В девятнадцать лет жизнь могла уже оборваться

Антонина Дзгоева

Наш 509-й истребительный противотанковый артиллерийский полк 42-й армии оборонял Ленинград. Я была фельдшером медсанбата, и мне часто приходилось находиться на передовой. Переползать по земле, перебираться по траншеям от одной огневой точки до другой и помогать раненым.

Помню под селом Красненьким поздней осенью 1941-го был жаркий бой. Грохот стоял такой, что разговаривали, крича друг другу в ухо. По заснеженной изрытой осколками земле заползаю за лафет пушки и кричу орудийному: «Как дела?». А он молчит и странно на меня смотрит. Оказывается, я не услышала, как рядом просвистела пуля, пробившая ему навылет сонную артерию без единой капли крови. Положила бойца на землю, а сама в траншею, чтобы по рации вызвать помощь. Только протянула руку, как еще одна пуля скользнула мимо. Я зачем-то сразу подняла ее и она больно обожгла мне ладонь.

Подумать только – мне всего девятнадцать лет, а жизнь могла уже оборваться. Еще недавно было лето, а теперь казалось, что оно ушло далеко-далеко. За месяц до начала войны я окончила фельдшерско-акушерский техникум и даже успела немного поработать в роддоме имени Снигирева. Помогала принимать роды, пока не наступило это страшное воскресенье. Наша семья жила на Крестовском острове в доме № 58 по набережной Мартынова. После двенадцати часов утра я подошла к окну и увидела, как из ЦПКиО бегут отдыхавшие там люди. Некоторые кричали. Я услышала: война!

Мы с подругами, все – комсомолки, не стали дожидаться повесток. Сразу пошли в военкомат. И 7 июля я уже была в медсанбате…

Пришел санитар с носилками. Мы положили раненого и понесли ходами траншей. Они были узкими, и я в очередной раз изодрала себе все руки. И такое во время боев повторялось неоднократно.

Одна из дислокаций была у нас у станции Предпортовая. Вечером мы втроем – старший лейтенант Петр Горохов, лейтенант Лев Лейкин и я шли из штаба, где проходило партсобрание. На путях в это время находились открытые платформы со снарядами. Бывало, что артиллеристам их не хватало, и потому ценился каждый. К тому же мы, выбираясь в блокадный город, знали, что делали эти снаряды голодные люди, среди которых было немало женщин и детей. Вдруг на платформы полетели фашистские зажигалки. «Сейчас взорвутся!» – крикнул кто-то. И мы трое мгновенно забрались на платформы и стали, не обращая внимания на обстрел, сбрасывать зажигалки на землю. Мне стало страшно, только когда все закончилось.

А впереди были другие испытания. Весной 1942 года наш полк перевели в Дачное. Я вновь проверяла огневые точки, но это осложнялось тем, что здесь было много заминированных мест. На очередной обход, а было это уже в начале сентября, отправилась ночью с политруком и сандружинницей. Вдруг слышим: с минного поля кто-то зовет на помощь. Нашли доски и с их помощью перебрались через проволоку, потом стали класть их на землю, чтобы не наступить на мину. И вот: кладу доску, делаю шаг – взрыв. Меня контузило, ранило осколками и оторвало пальцы на левой ноге. И сейчас, когда я пишу эти строки, в моей правой руке до сих пор еще сидит осколочек.

Вышла из госпиталя – город как неживой, обезлюдел. Дома – горе: умер младший братишка, другой брат – дистрофик. Мама без сил: если на улице подует ветер – ложится на землю, идти не может. Многих родственников, знакомых, соседей забрала блокада.

Я снова в военкомат: отправьте на фронт. Назначение получила на Дорогу жизни. С собой взяла братишку, думая пристроить в связные.

Жили мы в палатке, которая стояла на льду озера недалеко от Кобоны. Фашисты часто обстреливали дорогу, и вся она была в лунках. Регулировщицы показывали шоферам, как ехать. А один, помню, не послушался и свернул на старую колею. Вдруг треск и груженая машина пошла под лед. Девушка кричит водителю: «Выбивай стекла, выбирайся!», – а сама бежит к нам в палатку, хватает лямки, на которых мы выносим раненых, и к полынье. Накидывает их на водителя и вытаскивает его из воды. А машина с зажженными фарами так и ушла на дно.

Регулировщицы, сандружинницы гибли от немецких пуль. Фашисты обстреливали и наши палатки, хотя на них были отчетливо видны красные кресты. Однажды мы видели, как летчик целенаправленно охотился за фельдшером. Она бежит, а он так и строчит из пулемета. Очередь ее нагнала, когда она уже влезала в палатку. Да, нам на Ладоге было не скрыться от обстрелов, метелей и снежных бурь. Когда был построен у Шлиссельбурга временный деревянный мост, меня назначили начальником медпункта переправы. Мост обстреливали постоянно, и просуществовал он недолго.

Довелось мне участвовать и в прорыве блокады Ленинграда. Мы шли со стороны Пулковских высот на Гатчину через деревню Зайцево. Она вся была в огне. В сгоревшем сарае мы обнаружили заживо сожженных разведчиков.

После Гатчины дошли до реки Нарвы, где за три дня построили понтонный мост. Наши регулировщицы пропускали из Ивангорода танки и войска, а из Нарвы мы принимали раненых. Все шло четко, без задержек, за что нас все благодарили.

Потом мы пошли освобождать Псков. В одном из боев меня тяжело ранило. Долго лежала в госпитале и в октябре 1944 года была демобилизована в звании лейтенанта медицинской службы. Награждена орденом Красной Звезды и девятью военными медалями. В мирное время работала старшей медсестрой в одном из санаториев, что на Каменном острове.

Источник: Санкт-Петербургские ведомости № 095 от 27.05.2014