У предателей нет Родины

Глава VII Борьба продолжается

Через час в этапном бараке начала работать медицинская комиссия. Возглавлял ее немецкий обер-арцт, долговязый, в пенсне, с тонкими, по-старушечьи поджатыми губами. Комиссовали врачи немцы, фран­цузы и поляки. Русских не было: не доверяли.

Стоны, жалобы на плохое здоровье не помогали. Отказавшихся вступать в армию уводили в гестапо.

– Были бы целы руки-ноги – остальное ерунда, – сказал врачам по-немецки обер-арцт.

Вечером, когда все улеглись, Сергей забился в самый тихий угол барака и раскрыл тетрадь австрий­ца-санитара, в которой недоставало трех листков, от­данных ему как путевки в плен. Ночь была лунная, к тому же почти напротив окна, на столбе, висела мощ­ная электрическая лампа. Положив тетрадь на подо­конник, Сергей начал писать печатными буквами:

«Дорогие братья!
Не верьте гитлеровским провокаторам! Не забы­вайте, сколько ваших братьев и сестер замучено в их кровавых застенках, сколько миллионов людей они заморили голодом! Теперь, когда фашисты почувствовали свою обреченность, они, как утопающий за соло­минку, ухватились за идею уничтожения России руками самих русских.
Будьте мужественны! Наши братья идут к нам на помощь! Конец фашистской Германии близок!»

– Написал? – некоторое время спустя спросил его Тимофей, сидевший рядом.

– Да. Семь экземпляров. Тебе три, мне четыре, – протягивая Тимофею исписанные листки, тихо про­шептал Сергей. — Пойдешь в транспортные бараки. Только гляди, будь осторожнее!

– Прилепить-то я прилеплю, но, по-моему, все это детство, пустое дело. Тут агитировать некого: что та­кое фашисты, всем известно.

– Ты не прав, – убежденно возразил Сергей. – Среди нас есть немало темных, забитых, запуганных людей, которые верят фашистской пропаганде.

– Ну а сам-то ты как намерен поступить? – спросил тамбовец.

– Очень просто. Я заявлю, что против своих братьев воевать не буду.

– А я думаю, не так нужно сделать, – возразил Тимофей. – Ты же знаешь, сегодня прямо с комиссии отправили восемьдесят человек в гестапо, восемнад­цать из них уже расстреляли.

– Ну, и как ты решил поступить?

– Умереть, сам знаешь, никогда не поздно. А жить хочется. Биться надо, говоришь? Но если поступить по-твоему – значит подставить себя: вот, мол, я какой, берите и убивайте меня. Нечего сказать, по благородному поступить хочешь, а немцы, глядя на таких дурач­ков, только радуются. Вот, дескать, еще один враг сам себя уничтожил. Эх вы, образованные! – с обидой про­изнес Тимофей. – Так только в книжках борются, в жизни не так. Не мне тебя учить – ты умнее меня в сто раз. Я вот что придумал. У меня на ноге остался боль­шой шрам от осколочного ранения, и с сегодняшнего дня я – хромой. Рентгена здесь нет, номер мой наверняка пройдет. А тебе мой совет: свой ум при себе дер­жи, будешь его в Москве перед девушками показывать.

– Ты прав. Что бы мне такое придумать? Пожа­луй, и я на комиссии номер сыграю.

– Какой?

– Пока точно не знаю, подумать надо. Не помню у кого, но у кого-то из западных писателей, кажется у Ромена Роллана, я читал, как один студент-немец, что бы избежать мобилизации на фронт в прошлую миро­вую войну, на медицинской комиссии заявил, что он онанист.

– Ну и что же?

– Председатель комиссии дал ему по шее и ска­зал, что в рядах доблестной немецкой армии такая ско­тина не нужна!

– Это когда было! А если ты сейчас так заявишь, то обер-арцт скажет, что им как раз такая скотина и нужна.

– Да нет, я не то! Другое что-нибудь придумаю! — нетерпеливо возразил Сергей.

– Ну что все-таки?

– Завтра узнаешь. А пока за дело! – пряча листовки в карман гимнастерки, прошептал Сергей.

Осторожно прошли они мимо спящих товари­щей, вышли из секции и пошли в сторону транспорт­ных бараков…

Тимофей, опираясь на палку, волоча за собой ногу, медленно подошел к столу, за которым сидел сам обер-арцт.

– Инвалид, – сказал пленный врач-француз, указывая ему на Тимофея.

– Гм-м-м… – промычал обер-арцт. Тимофей показал ему правую ногу. На ней пуга­ющей ярко-багровой полосой проходил шрам.

– Фронтовое ранение! Weg! (с нем. Прочь!) – буркнул обер-арцт.

Наблюдая из раздевалки за Тимофеем, Сергей довольно улыбнулся.

«Сразу за ним нельзя, – подумал он. – Надо про­пустить человек семь».

Немного переждав, он робкой, пошатывающейся походкой подошел к столу врача-поляка.

– Как, пан, у тебя вшистко цело? Руки-ноги есть? спросил поляк.

– М-м-м… – непонимающе промычал Сергей, пальцем тыча в свои уши и голову. – Бум-м!.. бум-м!.. – Жестикулируя, он поднял руки к потолку и промычал, как бы воспроизводя воющий звук самолета и падающей бомбы, затем резко присел, потом выпрямился, развел руки в стороны и поднял вверх. – Ух! – закончил он.

– Со to jest? (с польск. Что такое?) – забормотал доктор, в недоумении пожимая плечами.

Сергей повторил жесты.

– Ага! – кивнул поляк. – Розумьем, пан, розумьем! Пан попал под бомбежку. Его контузило. Лишился слуха и языка? Так, пан?

Сергей завертел головой, жестами показывая, что не понимает, о чем идет речь. Поляк подозвал фран­цуза. Сергей теми же жестами начал объяснять то, что произошло с ним.

«Как бы не сорваться, – мелькнуло у Сергея. – Возможно, я не первый».

Изображая контуженного, он глядел на них пу­стыми, как бы невидящими глазами с почти остекле­невшими, мутными зрачками.

– Пойдем к обер-арцту, – сказал ему француз. Сергей стоял неподвижно, делая вид, что совер­шенно ничего не понимает и не слышит.

– Здорово беднягу шарахнуло! – повернувшись к поляку, произнес француз, но сказал он эту фразу, как ни странно, на своем языке.

Поляк понял француза:

– Да мне тоже думается, что он не играет. А если играет, то мастерски, и этот шваб обер-арцт не поймет.

– Что ж, Бог в помощь! Одним солдатом в великой Германии будет меньше, – тихо буркнул француз, вежливо взял Сергея за руку и, поведя его к обер-арцту, назвал свой диагноз.

Обер-арцт обошел вокруг Сергея, затем внима­тельно, в упор посмотрел ему в глаза, отошел и оста­новился за его спиной. Неожиданно позади Сергея раздался звон падающей монеты, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

«Дешево купить хочешь», – подумал Сергей.

Обер-арцт еще раз обошел вокруг него, заглянул глаза в глаза.

«Ты не говоришь и ничего не слышишь!» – вну­шал сам себе Сергей, устремив в стену невидящий взгляд.

– Weg! — махнув рукой, пробормотал обер-арцт.

Сергей продолжал стоять неподвижно.

– На, фамилию напиши. – Писарь протянул ему бумагу и ручку.

Корявыми буквами Сергей написал свою фами­лию и показал лагерный номер.

– Можешь одеваться. – Писарь кивнул, указывая жестом на раздевалку, и занес его фамилию и номер в свой список.

Деревянной походкой Сергей добрался до разде­валки, открыл дверь, а когда закрыл ее за собой, то внешне сдерживаемое волнение прорвалось: он почти упал на лавку, на которой лежала одежда, и какое-то время находился в оцепенении. Потом торопливо оделся и вышел, точнее не вышел, а вылетел из барака на лагерную улицу. Все внутри него торжествовало и ликовало: он победил!

Глава VIII У предателей нет Родины

Весной пленных посадили по шестьдесят человек в товарные вагоны и повезли куда-то на север. Сразу на три дня выдали хлеб и сыр. Один раз в сутки дверь вагона открывалась, солдаты торопливо выво­дили нескольких пленных, чтобы они принесли воды, и спешно закрывали дверь.

В окошке вагона, оплетенном колючей проволо­кой, мелькали остроконечные черепитчатые крыши готических зданий, сельские домики, сложенные из красного кирпича, провода линий высокого напряжения, зеленеющие поля, на которых пестрели мелкие крестьянские участки. Часто на железнодорожных станциях они видели пленных французов, бельгийцев, югославов, поляков. «Рот фронт!» – кричали они, под­нимая вверх сжатый кулак, если поблизости не было немцев.

Через трое суток пленных высадили на какой-то небольшой станции. Это был городок Берген на побе­режье Северного моря. Там их разбили на группы, или, как иначе называли немцы, на рабочие команды.

В полдень группу из сорока человек, в которую вошел и Сергей, усадили на машины и повезли.

Дорога шла вдоль моря. Совсем низко то и дело проносились чайки, стаи ворон с карканьем вились над кирхами, мелькавшими в аккуратных немецких дерев­нях. Мирной жизнью повеяло на Сергея, если бы не конвойные солдаты и унтер-офицеры, которые сиде­ли на задней скамейке кузова и дымили сигаретами. Вскоре машины подошли к небольшому порту на бе­регу моря.

– Здесь будете работать, – сказал унтер-офицер, пожилой, седеюший мужчина. – А вот здесь жить, – указал он на небольшой дощатый барак. – До этого здесь работали пленные французы. Они плохо работа­ли, за это мы отправили их в штрафной лагерь. Если и вы будете плохо работать, мы и вас отправим туда же.

Слушая речь унтера, Сергей усмехнулся, но ког­да тот сказал, что работать придется на погрузке ка­теров, то насторожился: мелькнула мысль о побеге, затеплилась надежда.

В бараке их распределили по койкам, накорми­ли. Истощенные, изголодавшиеся люди с жадностью набросились на картошку, которой наварили целый котел. Однако через час тех, кто особенно поднажал на еду, скрутило так, что они стали то и дело выбегать из барака.

– Donnerwetter! (с нем. Свинское отродье! Лентяй!) – ругался часовой, то и дело открывая и запирая двери.

– Гюнтер! – по-немецки заорал он, выведенный из терпения. – Занеси в барак парашу!

Еще сидя в машине, Сергей с особым вниманием стал присматриваться к людям, с которыми ему, наверное, долго придется жить, работать, а возможно, и умерть. Среди них был Тимофей, был и Петро, который лежал с ним в тифозном бараке. Были и другие, кото­рых он знал только в лицо. Особое уважение вызывал у него моряк, служивший когда-то на Балтийском флоте. Это был коренастый, молчаливый мужчина лет тридцати пяти, с нахмуренными бровями, из-под ко­торых внимательно поблескивали глаза. Звали его Федором. На нем были флотские брюки, заправлен­ные в солдатские сапоги и пехотная шинель. Шинель была явно не по его, когда-то могучим плечам. И хотя в ревире их места на нарах были рядом, Сергей из-за недостаточного знакомства несколько сторонился его.

Утром, после поверки, комендант команды, ун­тер-офицер Беккер, объявил, что работать на погруз­ке они эти три дня не будут, так как начальник порта разрешил пленным немного отдохнуть: ослабевшие ра­ботники ему были не нужны, поэтому сегодня они пой­дут на легкую работу в город. Легкая уборка, которая заключалась в уборке городских складских дворов.

Погода стояла майская, теплая. Щедро светило солнце. По городу шли, как обычно, колонной по пять человек в ряду. Гулко громыхали по мостовой дере­вянные колодки пленных. Заслышав их стук, жители удивленно выглядывали из окон, думая, что скачет ка­валерийский эскадрон. Они еще не видели русских пленных, поэтому высыпали на улицу и с интересом их рассматривали.

Сергей шел в середине пятерки. Слева от него шел Тимофей, справа – моряк Федор, рядом с которым вышагивал тот самый рыжий, разувший когда-то Сер­гея в ревире. Те сапоги он давно проел и сейчас шел как все, громыхая колодками, озираясь на глазевших жителей. Вдруг он метнулся в сторону тротуара и наклонился, чтобы поднять окурок, следом за ним рва­нулся и Федор. Размашистый пинок сзади – и рыжий проехался носом по мостовой.

– На тебе, сволочь! Русский народ позоришь, гад! На посмешище нас всех выставляешь, окурки на тро­туарах за фашистами подбираешь! – крикнул он, выр­вал из рук рыжего окурок и с отвращением бросил его под ноги толпившихся немецких жителей.

Колонна остановилась. Немцы с любопытством наблюдали за разыгравшейся сценой.

– Правильно! Из-за таких, как он, на нас и смот­рят, как на скотов, за унтерменшей считают, – на раз­ные голоса поддержали пленные Федора.

Вечером, после ужина, когда пришли в барак, к Федору подступил рослый белобрысый солдат, со шрамом на лбу.

– Ты за что ударив его? – нагло спросил он.

– А ты что, в адвокаты ему нанялся?

– Я не адвокат, а неправильно ты поступив, това­рища за окурок ударив.

– Ба, дружок, постой! Да я тебя знаю! Старый знакомец! –- удивленно воскликнул Федор, вглядев­шись в лицо белобрысого. – Да понимаешь ли ты, ша­калья башка, что он, ты и вам подобные позорите наш народ, сами себе в душу плюете?! Ведь поднять оку­рок за врагом – это унижение!

– А он не за военным пидняв, а за цивильным!

– Так это же все равно! Ведь они это видят и по вашим поступкам судят обо всем народе. Ты же пре­дал всех нас, когда поднял окурок, – сказал Федор, обращаясь к рыжему.

– А ты что, чистым себя считаешь? Раз в плен попал, и ты предатель! — огрызнулся рыжий.

– Что ты сказал, гад! – подступая к нему, глухо спросил Федор. – Да я из тебя сейчас отбивную сде­лаю, сволочь!

– Так нас усих считают на родине! – крикнул бе­лобрысый.

– Ты по себе о других не суди. Сам за себя ответ держи! – Губы Федора гневно перекосились. – Тот, кто считает нас предателями, – сам первый предатель сво­его народа! – Федор бросился на белобрысого.

Сергей встал между ними. Подбежали другие, растащили.

– Знаете, кто он? – указывая на белобрысого, громко сказал Федор. – А я знаю! В Либаве мы вместе были в рабочей команде. Он там был поваром. Вече­ром приходим с работы – он стоит у котла, раздает баланду. Рядом ефрейтор для порядка стоит. Один мужик без очереди попытался получить, а этот пока­зал на него ефрейтору и говорит: «Вот она, герр еф­рейтор, русская культура». Ну, я не выдержал и спра­шиваю: «А ты что, не русский?» – «Нет, – отвечает, – вкраинец!» – «Виткиля?» – спрашиваю я. – «С Пол­тавы». – «А понимаешь ли ты, что такое русская культура?» – «Конечно, понимаю, – отвечает он. – Вся наша русская культура – самовар да печка, да еще вод­ка в придачу». – «Ну, я и не выдержал и сделал ему полундру: вырвал у него из рук черпак да этим черпаком по лбу заехал. Помню, сказал: смотри, гад, как бы тебе не пришлось греть свой толстый зад на русской печке! Вот видите, у него на лбу от этого черпака шрам на всю жизнь остался? Мне тогда немцы за него все кости перемяли: этот пошел и сразу нажаловался коменданту.

– Ну что вам, русским, вкраинцы плохо сдела­ли?! – стараясь перевести разговор на всех украинцев, обидчиво крикнул белобрысый.

– Ты, гад, за спину украинцев и Украины не прячься! Украинцы – наши кровные братья! А вот та­кие сволочи, как ты, и раньше продавались и сейчас продают Украину то польским панам, то шведам, то немцам!

– Мы никому не продаемся! Мы самостийными быть хотим! – крикнул белобрысый.

Федор рассмеялся:

– Хочешь быть самостийным, а идешь в холуи к врагу? А помогите, дескать, нам против русских бра­тьев, они нас угнетают! Да понимаешь ли ты, дурья голова, что делаешь? Если человек со своим кровным братом не уживается, то как он уживется с чужим со­ седом? Ты что, думаешь, он тебе бескорыстно помощь окажет? Сдерет с тебя шкуру или закабалит. Есть по­словица: «Соль со стола мети, да не на пол».

— Брось ты с дерьмом разговаривать! — вмешал­ся Сергей.

– Это не дерьмо, а подлюка высшей марки! – крикнул Петро. – Вот такие, как он, и мутят всегда Украину и нас, украинцев, позорят.

– Такие везде есть! Среди русских тоже, и мы все сегодня одного такого холуя видели! – Сергей с пре­зрением посмотрел на рыжего. – Такие предатели все одной национальности – фашистской подстилкой называются. У предателя нет ни Родины, ни братьев, ни друзей. И нас с тобой, Петро, им лбами столкнуть не удастся!

Продолжение следует.

Источник: Крутов С.М. Право жить!: Стихи. Повесть. Рассказы. М., 2003.