Танюха – солдат

Алексей Шаболовский

Шаболовский Алексей Евгеньевич 1923 -1989 гг.  В 1941 году после 9 класса средней школы боец комсомольского истребительного отряда в Подмосковье, затем курсант военно-пехотного училища, участник обороны Ленинграда. Дважды ранен, второй раз тяжело, выжил, но потерял левую руку до локтя. В 1949 г. окончил Геолого-Разведочный институт (МГРИ). Работал в Приохотье, Забайкалье, Саянах, Албании, Монголии. До войны был разносторонним спортсменом (альпинизм, мотоспорт, академическая гребля), где неизменно показывал высокие результаты. Уже после войны был чемпионом по лыжным гонкам МГРИ. Именно эти качества позволили ему оставаться физически совершенно полноценным человеком, нисколько не уступающим, а часто превосходящим окружающих. Прекрасно водил машину, ездил и на мотоцикле (правда, с коляской и не в Москве). Не утратил он и спортивного азарта, постоянно участвовал в каких-то соревнованиях местного масштаба. Наверное, это преодоление физического недостатка было не менее важным его подвигом, чем участие в войне. А главное, был он красивым, веселым и добрым человеком.

Молодой лейтенант – командир минометной роты, такая же молоденькая радистка Таня и два солдата-связных несколько часов лежат в небольшой воронке у самой передовой. Еще вчера вечером здесь были немцы – здесь они держались долго, всю зиму. А теперь весна, и низкие крыши блиндажей между редких сосен покрылись густой свежей зеленью. Сегодня утром немцы удирали стремительно, побросали все, что можно. Кругом валяются сорванные с петель, утепленные войлоком двери, обрывки цветастых плащ-накидок, зеленые френчи с галунами, коробки от противогазов на аккуратных ремешках и другая растрепанная всячина, чужая, вражья.

Утром наше наступление развернулось быстро и четко: прошло несколько легких танков, за ними – пехота, продвинулись сразу километра на два. А в затишье и лейтенант перебросил вперед свою роту – десять «стволов». По рации он руководил огнем минометов да еще помогал артиллеристам – с высотки видимость хорошая.

Однако после полудня, получив, видимо, подкрепление, немцы двинулись в контратаку. Танков наших уже нет, пехота дрогнула, и передовая покатилась обратно… Лейтенант по радио сумел «свернуть» роту и отвести вместе с пехотой, а сам отойти уже не успел: с флангов, сначала с одной, потом с другой стороны, высоту обошли немцы, и лейтенант с радисткой и двумя солдатами остался у них в тылу. По какой-то причине немцы на высотку не поднялись, но положение оказалось трудным – вернуться к своим до темноты нечего было и думать, и оставалось одно: не обнаружить себя до времени.

Рисунок Н.И. Андрияка: Медсестра. 1944 г.

Где-то уже совсем к вечеру наши стали немецкие позиции обстреливать, может, и лейтенантова рота тоже подключилась – как знать… Так или иначе, подобрался огонь к высотке, одна мина у соседнего блиндажа разорвалась, а другая прямо на краю воронки — всех накрыло. А как едкий дым рассеялся, лейтенант землю со спины стряхнул – вроде не задело. Осмотрелся: обеих солдат убило на месте, а Танечка на спине лежит, голову закинула и обеими руками за грудь держится. Подполз – она живая и смотрит на него страшно, а из-под рук по гимнастерке темное пятно медленно расползается. Подождал минуту – не помирает, только дышит прерывисто и в глаза ему смотрит не отрываясь, не моргая.

Он потормошил ее тихонько:

— Жива, что ли? Как попало-то?

Девушка застонала и в себя приходить стала, зашевелилась.

– А ну пошевели рукой – кости, ребра как?

Задело здесь, сверху, кажется осколок совсем маленький… Лейтенант подполз к краю воронки, осмотрелся, вернулся к Тане:

– Ребят обоих побило, вдвоем мы с тобой остались. Давай так: рядом тут, метров тридцать, блиндаж, полкрыши цело. Переползем туда – не заметят. Там и перевяжу. Ползти сможешь? Давай потихоньку, только голову не поднимай, трава еще низкая.

Девушка повернулась на живот, оправила машинально синюю юбочку и бочком поползла в траву. Лейтенант забрал два автомата с запасными дисками, сильно покалеченную рацию, связал все вместе и пополз следом. Таня лежала в захламленном блиндаже под сохранившейся частью крыши на низких нарах. Лейтенант положил автоматы стволами на выход, достал перевязочные пакеты и подошел к Тане:

— Ну, давай. — И уверенно взялся за полу ее гимнастерки.

А она вдруг съежилась и с ужасом оттолкнула его руку:

— Нет!

— Чего «нет»? – не понял он. – Перевязывать буду, гимнастерку снимай! – И снова руку протянул.

— Нет! Никогда! Ни за что… Сама, сама – понял? Уйди отсюда, слышишь? Иди же скорее… – она прижимала к груди окровавленные руки.

Лейтенант ошалело уставился на девушку, а она, забыв про рану, вся сжалась, подобрала ноги и закрылась руками.

— Ты что, сдурела? Куда я пойду? К немцам?

Она затихла на минуту.

— Не к немцам… не знаю куда, но уйди, пожалуйста! Ну, пойми, не можешь ты видеть меня такой. О, Господи, да пойми же ты, наконец, люблю я тебя.

И задохнулась, и замерла, глядя на него потемневшими от ужаса глазами.

Смерть бродит где-то рядом, может быть, в трех шагах. Явственно доносится урчание немецких мотоциклов, погромыхивают разрывы далеко и близко. Война идет своим чередом. Лейтенант стоит перед девушкой пораженный, и в руках раскрытый перевязочный пакет. Это Танюшка-то, Танька-коротышка, радистка его верная! Как же это? Знал бы раньше, не шпынял бы, как пацана.

А она уже совсем другая, молчит, смотрит на него. И вдруг он впервые ясно увидел все в другом свете: что самое главное в его нелегкой двадцатилетней судьбе – это то, что он — мужчина. Перед ним раненая девушка, маленькая, слабая, и он должен ее уберечь, на руках вынести. А что любит она его, так это так и быть должно… Танюха-солдат, которую он и замечал-то не часто. А она, оказывается, вот что – женщина…

Он опустился на колени, прижал голову к ее маленьким сапожкам, говорил что-то ласковое, тихое, успокаивал. И она не сопротивлялась уже, только смотрела на него не отрываясь и покорно протягивала то одну, то другую руку, пока он осторожно снимал окровавленную солдатскую гимнастерку, потом рубашку солдатскую, маленькую, руками перешитую. И белое девическое тело чуть розовело в отблесках заходящего солнца. И вдруг зубы стиснул до скрежета: как же так? Грудь девичья — живая, трепетная, а ее рвут горячим железом? А девушка все смотрела ему в глаза, пока он накладывал на рану подушечки, пока бинтовал через плечи, через спину, пока одевал ее, такую слабую, покорную, красивую.

Всю ночь пробирались они ползком по кустам, по водосточным канавам на торфоразработках, и перед рассветом, чуть не дойдя, уснули, обнявшись, в крытом кузове полуразбитой штабной машины.

Материал прислала для публикации на сайт
Болотова Наталия Яковлевна