Уроки хирурга Юдина

Сергей Сергеевич Юдин (1891—1954 гг.)

С начала тридцатых годов и до конца своих дней Сергей Сергеевич Юдин работал в Москве, в Институте, носящем имя прославленного русского хирур­га второй половины XIX века Н. В. Склифосовского, круп­нейшем лечебном и научно-исследовательском центре ско­рой медицинской помощи, который и по сей день ведет битву за жизнь при любых внезапных острых заболевани­ях, тяжелейших травмах и ранениях. Самый характер дея­тельности этого уникального медицинского учреждения требует очень многого от его ведущих хирургов, тем более руководителей, в круг которых входил С.С. Юдин. Для их наиболее плодотворной деятельности нужны универ­сальные медицинские знания наряду с глубоким проник­новением в сопредельные науки: физиологию, биологию, биохимию и др. Им требуется быстрая, и гибкая работа мысли, высокоразвитая интуиция, абсолютная чуждость слепой приверженности догмам и схематизму, не гаснущий пыл, дерзновенная смелость поиска и действий, неиссякае­мое трудолюбие.

Юдин обладал в полной мере такими драгоценными качествами, они к тому же гармонически сочетались у не­го с рядом примечательных индивидуальных особенностей. Он любил и превосходно знал литературу, искусство, об­ладал бесспорными способностями к музыкальному испол­нительскому мастерству. Его перу принадлежал ряд ярких по мысли и стилю эссе философского и публицистического характера; горячий поклонник живописи, он слыл ее пер­воклассным знатоком и среди известнейших художников.

Над многообразием его инте­ресов и увлечений властвовал профессиональный и граж­данский долг. Даже любимую музыку он сделал служанкой главного — хирургии. Страстно убежденный — а он вооб­ще во всех делах был страстен, максимален,— что между наукой, под которой подразумевал, прежде всего, медици­ну, и искусством нет коренных различий, глухой стены, он стремился возвысить хирургию до степени искусства, и достиг этого при хирургическом лечении многих травм и заболеваний, прославившись у нас в стране и за рубе­жом. Его знали как крупнейшего в мире специалиста по брюшной хирургии, всячески почитаемого за практические и исследовательские работы в этой сложной области меди­цины.

Сергей Сергеевич в конце июня 1941 года ограничил работу в брюшной хирургии, как бы перечерк­нув разом все достигнутое им в этой трудной сфере дея­тельности. А взамен стал упорно совершенствоваться в совсем иной области человеческой патологии — в костно-суставных огнестрельных повреждениях и операциях на костях и суставах, что, по логике вещей, потребовало от него изрядного дополнительного напряжения сил.

Разумеется, такая звезда первой величины, как про­фессор С.С. Юдин, вполне могла бы и в период войны про­должать привычное вращение по своей орбите — надоб­ность в операциях на органах брюшной полости никогда не исчезала. Но он, очевидно, знал, во-первых, что среди действующих войск наиболее распространены ранения в конечности, костно-суставные повреждения, во-вторых, что раненных в живот, требующих незамедлительной помощи, оперируют в медсанбатах, в зоне огня, куда его на посто­янную работу не пустят. А если он и пробьется туда, то из-за слабого здоровья, да и шестого десятка лет удержит­ся там не очень долго…

Словом, судя по решительности, с какой профессор пе­реключился на новую сферу хирургической деятельности, он считал, что именно в ней его знания и опыт, его ред­костный хирургический дар будут наиболее полезны во время войны. Таким образом, Юдин отнюдь не изменил себе, как мнилось иным, напротив, это было красноречи­вым подтверждением его нерушимой верности самому се­бе.

Сергей Сергеевич Юдин оперирует

Многогранные достоинства Сергея Сергеевича позволи­ли ему стремительно освоиться в новой для него сфере хи­рургического лечения и ведения борьбы за каждую жизнь. Более того, он вскоре и здесь проложил новаторскую юдинскую тропу, которая спасла многих от инвалидности, а то и преждевременной кончины. Но об этом мы впервые узнали от него самого. Как и о кое-чем другом, что он де­лал тогда, важном для военно-полевой медицины и бла­готворном для жертв борьбы за справедливое дело. Вот что, собственно, и привело профессора С. С. Юдина с его хирургической бригадой в эвакогоспиталь № 3829 Кали­нинского фронта.

Этот высокий, худощавый человек, как бы вытянутый в струну, с целеустремленным взглядом, с длинными, силь­ными пальцами, выглядел именно таким, каким запомнил­ся мне по ряду его портретов, выполненных маститыми художниками,— устремленным вперед, сильным и в то же время нервическим, с пронзительным взором за стеклами очков, со строгим выражением лица и легкой иронической улыбкой. Правда, живописцы изображали его преимуще­ственно в предоперационной подготовке или в белом ха­лате, а тут он был в отутюженной военной форме, и она шла ему.

Встречая гостей, я представил им нескольких военвра­чей, которые были в это время рядом со мной, и попросил Юдина, если это ему удобно, ознакомить в общих чертах с программой работы бригады в нашем госпитале. Он охот­но согласился.

Из его сообщения следовало, прежде всего, что такие бригады во главе с инспекторами-хирургами, каким он был по нынешней должности, побывают сейчас на всех фронтах. Направленные Главным военно-санитарным управлением Вооруженных Сил СССР, они должны непосредственно поработать с ведущими хирургами и старшими операционными сестрами каждой госпитальной фронтовой базы, показать им на практике в ходе обследования раненых диагностические приемы и методики хирургического лечения огнестрельных повреждений, разработанные на основе опыта войны и утвержденные главным хирургом Красной Армии Н.Н. Бурденко.

Все подумали, что речь пойдет именно о повреждениях живота, поскольку профессора Юдина знали как выдающегося мастера брюшной хирургии. Но он повел разговор об инфицированных (загрязненных микробами) ранениях и повреждениях крупных суставов и длинных трубчатых костей. Если вначале, трактуя об общих моментах, он был сдержан и нетороплив, то, перейдя к хирургическим мотивам, стал говорить горячо, акцентируя их выразительными жестами. Мы услышали впечатляющую лекцию об огнестрельных   повреждениях   различных органов и си­стем организма, о всевозможных комбинированных ране­ниях, об инфекциях, угрожающих жизни, и средствах пре­дотвращения заражения крови при ранении и о другом, не менее существенном при таких ранениях. Нельзя сказать, что Юдин сплошь открывал для нас неведомое, но емкий анализ всей проблемы, сделанный им, был полезен сам по себе, и, кроме того, многое, издавна известное, приоб­рело в его освещении особенно выразительные черты, по­могающие врачу.

Затем, вернувшись к суховатому, деловому тону, про­фессор ознакомил  нас  вкратце с режимом работы своей бригады, ее планами и подчеркнул, взглянув на меня, что многих из тех, кого он будет оперировать в госпитале, хо­телось бы отправить для дальнейшего наблюдения и ле­чения в Москву, в Институт имени Н.В. Склифосовского. Мне оставалось ответить, что решать такие вопросы я не­правомочен, но сегодня же все обговорю во фронтовом эва­копункте.

В тот же день развернулась всесторонняя подготовка к показательным операциям, которые намерена была про­вести бригада хирургов под руководством С.С. Юдина. Наряду с ее устройством в госпитале следовало позабо­титься и о более 100 слушателях своеобразного курса хи­рургической практики на войне, представляющих все 55 военных госпиталей Калинина, предупредить их о днях и часах занятий, чтобы они могли заранее договориться с руководством об освобождении от работы на это время. Кроме того, с избытком хватало обыденных госпитальных хлопот. Поэтому, когда мне позвонил Юдин уже из своего госпитального кабинета, я не смог сразу ответить на его вопрос о том, когда его бригада сможет приступить к ра­боте. Ознакомившись с нашим графиком, в котором было отведено два дня на все подготовительные мероприятия, профессор вроде бы успокоился. Но в заключение все же сказал несколько ворчливым тоном:

— Вы же знаете, какие задачи на нас возложены. А времени мало, всего лишь два месяца…

Такая ворчливость была мне по душе.

На следующий день, после утреннего обхода, Юдин попросил меня с ведущим хирургом подняться для совета в операционно-перевязочный блок, где он со своей брига­дой наводил привычный ему порядок и нуждался в неко­торой помощи наших хозяйственников.

Объясняя свой замысел, он говорил:

— Все здесь   имеет свое значение — и расположение операционных столов, и место для операционной сестры (это он особенно подчеркнул), и освещение, и пути до­ставки раненых в операционную, и их эвакуация в палаты, все должно быть продумано от начала до конца. Да, надо найти место для переносного рентгеновского аппарата, подвести к нему электропровод, расставить столы так, что­бы ассистенты друг другу не мешали, поскольку я ра­ботаю одновременно на трех операционных столах.

И на прощанье сказал мне:

— Не забудьте выделить место для гипсовых бинтов вблизи трех цуг-аппаратов, необходимых для нашей ра­боты.

Признаться, я услышал впервые это название и поэ­тому спросил Юрия Семеновича:

—   Вы видели эти аппараты?

— Конечно, можете не беспокоиться! — ответил он лихо.

Зная уже довольно неплохо нашего ведущего хирур­га, я мигом безошибочно заключил, что он тоже впервые слышит об этих цуг-аппаратах. Но то было не столь важ­но, главное заключалось в том, что если Мироненко ска­зал так уверенно, значит, все будет сделано вовремя и как надо.

Ночью отправили большую партию раненых для за­вершения лечения в специализированных госпиталях да­лекого тыла. Отправка проходила нормально, без налета вражеской авиации, без неприятностей из-за ошибок в отборе раненых, никого не возвратили после проверки на вокзальном эвакопункте.

А под утро прибыл смешанный санитарный поезд, формировавшийся в действующих частях. Значительную часть тяжело раненых в бедро и суставы, находивших­ся в поезде, направили к нам, в эвакогоспиталь № 3829.

Чтобы избежать малейших промедлений с оказанием нужной помощи, устроили очередной аврал. Основной состав хирургических отделений, врачи и медицинские сестры, подключились к работе приемно-сортировочного отделения.

Меня порадовало, что среди многих добровольных по­мощников З.В. Савогиной и ее товарищей по сортировке я увидел медиков из бригады Юдина. Их не просили, они сами явились, узнав об аврале. Ассистенты профессора, хирурги, участвовали в осмотре прибывших, проверке диагнозов, отмеченных на лечебных карточках передово­го района, которые сопровождали каждого раненого. Ме­дицинские сестры из бригады перебинтовывали раненых, помогали хирургам в оказании срочной помощи при кро­вотечении.

Вскоре появился и Сергей Сергеевич, поднявшийся по такому поводу раньше привычного.

Незадолго до этого Зоя Васильевна поделилась со мною своими тревожными сомнениями в правильности диагно­за, сделанного в медсанбате некоторым раненым. Осмот­рели мы с ней 12 человек и отправили на немедленную хирургическую обработку тех, у кого обнаружили приз­наки газовой инфекции, троих увезли на дополнительный рентген. В двух случаях у нас еще не было достаточной ясности, и мы обратились за помощью к Юдину.

Он внимательнейшим образом осмотрел обоих ране­ных и высказал предположения о характере их недугов, возникших вследствие огнестрельного ранения. В процес­се дальнейшего обследования эти предположения подт­вердились. Одного из раненых затем отправили по пред­ложению Сергея Сергеевича на операцию в его бригаду. Накануне начала «лечения с учением», как окрестил кто-то из наших записных остряков показательные опе­рации, я проинформировал Юдина о состоянии дел. Оно было таково: раненые к операции подготовлены, все слу­шатели осведомлены, приедут к 8 часам утра, должные перестановки в операционном блоке сделаны, портатив­ный рентгеновский аппарат к электрической сети подключен, операционные столы размещены так, как было дого­ворено, цуг-аппараты на месте…

Поблагодарив за информацию, профессор сказал: — Возможно, другие могут что-то и оспорить, с чем-то не согласятся, но я доволен проделанной работой. Единственно, что осложняет мою жизнь,— это начало операций, которое не укладывается в мой режим.

Это заявление несколько смутило меня: я не понял, о каком режиме он говорит. Но тут же Юдин заметил:

— Поскольку вы оповестили всех хирургов об избран­ном вами времени, оно останется на завтра. Впредь же будем начинать работу с девяти, договоримся как-нибудь с коллегами.

Так и поступили. Только мне вначале было невдомек, почему для такого энергичного и темпераментного хирур­га очень важен один утренний час во фронтовых услови­ях. Лишь узнав профессора немного поближе, я понял, что   это время он отдает своему любимому увлечению — игре на скрипке.

Перед уходом Сергей Сергеевич задал последний воп­рос:

— А как с отправкой оперированных раненых?

— Все в порядке,— ответил я.— По мере готовности оперированных к эвакуации военно-санитарным поездом они будут доставлены в Москву, в Институт Склифосовского.

На   следующий день, в точно назначенное время, у операционно-перевязочного блока эвакогоспиталя № 3829 собрались все ведущие хирурги и старшие операцион­ные сестры госпиталей города Калинина. Прибыл и глав­ный хирург фронта профессор И.А. Криворотов. Как и положено, все надели халаты и матерчатые сапоги. Ров­но в 8.00 доставили раненых. Вслед за ними в операцион­ную направились Юдин и его помощники, потом калинин­ские хирурги.

Просторный зал операционной, в создании и окраске которого довелось мне участвовать, выглядел в тот раз не­сколько необычно. Операционных столов было лишь три, и они вытянулись шеренгой, с соответствующими интер­валами, что удобно для хирурга, работающего одновре­менно на трех столах. По-иному, чем всегда, расположи­лись столики операционной сестры и перевязочных сестер. Справа от операционных столов поблескивал своим ме­таллическим оперением переносный рентгеновский аппа­рат (он ничем, собственно, не отличался от госпитальных аппаратов того же назначения), слева от них выстроились цуг-аппараты, похожие на фантастических роботов,— мы уже разобрались в них: то были дельные помощники при гипсовании поврежденных конечностей. Несмотря на то, что были раздвинуты   маскировочные полотна, обычно закрывавшие окна,— черные снаружи, белые изнутри,— над   операционными столами сияли мощные электричес­кие лампы. Ощущение высокой значительности всего, что обычно происходило в этом зале, на сей раз показалось мне особенно сильным.

Возможно, это объяснялось присутствием более чем 100 наблюдателей. Мы стояли вдоль стен на длинных скамьях разной высоты. Это напоминало студенческие времена, институтские аудитории. Только дела тут были куда серьезнее.

Перед началом операции профессор Юдин тихим го­лосом поделился с собравшимися некоторыми своими со­ображениями о хирургии и хирургах.

— Ни одна человеческая деятельность не соединяет в себе столько различных качеств и специальных свойств, как хирургия. Тут нужны четкость и быстрота пальцев скрипача, и зоркость охотника, и способность художника различать малейшие нюансы цвета и оттенков, и прису­щее скульптору чувство формы, и тщательность кружев­ниц и вышивальщиц, и мастерство закройщика, и, глав­ное, умение швеи шить и завязывать узлы вслепую. Очень многие хирургические операции на конечностях уподоб­ляются искусным столярным работам, а многие случаи обработки костей требуют тонких хирургических прие­мов.

Конкретизируя эту мысль, Юдин продолжал: — Операции на лице, щеках и веках подобны художе­ственным аппликациям или инкрустациям перламутром и драгоценными породами дерева. Необычайная сложность строения и расположения органов брюшной полости тре­бует от хирурга, особенно при огнестрельных ранениях, знаний и сообразительности архитектора и инженера, смелости и решительности полководца, чувства ответст­венности юриста и государственного деятеля, точной ори­ентировки, безупречной техники шитья. И сказал в заключение:

— Конечно, не всегда наука хирургии и хирургиче­ское искусство органически сливаются воедино. Но наша задача добиваться этого.

После этих слов Юдин приступил к операции. Первое, что особенно привлекло внимание всех присутствующих, была его методика спинномозговой анестезии. Сейчас она общепризнанна, буднична. Тогда была для большинства откровением, а для некоторых — чуть ли не ересью. По­сле традиционной обработки операционного поля он вмиг ввел иглу небольшого шприца, в котором находилось обез­боливающее средство, в спинномозговой канал, и через несколько минут нижняя часть тела потеряла чувстви­тельность.

Всем троим раненым, лежавшим на операционных столах, была произведена эта инъекция, у всех были комби­нированные тяжелые ранения бедер и коленных суставов, и все они были успешно оперированы бригадой профессо­ра Юдина.

Обработку кожи Сергей Сергеевич производил стери­льными щетками под струей горячей воды. Мы увидели это впервые. Обычно в госпитале проводили подобную об­работку с помощью какого-нибудь антисептика. Юдин предпочитал очищать кожные покровы от крови и гноя горячей водой и мылом. Затем он провел традиционную подготовку операционного поля (спиртом и йодом), и ра­неный был готов к непосредственному хирургическому вмешательству, хотя все слышал, видел, но ничего не чувствовал в нижней части тела.

В тот день мы впервые познали в действии юдинский метод хирургической помощи раненным в бедра и суста­вы, ставший вскоре по справедливости знаменитым. Пред­шествовавшие ему методы довоенных времен, кончая новейшим из них, разработанным профессором Т. И. Шраером, не гарантировали при хирургическом лечении таких ранений сохранения ног, а нередко и самой жизни. Метод Юдина обеспечивал такую гарантию.

Хирург-новатор широко обрабатывал рану, удаляя все поврежденные кости, мышцы в пределах здоровых тканей и оставляя нетронутыми надкостницу и прикрепленные к ней костные фрагменты, а также нервно-сосудистые пучки. В рану он насыпал специальным пульверизатором, сделанным по его чертежам, сульфамидные препараты. Всю оперированную ногу укладывал с помощью цуг-ап­парата в глухую гипсовую повязку, именуемую кокситной. Повязка эта, впервые введенная в медицинскую пра­ктику великим Пироговым, обеспечивает абсолютный по­кой поврежденной конечности, впитывает в себя гной и тем самым дает возможность восстановлению кости и заживлению поврежденных мягких тканей. В результате по истечении положенного времени искалеченные люди как бы заново рождались. Движения в суставах восста­навливались. Смертельная угроза сепсиса, часто возни­кавшая при прежних методах хирургической обработки подобных ран, не касалась раненых и своей тенью.

Как виртуозно оперировал Юдин, видели все присут­ствующие. Его деятельность во время операции можно характеризовать двумя словами: показ и рассказ.

— Удаляя поврежденные ткани,— подчеркивал он,— надо сохранять сосудисто-нервный пучок и надкостницу.

И повторял неоднократно:

— Помните, что даже при полном удалении губчато­го вещества кости надкостница способна ее восстанавли­вать.

При трех операциях, которые Сергей Сергеевич про­водил у нас одновременно, оба его ассистента-хирурга выполняли самостоятельно работу предварительного и за­вершающего характера, второстепенную по значению, в том числе убирали костные осколки, расширяли края ра­ны, затем ее зашивали.

Непосредственно Юдину помогала операционная се­стра М. П. Голикова. Марина Петровна не только подава­ла ему хирургические инструменты, но и активно, особен­но в наиболее ответственные моменты операции (при обработке сосудов и нервов, при сохранении маленьких костных осколков, прикрепленных к надкостнице), включалась в нее в качестве первого ассистента. Она прекрасно знала ход всех проводимых Юдиным операций, чувствовала каждое действие хирурга и способствовала успешному завершению сложнейшего хирургического вмешательства.

Бригаду Юдина (он, М. П. Голикова, два ассистента, врач-рентгенолог и две перевязочные сестры), с привезен­ной ею аппаратурой и инструментами, можно было счи­тать самостоятельной боевой единицей. Она вела бой за жизнь раненых. Каждый день бригада оперировала мно­гих с тяжелыми ранениями и одновременно обучала ве­дущих хирургов и старших операционных сестер тому, какой должна быть тактика хирургического лечения при различных повреждениях рук и ног. Каждый день Юдин рассказывал и показывал нам что-либо новое в военно-полевой хирургии. При этом совершенствовали свое уме­ние он сам и его помощники. Хирургия не терпит шабло­на, в каждой операции бывали свои неповторимые черты, каждая развивалась по индивидуальному плану в зависимости от характера повреждения, наличия или отсутствия осложнений.

Хотя рабочий день профессора начинался в девять, он открывался полутора часами раньше своеобразной пре­людией. Помню, как вскоре после приезда бригады, во время очередного утреннего «облета» госпиталя, который я периодически совершал, когда скапливалось невпроворот горячих дел, меня вдруг поразила нежная скрипичная мелодия, звучавшая на втором этаже центрального кор­пуса. Я резко остановился, словно споткнувшись. Прохо­дившая мимо медсестра показала глазами на дверь каби­нета Юдина.

— Каждое утро так!..— тихо   сказала   она, улыбнув­шись не то с восхищением, не то с недоумением.

Портрет С.С. Юдина кисти Нестерова

Оказалось, что профессор действительно уже много лет отдавал скрипке, музыке утренний час. Для него это бы­ла не причуда, а вошедшая в привычку, хорошо проду­манная тренировка пальцев, мышц рук, сочетающаяся с эмоциональной зарядкой, которую ему всегда приносило общение с музыкой. Как-то мы разговорились об этом, незадолго до отъезда бригады, с Мариной Петровной. Она сказала:

— Если бы вы посмотрели на его лицо, на его руки, на его пальцы во время игры на скрипке, вы бы поняли, что без этой тренировки, без этого напряжения Юдин не был бы Юдиным.

С девяти шли операции. Девять операционных часов пролетали как одно мгно­вение, полное такого неослабного напряжения, от кото­рого чугуном наливалось все тело.

Вместе с дежурными врачами Юдин появлялся на ве­чернем обходе в хирургических отделениях. К нему с на­деждой обращали взоры тяжелораненые. Встречаясь с ними глазами, он чуть улыбался. Осматривал раненых, порой делясь своим мнением с врачом, в мягкой форме выражая замечания по конкретному поводу, давая советы о методах лечения. Обычно тут же отбирал тех, кого бу­дет оперировать на следующий день, осматривая их осо­бенно тщательно, вникая в медицинские документы, со­ветуясь с лечащими врачами.

Случалось, его приглашали на консультацию к наиболее тяжелым или полным неясности в диагностическом отношении раненым. Мы оберегали Сергея Сергеевича от перегрузок, но он сам просил привлекать его для консуль­таций во время так называемых жизненно показанных опе­раций (при внезапном кровотечении, нарастании призна­ков перитонита и т.д.) и являлся по вызову даже глубокой ночью.

Доброжелательно делился он с коллегами, осо­бенно молодыми, своим опытом! И в беседах с врачами, и в вечерних разговорах со мною после обхода палат он не уставал напоминать об обязательности строжайше анали­зировать различные стороны деятельности хирурга.

— Разбор драматических происшествий в результате роковых ошибок,— говорил Сергей Сергеевич,— это един­ственно правильное поведение медика. Подробное изло­жение врачебной ошибки передается различными средст­вами и приемами. Чем интимнее и правдивее будет пере­дана эмоциональная, человеческая сторона этой ошибки, тем глубже проникнет ее суть в души врачей и тем памят­нее она сохранится у них как предостережение от подоб­ной неудачи в будущем.

С болью вспоминал Юдин о собственных непроизвольных ошибках давних времен.

— В 1919 году,— говорил он,— я не распознал хрони­ческого заворота кишок у 30-летней женщины. По расска­зу мужа, все признаки свидетельствовали о наличии за­ворота, но, когда я приехал, эти явления исчезли, и я дол­жен был решительно отказаться от предполагаемого диагноза. Назначил соответствующее профилактическое ле­чение и уехал. На следующее утро при повторном посеще­нии я застал больную без пульса. Осталось четверо ма­леньких сирот — двое детей ее и двое умершей ранее се­стры.

Глубоко вздохнул, помолчал. И снова повел счет своим душевным ранам, причиненным давними ошибками.

— Из   технических   неудач не   могу   забыть, как в 1915 году в лазарете в Коптеве при секвестроэктомии (уда­ление омертвевшей части кости) по поводу гнойного ог­нестрельного ранения плеча у солдата я перевязал луче­вой нерв, и рука перестала работать. А в 1918 году в туль­ской губернской земской больнице при операции на лим­фатических узлах на шее 17-летней девушки я, во-первых, поранил яремную вену и чуть не потерял больную от кро­вотечения (не умея зашить вену, которая то кровила ре­кой, то при вдохах пропадала из виду и тонула в луже крови), а расширяя в отчаянии рану кверху, повредил ветки лицевого нерва и тем скосоротил лицо. Мудрый Герцен о подобных случаях говорил: «Кто мог пережить, тот дол­жен иметь силу помнить». Никогда нельзя скрывать или забывать свои ошибки, тем более на войне, где они могут возникать на каждом шагу. Их надо помнить всю жизнь, пусть это будет суровым назиданием и трезвым преду­преждением!..

Слушая эту исповедь, я подумал, что уроки, преподан­ные жизнью выдающемуся хирургу, пошли бы на пользу многим, и поговорил об этом с Кулагиным. Он заинтере­совался, и мы договорились организовать поближе к лету семинар для молодых врачей, число которых в последние месяцы увеличилось, на тему «Об ошибках в диагностике и опасностях в хирургии». Забегая вперед, скажу, что та­кой семинар был успешно проведен.

Бригада хирургов во главе с Юдиным завершала рабо­ту в нашем эвакогоспитале. Уже более 200 тяжелоране­ных, успешно прооперированных профессором, отбыло в Москву для завершения лечения в Институте имени Н.В. Склифосовского. А еще скольким помогли его новые хирургические методы, советы, консультации, взятые на вооружение госпитальными врачами!..

Во всех госпиталях фронтовой базы в те дни разверну­лась большая и сложная работа по освоению опыта Юди­на. Кое-где уже начали применять юдинскую методику хирургической обработки огнестрельных повреждений, кое-где воздерживались, оправдывая это тем, что, мол, надо посмотреть, как получится у других. Конечно, между тем, что услышишь и даже увидишь, и тем, что сам сделаешь,— большая разница. Но все же многие хирурги успешно ов­ладевали прогрессивной новизной.

Профессор Тафт, Мироненко и автор этих строк отно­сительно легко освоили юдинские принципы. Оперировали много, оперировали, естественно, не так быстро и совер­шенно, как Сергей Сергеевич, но по-новому, с лучшими ре­зультатами, чем прежде, на благо раненым.

Пошли нам на пользу и цуг-аппараты для гипсования конечностей, привезенные Юдиным и оставленные им в госпитале. Используя эти образцы, госпитальный слесарь боец Сергей Кремнев, прозванный у нас «золотые руки», изготовил необходимое количество аппаратов того же назначения.

Печатается в сокращении.

Источник: Царфис П.Г. Записки военного врача. — М.: Моск. рабочий, 1984. С. 85-97.