Стремление – на фронт

Ранним хмурым августовским утром 1941 года нас погрузили на два катера, маленьких, но быстроходных, третий — побольше, шел в охранении. Катера быстро набрали скорость, берег таял на глазах.

Мы тихо запели: «…Прощай, любимый город…». Когда берег скрылся в дымке и катера оказались в открытом море, из-за облаков неожиданно вынырнули два фашистских самолета и начали пикировать, сбросили несколько бомб, а потом с бреющего полета обстреляли нас. Катера быстро разошлись в стороны, резко меняя курс. Шли зигзагами, и яростно огрызались пулеметным огнем. Сопровождающий катер беспрерывно бил из малокалиберной пушки. Стервятники не выдержали огня катеров и отвалили в сторону, ушли за горизонт.

Наш отряд забрасывали в тыл к немцам…

Общежитие на Обводном канале

Отчетливо помню первый день войны. Ленинград. Общежитие студентов механического института на Обводном канале. Слушаем сообщение о нападении Германии на нашу страну. Загудело, забурлило общежитие. Некоторые (их было меньшинство) бросились собирать чемоданы. Таких мы осуждали и презирали, «достойно» провожали до парадного.

Первая мысль, первое стремление — скорее на фронт, скорее сразиться с вероломным врагом. С первого захода в военкомат потерпел неудачу — комиссия признала негодным к воинской службе, вручили «белый билет». Негоден… слово-то какое. Обидно и стыдно перед ребятами, которые уже приходили попрощаться в общежитие, на них были уже гимнастерки, пилотки. Некоторые, находчивые, проникли в истребительные отряды.

Мой старший брат Владимир, студент четвертого курса нашего института, такой же «белобилетник», как и я, «подсунул» к глазному врачу своего зрячего товарища, а сам за него пошел к хирургу. Оба были зачислены в истребительный отряд. Они имели горький опыт в этом деле, их не брали на финскую из-за той же близорукости, а теперь добились своего и ушли с отрядом под Лугу. Я до этого не додумался. Не взяли меня и в ополчение. Вместо фронта предлагают эвакуироваться с оборонным заводом на Урал. Но нет! Не уйдем из Ленинграда! Чтобы остаться в Ленинграде и быть полезным фронту, оформлялся с ребятами на работу в автобронетанковые военные мастерские в Павловске. Ремонтируем военную технику. Не теряем надежды взять в руки оружие. И вот, нам стало известно, что организуется партизанский отряд из студентов двух ленинградских вузов — механического и строительного. Устремляемся в комитет комсомола института, настаиваем, доказываем, требуем и… добиваемся зачисления, проходим медкомиссию. В основном-то все ребята здоровые, молодые, сильные, все «белобилетники» — у кого очки, кто с плоскостопием или другим физическим недостатком, но в партизанском отряде мы полноценные бойцы.

Нас усиленно и быстро готовили, обучали владеть нашим и немецким оружием, ходить по компасу, скрытно и бесшумно передвигаться, снимать часовых. Одеты легко, но тепло, хорошо вооружены, в рюкзаках гранаты, тол, патроны, запалы и НЗ — консервы, шоколад, сухари, спирт.

…Катера подходят к берегу с выключенными двигателями, быстро сходим на берег. Нас двадцать девять! Нам в основном по 18 лет, но есть и моложе — два ленинградских восьмиклассника — Юра и Борис, это наши разведчики.

Первая попытка перейти линию фронта… и первая неудача: нас обнаружили и обстреляли. Пришлось делать большой крюк ночью по лесу, а утром, когда чуть стало светать, по одному переползли опасную зону и собрались в лесу. У нас хороший был проводник. Днем скрывались в кустах, лежали не двигаясь, выставили дозоры, а ночами углублялись все дальше и дальше в тыл к немцам. Партизанские тропы… десятки, сотни километров, пройденных пешком и ползком по лесам и болотам, днем и ночью, в слякоть и непогоду.

Смутно вспоминается, когда приходилось спать (спали прямо на земле — долго не проспать). Бывало, что ложились на сухую плащ-палатку, а просыпались в воде. Спали урывками, одетые и обутые, в обнимку с автоматами и винтовками.

Днем обычно передвигались мало, уходили только для разведки объектов. Большинство операций совершалось под покровом темноты. Днем только громили обозы и небольшие плохо охраняемые колонны. Выполняли поставленную задачу — дезорганизовать перевозки вражеских частей и боевой техники к фронту, а также отвлечь на себя часть сил противника. Таково было решение Ленинградского обкома партии. Сожжено и взорвано было несколько небольших деревянных мостов. Нападали на тыловые части, штабы, наводили панику. Взяли двух пленных и переправили к своим. Уничтожили отряд карателей. Вот как это было.

Наши разведчики заметили, что к домику лесника часто наведывается отряд полицейских и немцев. Проследили их путь, сделали хорошо замаскированные две засады. Никому из них уйти не удалось, все двенадцать человек остались в лесу.

Отделение Миши Панфилова выследило место, где фрицы устраивали пикники, рядом с населенным пунктом, вечером при костре. Близко — по канаве — подползли, и когда у немцев дело дошло до песен, а часовые больше смотрели на пиршество, чем по сторонам, в костер и рядом с ним упали сразу пять гранат. При отходе в ногу легко ранили Мишу Панфилова.

Была у нас и своя партизанская база в болотистом лесу, куда мы приходили на отдых и подлечивать раненых.

«В тылу группы «Север» в это время активно действовали партизанский отряд лесгафтовцев и многие другие отряды, созданные из ленинградцев и направленные на оккупированную врагом территорию. В конце лета в тылу армий «Север» действовало уже 287 партизанских отрядов» (из Очерков истории Ленинградской организации КПСС. Ч. 2. С. 585). В числе этих 287 был и наш отряд, небольшой, но действующий.

Действия нашего и других отрядов стали серьезно беспокоить немцев. Против нас начали посыпать крупные отряды карателей. Мы начали нести потери, появились раненые, несколько человек погибло, двое не вернулись на базу. Глубокой осенью мы по рации получили разрешение выйти на отдых.

Поредевший, измученный переходами, недоеданием и недосыпанием, но боеспособный наш отряд вышел в расположение частей Красной Армии в районе Ораниенбаума. Вышли с нами и наши юные партизаны восьмиклассники Юра и Борис, им было по пятнадцать пет, но они стойко переносили все тяготы и опасности партизанской жизни. Несмотря ни на что, мы не пищали и не жаловались, мы честно выполняли свой долг! С горечью вспоминали своих товарищей, которые не вернулись с нами из похода. Это были молодые, здоровые, жизнерадостные парни!

Задавая себе вопрос, что бы я сделал, как поступил бы, если бы еще в июле мог представить себе трудности первых месяцев войны и партизанского похода, отвечал, что сделал бы точно так же! Мы были горды собой, мы не спасовали в трудное для Родины время, встали на защиту ее с оружием в руках, не бросили любимый город, не бежали в панике, хотя были освобождены от воинской службы. Нам не было мучительно больно и стыдно за бесцельно прожитые месяцы, а в то время для нас каждый месяц равнялся году.

После короткого отдыха в Ораниенбауме и лечения в госпитале большинство из оставшихся в отряде вступили добровольцами в Красную Армию. Часть ребят направили в полковую разведку, а часть, в том числе и меня, в роту автоматчиков. Началась боевая фронтовая жизнь.

Наш 268-й стрелковый полк держал оборону на Ораниенбаумском пятачке, отрезанном от Ленинграда, в шести километрах от Ораниенбаума у деревни Илики. Полк недавно занял оборону.

Передовая… Окопы не в полный профиль, землянки, редко блиндажи в два наката, неполные роты, вымотанные в непрерывных боях красноармейцы, но враг остановлен. Нашу роту бросают то на один участок фронта, то на другой — сменяем стрелковые роты, уходящие на пополнение и отдых. Передний край…Боевое охранение, а еще дальше боевой дозор, впереди только «ничейная земля» и немцы.

Зима 1941/42 года под Ленинградом была суровая. Лежать на снегу в дозоре без движения выдерживали только по 30 минут. В охранении хоть подвигаться можно, а в дозоре лежи и только наблюдай. Из дозора или охранения возвращаешься не к теплой печке или жаркому костру. Огонь на передовой запрещался. Влезаешь в холодную землянку, и окоченевшие ноги — в прелое сено, через несколько минут ногам тепло, а если у солдата ноги в тепле, то ему и всему тепло, он и задремать может. Плохо, что нам в то время не разрешали, сидя в обороне, стрелять по немецким окопам, тревожить фрицев. Мало было у нас боеприпасов. Действовали в основном снайперы. В то время линия фронта на нашем участке начала стабилизироваться, и мы врывались в землю, рыли окопы, ходы сообщения в полный профиль, строили блиндажи в два-три наката. Совершенно отчетливо вспоминается первая разведка боем.

Нашу роту автоматчиков отозвали с передовой к штабу полка, зачем… пока не знаем, потом подошел взвод ханковцев — все ребята бывалые, обстрелянные, в полушубках, валенках, на многих белые маскхалаты, вооружены автоматами. Построили, отобрали документы — красноармейские книжки, партийные и комсомольские билеты. Начальник штаба полка ставит задачу: разведка боем. Цель — взять языка, выявить огневые точки противника. Назначены группа захвата — ханковцы и группа прикрытия — это мы. Продвигаемся к переднему краю… Ночь выдалась лунная, тихая, крепчал мороз. Условия разведки боем были неподходящие. Вперед пошли саперы разминировать проходы. Ждем. Коченеют ноги в сапогах. Согреваемся испытанным методом: противогазные сумки — на снег, двое ложатся на противогазы, другие двое ногами ложатся на нижних, сверху снова двое. Через несколько минут меняемся местами.

Прошли боевое охранение, впереди открытая поляна — ничейная земля, снег — синий-синий нетронутый — предательски скрипит под ногами. Метрах в 200—250 полоска кустов, лесок. Там притаились немцы, где-то там дзоты с пулеметами? Где именно, нам и предстоит узнать, а для этого нужно вызвать огонь пулеметов на себя. Вот эту ничейную полянку и нужно нам форсировать на животах, по-пластунски.

Ползем, вдавливаемся в снег, как только можем, ползем след в след двумя группами. Все ближе темная полоса, все больше и больше растет напряжение. Впереди меня ползет Миша Грибков, слышу его тяжелое дыхание, вижу подошвы сапог… Через много лет услышал в кино выражение фронтовика-пехотинца — в атаку не идут, а ползут и морду лопатой прикрывают. Метко и правдиво сказано.

Как ни старались мы вжиматься в снег, а наши темные шинели хорошо были видны на чистом снегу. Немцы обнаружили нас. Застучали пулеметы из дзота прямо перед нами. На какое-то мгновение мы остановились, потом по цепочке команда; быстрее вперед! Ударили пулеметы из двух боковых дзотов, огонь кинжальный, перекрестный. Вот они, пулеметные гнезда в дзотах. Артиллерийская разведка засекает их. Заговорили минометы, рядом рвутся гранаты, выпущенные из ручных гранатометов, противно запахло горелой серой, порохом. До сих пор помню этот тошнотворный запах. Теперь только вперед. Красная ракета — сигнал к атаке. Дальше все как во сне… Хамковцы рванулись на передний дзот, полетели в амбразуры гранаты, дзот захлебнулся. Ханковцы уже в траншеях. Мы бьем по боковым дзотам. Желтая ракета — сигнал к отходу. Пропускаем группу захвата. Волокут пленных, выносят раненых, убитых. Прикрываем отход, бьем по дзотам, несколько залпов дала наша полковая батарея и ротные минометы, помогают выйти из-под огня. Мы с Володей Сергиенко лежали за валунами и били, били по дзотам, а когда бой стал стихать, отползли к своим. Вышли к боевому охранению, осмотрелись, отдышались. Несколько человек возвратились искать раненых.

Небольшими группами отходим к штабу 2-го батальона. Думали, что на сегодня все кончилось, но нет. Немцы обозлились, начался интенсивный минометный обстрел. Ночь на исходе, но очень светло. Передвигаемся перебежками, впереди командир роты, связной, за ними я и Володя Сергиенко. От прямого попадания мины упал ротный, ранило в ноги связного, вторая мина ударила между нами, нас с Володей отбросило, очнулся — лицо в крови. Ранен? Нет, плохо слышу, голова тяжелая, встать не могу. Контужен, идет носом кровь. Володя помогает подняться, обтираюсь снегом. Рядом старается ползти связной, а ротный, старший лейтенант, лежит и не узнает его. Смелый был командир. Я чудом уцелел, Володя отделался царапиной. Задачу мы выполнили, но какой ценой! Недосчитались мы и своих бывших партизан, а Мишу Грибкова спас железный портсигар. Пуля пробила две крышки и только вошла в мышцу груди у сердца.

Потом за три года было много боев, много потерь, гибель товарищей. Много побед, но они запомнились мне так, как первый бой — разведка боем. В партизанах было не то, хотя и не менее опасно. Там можно было не рисковать, если знали, что будет открытый бой, можно было маневрировать, уходить. Здесь же шли прямо на пулеметный огонь.

Зимой 1942 года меня второй раз контузило тяжелым снарядом. Снаряд попал прямо в блиндаж, из которого я вышел за несколько секунд до этого. Два наката никого не спасли. Я успел свернуть в боковой ход сообщения, огпушило меня и засыпало землей, долго лежал, пока не обнаружили и не откачали. Второй раз смерть прошла так близко, даже холодком повеяло. Самое плохое, что на этот раз мои очки разбились и я стал небоеспособен.

Медсанбат, отправка в Ленинград в запасный полк. Достал очки и — снова в строй. Теперь уже на передовую под Пулково. Осенью перебросили нашу часть под Невскую Дубровку, бои за Невский пятачок, Карельский фронт, где было относительно тихо. Снова под Ленинград, за Неву. Это было уже в начале 1943 года, бои по прорыву блокады, Синявские болота, снятие блокады.

А в это время на оккупированной немцами территории, в моем родном селе Должино, в 300 километрах от Ленинграда, была создана подпольная организация, часть большой агитационно-разведывательной организации, созданной из сельских активистов, передовых сознательных людей по решению Ленинградского обкома партии. Возглавлялась она коммунистом Васькиным Павлом Афанасьевичем.

В эту организацию вступила моя мать, учительница Васильева Нина Павловна, и мой брат, тринадцатилетний пионер Миша Васильев. Многое сделали подпольщики. Активно действовал мой младший братишка: собирал с другими ребятами оружие, переправлял наших бойцов к партизанам, ходил в разведку, приносил и расклеивал листовки, передавал ценные сведения о немецких войсках своему командиру.

Когда подпольную организацию предали, подпольщики были арестованы. Арестован был и Миша с матерью. Их привезли в районный центр, поселок Волот, и заперли в каменном неотапливаемом доме. Потом были страшные истязания и допросы. На глазах матери пытали Мишу, на глазах Миши пытали мать.

Но ни голод, ни холод, ни жестокие побои на сломили патриотов. Они понимали, что им спасения нет, но о товарищах по борьбе, о связях с партизанами так ничего и не рассказали врагу. Утром 4 февраля 1 942 года подпольщиков повели на расстрел… Поняв, что пришел конец, Нина Павловна обратилась к полицаям: «Убейте меня. Сына отпустите, ребенок ведь».

«Пусть скажет, где скрываются партизаны, кто командир подпольной организации». Миша молчал. Тогда один из солдат оторвал его от матери и швырнул к глубокому сугробу. Мальчик вскочил и повернулся грудью к карателям. Раздалось два выстрела, и мальчик упал лицом в снег. (Лукин М. Подполье возглавлял Васькин. Л., 1986. С. 223).

Так оборвалась жизнь маленького патриота. В партизанском архиве я нашел кусок оберточной бумаги, на которой рукой Павла Васькина быв написан список членов подпольной организации. В ряду других была фамилия Васильев Михаил Александрович, пионер. Знавшие его потом сказали мне: «Он был меньше всех, а сделал больше всех».

«За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, наградить Васильеву Нину Павловну орденом Отечественной войны I степени (посмертно), Васильева Михаила Александровича орденом Отечественной войны II степени (посмертно)» (Из указа Президиума Верховного Совета СССР от 10 мая 1965 года).

О гибели моих родных я узнал на фронте в начале 1944 года, когда мы гнали немцев от Ленинграда. Было очень тяжело читать письмо, в котором подробно писали мне очевидцы о борьбе подпольщиков и об их гибели…

Ничего не знал еще о старшем брате, все надеялся увидеть его после войны.

День Победы застал меня на острове Сааремаа, с которого мы десантом вышибли немцев. Возвратился в Ленинград и начал поиски своего старшего брата Владимира, но все безрезультатно. Наконец встретил товарища, с которым он уходил на фронт. Это был Саша Пацейко. Он с трудом узнал меня и грустно сказал: «Погиб Васька Буслай в первый же месяц под Ленинградом». Васька Буслай — так звали Володю за его большую физическую силу и смелость. Теперь мне стало ясно, что из всей нашей семьи в живых остался я один.

Источник: Блокадники Волгограда: Комитет по печати, 1996 г.