Угроза трибунала

В рамках информационного сотрудничества Интернет-портала «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru с Пансионатом для ветеранов войны «Коньково» г. Москвы продолжаем публикацию серии материалов приуроченных к 70-летию Дня Победы.

Анатолий Иванович Кулешов. Пансионат «Коньково», 2015 г.

Родился я в 1926 году в городе Шатура Московской области. Отец мой, Иван Михайлович, работал старшим мастером по эксплуатации турбин на Шатурской электростанции. В семье было три брата и сын отца от первой жены, которая умерла. Потом он женился на нашей матери, Марии Алексеевне. Старший брат Виктор жил с нами как полноценный член семьи. Отец, помню, очень мучился ревматизмом.

В 1934 году был объявлен конкурс на Шатурской электростанции. Отец с матерью по этому случаю пошли на банкет. Возвратились оттуда под большим впечатлением. На банкете представитель Мосэнерго вручил отцу за отличную работу часы «Павел Буре». Некоторые получили патефоны, а наш сосед – велосипед.

Известно, что 1934-й год был голодный, люди умирали с голоду. Помню, отец взял обручальные кольца, своё и матери, поехал за сто километров в Москву поездом в Торгсин [1]. Купил там пшена и другие продукты. Мы ездили его встречать. Меня, как самого младшего, в санки посадили. Санки нагрузили продуктами, а меня сверху, и так везли. Наша семья сильный голод не почувствовала. Кроме того, какой-то татарин воблой торговал. Помню, у него отец купил целый мешок этой копчёной и сушёной воблы. Мы, пацаны, всё время грызли её. Из неё же готовили окрошку и многое другое.

У отца так болели ноги, что он не мог ходить. В 1935 году дошло до того, что за ним фаэтон [2] приезжал несколько раз. Ему дали направление на работу в город Свердловск на СуГРЭС [3]. Отец уехал, и его не было, наверное, месяца два. Когда он вернулся за нами в Шатуру, пошли его встречать и коляску для него взяли, а отца было не узнать – хорошо ходил и поправился. На СуГРЭС отец проработал два года. Наша семья получила там четырёхкомнатную квартиру. Мы все намного лучше себя чувствовали благодаря мягкому климату.

6 августа 1937 года отца арестовали. Я стал сыном «врага народа». Как сын «врага народа» я не получил путёвку в пионерский лагерь. Из Свердловска нас с матерью выселили. Куда ехать? Брат Лёнька уехал к деду на Украину, на Донбасс. Другой брат Василий в Москве учился. А Виктор, самый старший, брат по отцу, женился и куда-то уехал, мы даже толком не знали, куда. В 1938 году мы с матерью уехали на Донбасс к дедушке. Дед, Алексей Михайлович, очень меня полюбил, несмотря на то, что во дворе вместе с дедом жили дети второй его дочери (моя мать была третья). Со мной он вёл дружбу. Я что-то всегда делал, что-то ремонтировал, помогал бабке. И главное – я любил читать. Дед был малограмотным и глуховатым. Я сделал трубу из ватмана, в наше время она называлась слоновая бумага. Он её к уху приставит, и я читал вслух. Газетные статьи он сам потихоньку читал. А я ему читал книги: «Поднятую целину», «Войну и мир». Ещё была книга «Наполеон» академика Е. В. Тарле, которая мне потом в Вильнюсе пригодилась, когда в 50-х годах я там преподавал историю.

В Ровеньках я поступил в 5-й класс. Таких, как я, детей «врагов народа», много оказалось: дети инженеров, руководителей шахт, пострадавших от так называемого «Шахтинского дела». Мы как-то между собой объединились. Причём, в основном, ребята были русской национальности, украинцев было мало. В школе в 5-м классе был организован кружок «Ворошиловский стрелок». Военрук с нами проводил занятия. Я по росту был маленький, и мне военрук говорит:

– А ты чего стоишь? Ложись с винтовкой.

– Я с винтовкой знаком с восьми лет.

– Как?!

У нас в Шатуре было две малокалиберных винтовки. Брат Лёнька отпилил приклад, и они были как пистолетные. Для меня ничего мудрёного не было, только приклад был длинноват. Не знаю, откуда у нас дома появилось оружие. По всей вероятности, брат Витька приобрёл. Отец никогда оружием не интересовался и не стрелял, так же, как не пил водку и не курил.

Отстрелялись по мишеням. После стрельбы военрук меня позвал в тир. Позже мне выдали значок «Ворошиловский стрелок» 1-ой степени. С этим значком я ходил в школу. Все ребята завидовали. Со мной учился Володька Хохлов, тоже сын «врага народа», отстрелял хорошо, но получил «Ворошиловский стрелок» 2-ой степени.

Началась война. Мы к этому времени окончили только 8 классов. Как-то на занятия заходит военрук в военной форме, называет мою фамилию и фамилии всех других сыновей «врагов народа» – всего 5 человек:

— Для вас занятия закончились. Пойдёмте со мной. Дом пионеров знаете?

— Конечно, знаем.

Мы туда ходили всё время. Там располагался истребительный батальон. Нас отправили туда. Остальные дети и дети начальства были эвакуированы. А мы здесь остались. В связи с тем, что в армию всех взрослых мужиков забрали, а надо было охрану организовать, меня послали на маслозавод охранять цистерны с подсолнечным маслом.

Шел 1942-й год. Немцы подошли к Ровенькам на 25 километров. Мы уже отлично слышали артиллерийскую стрельбу. Перед этим немцы перешли через реку и захватили Ростов. Но советские части отбили Ростов.

Когда немцы начали наступление на Сталинград, из нас, мальчишек, сформировали батальон. Дали команду: «Взять продукты на три дня». Мать мне что-то собрала. Продукты погрузили в машину. Мы ушли на 17 км вперёд. Расположились в какой-то школе, переночевали и пошли дальше. Дошли до Ростова, а там полно беженцев. Покрутились, покрутились… Узнали, что примерно за семь километров в сторону есть переправа. Пошли туда, но переправиться не смогли. Стояли наши эшелоны с продуктами, женщина попросила помочь перетаскать армейские мешки с пайками. Раз пять, наверное, ходили втроём, таскали ей продукты. Она нас отблагодарила, снабдила частью продуктов.

Пришли немцы. Солдат из немецкой армии завёл машинку аккумуляторы заряжать. А меня это заинтересовало. Я подошёл к нему, а он ко мне обращается на русском языке:

– Ты, сынок, откуда?

– Из Ровеньков.

Я сначала хотел сказать ему, что местный, но он заприметил, что я не отсюда.

– А, ну, проходи.

– А откуда Вы так хорошо русский язык знаете?

– Я офицер 17-й армии, итальянец. Бывал в России, и родственники тоже бывали в России. А что вы тут делаете?

Я ему не сказал, что мы с винтовками.

– Нас, – говорю, – как ремесленников, погнали на восток.

– Ну, возвращайтесь. Только ночью не вздумайте идти. А то вас могут за партизан принять. Идите только днём.

Тут я вспомнил, что наши винтовки в летней кухне стоят. Пошёл туда. Там пол земляной был. Я быстренько ямку выкопал, в половик замотал винтовки и закопал. Хозяйка нас снабдила продуктами, и мы пошли в Ровеньки. Шли три дня.

Когда вернулся, встретил младшего брата матери, дядю Ваню. Он работал счетоводом в немецкой колонии (потом она стала колхозом). Дело в том, что на Донбассе было очень много немцев-колонистов, которые при Екатерине II ещё поселились там. А в Поволжье и за Урал их уже потом из Донбасса повыселяли, потому что они были неблагонадёжными. А первоначально они все появились по Днепру, когда Потёмкин завоевал территорию Донбасса.

Дядя Ваня мне говорит: «Давай к нам в колхоз». Я пошёл. Стал крутить веялку. Немцы, которые там раньше жили, конечно, уже все разбежались. Часть из них эвакуировали наши. При немцах колхоз стал называться общиной. А условия все те же самые. Если раньше колхозники перед сельским советом и перед советской властью отчитывались, то теперь уже немецкой властью всё это контролировалось. Таким образом, в оккупации я пробыл девять месяцев. В общине мы не голодали – всё воровали. В основном было много жён офицеров с детьми, которые бежали из-под Харькова, с Западной Украины из пограничных районов. Они здесь поселились. Жили мирно.

Началась зима. Надо было чем-то топить. Были шахтёрки, они назывались «мышеловки». Такое название им дали потому, что в них обвалы часто случались и люди гибли. Нашёлся один специалист, который с шахтами имел дело. Он начал лазить туда, оббивать уголёк, который потихоньку стали поднимать наверх на лебёдке. Так мы стали запасаться углём. Аналогично нашей шахте, рядом в трёх километрах от нас деревня Ребриково стояла, это на полпути от Ровеньков до Ворошиловграда [4].

Я видел людей с бородами из Ребриково. Они ходили на соседнюю шахту и тоже там добывали уголь. А кто они такие, не знал. А тут в январе вдруг слышу ночью: кто-то к нам стучится. Дядя Ваня вышел поговорить, и я увидел тех мужиков с бородами, шесть человек. Это были коммунисты, а бороды, как мне казалось, отрастили для конспирации, чтобы их никто не узнал.

18 февраля 1943 года Красная Армия Ровеньки освободила. А 17 февраля указом Сталина о замене армейских званий были введены звания генерала, полковника и прочие. Но меня в то время это совершенно не интересовало.

Через два месяца 25 апреля 1943 года я получаю повестку: явиться в военкомат с продуктами. Мне 16 лет. Пришёл, смотрю, там таких, как я, ребят много, и знакомые лица есть – Володька, Толька. Кое-кому из нас исполнилось 17 лет. Мне до семнадцати не хватало двух месяцев, я родился 16 июня. Нас построили, и, как тогда говорили, «не призвали, а погнали» – никаким не строем, а табуном, как скотину гонят. Сзади с винтовками была охрана, чтоб не разбежались. Погнали нас в Новочеркасск. Пришли в Новочеркасск как раз 1-го мая. К бане привели. Скомандовали: «Всем раздеться!» Помылись кое-как. Оттуда вышли. Лежит одежда – бывшая в употреблении старая ещё форма (к тому времени новая форма уже появилась, но мы её не видели). На мне гимнастёрка была как платье, я ведь ростом маленький, а воротник как хомут. Правда, обувь я надел свою, носил тогда 35-й размер. Покормили, дали наркомовские сто грамм, но я их не пил, потому что водку вообще терпеть не мог. Дальше нас погнали полуодетых в Каменск (это был казачий полустанок, где находились казачьи формирования). Там, в казармах барачного типа, мы пробыли 20 дней. Так как я в совершенстве владел оружием, я помогал заместителю командира по стрелковой части обучать солдат обращаться с винтовками. Дело в том, что они были, в основном, колхозники и кроме граблей и вил ничего в руках не держали. Приехали «покупатели» из армий, дивизий. Стали отбирать. Один из них на меня посмотрел и отогнал. Капитан подошёл, вытаскивает мишени и показывает на меня, что-то говорит. Так я попал во 2-ю гвардейскую роту автоматчиков. Дело в том, что из автомата нельзя стрелять длинной очередью, только короткой, так как ствол сильно нагревается. Я видел, как строем маршировали солдаты. А мы с грузином Семёном Куртанидзе остались. Он был постарше меня года на три, мы с ним жили в одной палатке. Приходит старшина, позвал нас, повёл куда-то. Километров шесть прошли. На месте получили приказ:

– Закопаете два бревна и поставите здесь шлагбаум. И чтоб ни туда, ни сюда муха не пролетела!

– Есть!

Закопали брёвна, поставили шлагбаум. Семён сказал, что ему по нужде отлучиться надо. Говорю: «Вешай автомат и иди. Никого нет». Речушка небольшая текла в тех местах. И от Ровеньков, откуда нас призывали, мы в 18-ти километрах. Он ушёл. Я сижу. Разулся, размотал свои обмотки. Смотрю, по балке машина легковая идёт, как позже выяснилось — американский Willys MB. А я их с роду не видывал. У немцев были похожие машины. Я встал. Смотрю, сидит с золотыми погонами генерал, на нём румынская папаха. Машина ко мне направляется, кричу: «Стой!» Откуда я знаю, кто это?

Этот генерал мне на ломаном русском:

– Ты что не видишь, кто я?

– А ну, прекратить разговаривать! Сидеть!

И дал короткую очередь.

– Да я тебя под трибунал!

Прибежал старшина. Оказалось, что это командир корпуса, грузин, поэтому по-русски разговаривал с акцентом. Старшина открыл шлагбаум, они уехали. А Семёна все нет. Что делать не знаю: надо мной повис трибунал… Через некоторое время приходит Семён и спрашивает:

– Где мой автомат?

– Вон у старшины. А ты где был?

– Ты понимаешь, когда я услыхал, что ты крикнул: «Стой!», я только справился и приподнялся, но когда ты выстрелил, я снова присел. А потом пришлось к речке спуститься.

Пока мы с Семёном разговаривали, опять приехал Willys. Спрашивают у старшины:

– Где тот солдат?

– Вот он. – На меня показывает и мне говорит: – Возьми автомат.

Я взял автомат, залез в машину. Приехали. Стоят четыре машины, борта опущены, как трибуна. Что происходит, не понимаю. Оказывается, наша дивизия стала гвардейской, и ей вручили гвардейское знамя и знаки отличия. Сижу в машине. Когда церемония окончилась, собрались все генералы. Слышу, генерал, грузин, рассказывает:

– Ты понимаешь, сам с ноготок. Видит меня и не пускает…

В конце концов, отменили военный трибунал. Решили, что я действовал правильно.

И уже ко мне обращаются:

– Кто тебя одел так? Что за чучело! Поезжайте на склад, подберите обмундирование, как положено.

Переодели меня. Я значок «Ворошиловский стрелок» повесил. Стали вручать награды, и мне вручили гвардейский значок, хотя я в боях под Сталинградом не участвовал. С командиром роты познакомился. Рассказал ему про случай с трибуналом. Оказалось, тот грузин, командир корпуса, куда входила наша дивизия, был самодур.

В День Победы я был дома из-за полученного в Кенигсберге ранения в голову. Помню, в эти дни в Ровеньках проходили митинги. Военком выступал в клубе, и я выступил как содокладчик. Были еще ребята: два Героя Советского Союза, один из них вместе со мной призывался. А коммунисты, которые тут скрывались и приходили в дом к дяде Ване, ровным счётом ничего не делали, только водку пили. Когда освободили Ровеньки, один из них остался секретарём райкома партии, ещё один председателем райпотребсоюза.

[1] Торгсин — советская организация, занимавшаяся обслуживанием гостей из-за рубежа и граждан, имеющих «валютные ценности», которые они могли обменять на продукты питания или другие потребительские товары.

[2] Фаэтон – мягкая комфортабельная повозка на рессорах.

[3] СуГРЭС – Среднеуральская ГРЭС.

[4] Ворошиловград до 1935 г. и с 1958 по 1970 г. — Луганск.

Записала Алешина Татьяна
для Интернет-портала «Непридуманные рассказы о войне»
www.world-war.ru