области. Когда началась война, ему было 14 лет. Его старшего брата сразу взяли в армию, он погиб под Сталинградом. Отец погиб на его глазах в начале войны, ему пришлось самому его хоронить. В 15 лет он становится кормильцем семьи, в которой, кроме матери, было еще трое девочек (еще два брата умерли молодыми). В 20 лет Павел женился на девушке Марии из соседнего села и живет с ней бок о бок вот уже 60 лет.

Я хорошо помню тот день, когда узнал о начале войны. К тому времени я успел закончить только семь классов — рассказывает Павел Николаевич. В нашей деревне организовывался на лето пи­онерский лагерь, куда привозили детей со всего района. Мы ходили к ним играть. Двадцать вто­рого июня мы играли в футбол, когда приехал предста­витель из района и объявил, что началась война. Всех детей из лагеря в тот же день разобрали по домам. Всех мужчин мобилизовали. Моего отца в армию не взяли, так как у него была больная рука.

В деревню Ваюхино немцы вошли 27 октября 1941 года. Сначала они вели себя тихо и появлялись только для того, чтобы выме­нивать на сигареты кур и гусей. Затем они стали забирать скотину, а когда уже ничего не осталось, они пришли и заняли наши дома. Нашу большую семью они выселили в кухню, а сами расположились в комнатах.

В начале ноября рядом с де­ревней начался сильный бой. Жители нашей улицы (около пятидесяти человек) спрятались в колхозный погреб. Через несколько часов дышать стало нечем, но вылезти мы боя­лись, так как стрельба не прекра­щалась. Над погребом разорвался снаряд, ос­колки пробили крышу. Когда мы пришли в себя, оказалось, что ранен мой отец и еще четыре женщины. У нас ничего с собой не было, мы даже не могли оказать им первую помощь. Один из моих односельчан — старик Егор Иванович, не выдержав тесноты и духоты, решил вылезти наверх вместе со своим маленьким внуком. А у выхода стоял немец с гранатой. Он ду­мал, что в погребе спрятались партизаны, и хотел его взорвать. Но рядом с ним оказался парень, знающий немецкий язык. Он смог объяснить оккупанту, что это всего лишь местные жители.

По приказу немца все покинули погреб кроме меня с матерью и отцом. Он истекал кровью, ноги отказывались его слушаться. Фашист спустился с пе­реводчиком вниз и, увидев отца, хотел убить его, так как решил, что перед ним партизан. Но переводчику удалось убедить немца, что перед ним местный житель, и он оставил нас в покое. С трудом мы смогли вы­тащить отца на поверхность. Я принес из дома санки, и мы с матерью под обстрелом ползком потащили раненого на другой конец деревни, так как возле нашего дома была сильная стрельба. Мы положили отца в доме тети Ак­синьи, а там было очень холодно, ведь все стекла были разбиты. Он еще какое-то время говорил, но потом стал слабеть на глазах, попрощался с нами и умер.

Хоронить его и других убитых немцы не разрешали почти две недели: в нашей дерев­не кладбища не было, ближайшие на­ходились в соседних селах Аннино и Михайловс­ком, но нас туда нем­цы не пускали. Пришлось положить покойного в чулане, а через некоторое время немцы собрали всех жителей и по­гнали в соседнюю деревню. Мама боялась оставить труп, так как его могли погрызть крысы, но когда мы вернулись, то увидели, что к телу отца никто не прика­сался. Оккупанты приказали нам подыскать место для могилы в на­шей деревне.

Один из моих односельчан — дядя Митя, у которого погиб­ли жена и двое маленьких детей, сделал для них и отца гробы. Мы выбрали место на окраине села, там, где росли сосны. В том году в ноябре стояли страшные морозы, земля промерзла больше чем на метр. Мы два дня ее копали и смогли все-таки вы­рыть могилу и сделать сбоку вы­емку, куда поместили один гроб, а рядом опустили второй. Во время похорон женщины запла­кали, и из соседней деревни стали стрелять. Мы бро­сили по нескольку лопат земли в могилу и ушли, а закапывали уже потом в течении двух дней.

Через некоторое время нас — жи­телей деревни — вновь построили и погнали в Истринский район. На ночь нас разместили в церк­ви. Есть было нечего. Днем мы иска­ли в поле мерзлую картошку и пекли ее. Затем нас повели в другую церк­овь и продержали там шесть дней, а потом из-за стремительного на­ступления наших войск немцы бросились отступать, поза­быв о нас. Мы вернулись в Ваюхино, но оказалось, что в нашем доме все окна вы­биты. Немцы заткнули их подуш­ками. В доме топилась печка, а угли падали на пол, который был покрыт соломой. До сих пор не знаю, как дом не сгорел.

К нам по­просились жить соседи, которые остались без крыши над головой – их дома были разрушены. Мы их взяли в нашу кухню, а в остальных помещениях по-прежнему жили оккупанты. Еще до прихода врагов мама зако­пала на огороде мешок с мукой. Она потихоньку достала его, и каж­дый день тайно пекла лепешки и всех кормила. Однажды нем­цы увидели, как она из-под фар­тука достает лепешки, и кинулись искать муку, но ничего не нашли.

Двадцать шестого декабря нашу деревню освободили кавалеристы под командованием Доватора. Мы играли с окрестными ребятишками в одном доме, когда кто-то постучал в дверь. Это оказались сибиряки-разведчики — лыжники в маскхалатах. Они спросили, есть ли в деревне нем­цы, и мы ответили, что только что они были в сарае. Че­рез два часа в деревню вошла конница, а за ней — пехота. Однако нем­цы к этому времени успели уйти. Отдохнув, наши солдаты от­правились дальше в обход города Рузы, который был еще занят врагом, а я пошел с ними. Так я попал в девятую гвардейскую дивизию 210-го гаубичного полка. Меня прикрепили к старшине дяде Мите, вы­дали военную форму, полушубок и валенки. Мы на машине дос­тавляли продукты на передовую. А в марте месяце Сталин выпустил приказ о том, чтобы всех детей-сирот с фронта отправили в военные и заводские училища. Но поскольку у меня было письмо от матери, меня не стали отправлять со всеми, а отвезли домой.

Деревенских ребят, в том числе и меня, записали в группы содействия райвоенко­мату. Пока не оттаяла земля, мы должны были собирать и складывать убитых солдат в одном месте. Мы подобрали больше семиде­сяти убитых и весной похоронили их в двух траншеях.

В июне в деревню Нижнее Сляднево прибыл на передышку казачий корпус. Два казака прискакали и в нашу деревню. Я прибежал на них посмотреть, и мы разговорились. Они спросили, хорошо ли я знаю окрестные деревни. Я ответил, что родился и вырос в этих местах и они предложили ехать с ними. Я согласился. Мне выдали обмундирование: галифе, бурку и са­поги. Мы ездили по деревням, выс­матривали, где можно достать овес для лошадей. Но пробыл я у них недолго. Вышло обращение Сталина к казакам, в котором он призывал их прервать отдых и встать на защиту Отечества, так как враг двигался на Сталинград. Три ночи казаки грузили в теплушки на стан­ции Румянцеве лошадей. Они уехали, а я остался, так как кому-то нужно было работать в колхозе — молотить зерно. Мы создали бригаду, в которую помимо меня вошли две девочки, и тру­дились до декабря.

В декабре 1942 года по ре­шению колхозного собрания меня направили в районный центр на курсы трактористов. Бригадир Андрей Виноградов отвез меня в город Рузу, который был разорен оккупантами. В первой группе было 37 мальчиков четырнадцати-пятнадцати лет. Мы стали вос­станавливать мастерскую и парал­лельно осваивать теорию. Через три месяца сдали экзамены. Вес­ной 1943 года я получил право водить трактор и при­ехал в родную деревню пахать поля. Сменщиком назначили дядю Костю; он был инвалид войны, на фронте он потерял ногу. Я обучил его всему, что знал сам, а через некоторое время дядя Костя возглавил бригаду из девушек-трактористок, а в моем подчинении были ребята. Моя бригада работала удар­но: вместо дневной нормы три с половиной гектара пахала по двенадцать. В 1946 году меня наградили медалью «За доблестный труд». Три раза меня пытались забрать в армию, но так как трактористов не хватало, я имел броню, и директор машинотракторной станции каждый раз воз­вращал меня на работу: армию надо было снабжать хлебом.

День Победы я встретил в поле возле деревни Михайловское. Всю ночь я пахал, а утром меня дол­жен был сменить инвалид вой­ны Петя Грошев, у которого одна нога не двигалась. Напарник за­держивался, чего с ним ни разу не бывало, я уже стал было волноваться, как вдруг увидел его. Петя бежит по полю, падает, и вновь поднимается. Подбежал и крикнул: «По­беда!» Отдышавшись, он сказал, что всем велели прекратить работу и пригнать тракторы в деревню. Вскоре в Михайловское при­ехал представитель из райкома и всех поздравил. Праздновали мы три дня.

Передала для публикации внучка автора воспоминаний
Некрасова Анастасия Юрьевна.