Сон в руку

Олег Никандрович Вилков

Родился я 22 августа 1922 г. в селе Черном Черновской волости Варнавинского уезда Нижегородской губернии в семье сельскохозяйственного техника Вилкова Никандра Ивановича (1891–1980) и сельской учительницы Городковой Валентины Александровны (1894–1974). Отец происходил из государственных крестьян села Карпова Нижегородской губернии. Призванный на военную службу в 1913 г., Никандр Иванович имел двухклассное церковно-приходское образование и  отличался трудолюбием и замечательной памятью. В середине 30-х годов он с большой поддержкой и помощью своей жены закончил экстерном  Семеновский учительский институт. После этого Никандр Иванович охотно брал на иждивение, воспитание и обучение в Тоншаевской средней школе своих племянников.

Моя мать Городкова Валентина Александровна родилась в Западной Сибири в семье сельского учителя, ставшего впоследствии священником. В  семье матери было два сына и три дочери. Дед матери, И. И. Шабуров, выбившись из бурлаков в мелкие торговцы, обосновался в селе Черном, построил на отведенном ему болотистом участке земли дом, обсадил его липами, провел водоотводные канавы. Свою небольшую лавочку расположил во дворе с выходом на улицу. От природы добрый и сердобольный, он некоторые товары первой необходимости раздавал бесплатно бедным сельчанам. Как говорила мать, его в селе любили. В 1917 г. после его смерти (в 1916 г.) родные безвозмездно передали лавку волостному правлению.

Благодаря стараниям дедушки и бабушки, моя мама поступила в женскую гимназию, а после ее окончания на историко-филологическое отделение Высших женских курсов в Москве, окончившие которое получали право преподавать в женских средних учебных заведениях. По окончании в 1918 г. курсов она начала учительствовать в школе села Хмелевицы Нижегородской губернии.

Родители с ранних лет приучали нас к труду – домашнему, огородному (посадка, уход и сбор урожая огородных культур) и сельскохозяйственному (бороньба, возка навоза и снопов и т. д.). Они внушали нам не чураться никакой работы.

Во время моей учебы в первом классе Черновской начальной школы в 1930/31 г. на нашу семью обрушилось большое несчастье: пришли раскулачивать и описывать имущество. Потрясение было столь велико, что мать трясущимися руками начала приготовлять мышьяк для отравления всех нас. Остановила ее подруга матери, сумевшая убедить ее в справедливости нашего партийного руководства. Мать, образумилась, бросила мышьяк и села писать письма Н. К. Крупской и М. И. Калинину. Приведенные доводы и поддержка друзей оказались убедительными, и из Москвы пришло указание: «Не раскулачивать!» Так миновала нас эта беда.

К тому времени наша семья, проживавшая в унаследованном доме Шабурова и состоящая из 7 человек (родителей, прабабушки, дальней родственницы, и нас троих детей – меня, Калерии и Вадима) была дружной, трудолюбивой, умеющей ценить свой труд и труд других людей. Наши родители были людьми честными, добрыми, прямыми. Впоследствии за свой многолетний и безупречный труд были награждены орде­нами Ленина, Трудового Красного Знамени (мать), Знак Почета (отец) и медалями «За трудовое отличие» (мать) и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» (отец и мать). Это было для нас прекрасным примером. Наши родители сумели  воспитать в нас самостоятельность, постоянно учили: «Не ищи в селе, а ищи в себе», то есть не сваливай на других свои промахи и неудачи, а отвечай за них сам.

В нашей семье гордились достижениями Родины, частицей которой были и мы. А успехи эти были большими, что стало заметно и на примере нашего  села Тоншаево, куда мы переехали из Черного в 1931 г. С  превращением в 1934 г. села  в районный центр постепенно были созданы общеобразовательная средняя школа, льнозавод, электростанция, хлебопекарня, Дом культуры, библиотека. В колхозах начали работать трактора, жатки, косилки, молотилки, комбайны, поехали по улицам автомобили, у жителей появились велосипеды. В открывшемся сельмаге можно было купить все необходимые в быту и в домашнем обиходе предметы. Наши холщовые штаны и рубахи сменились костюмами и сорочками, а лапти с онучами – сапогами и ботинками. Соло­менные крыши домов заменились на тесовые, а внутреннее убранство сельских жилищ стало приближаться к городскому.

Жизнь ощутимо менялась к лучшему, однако нас ждало новое испытание. В январе 1934 г. по клеветническому доносу о сокрытии нашей семьей золотых вещей в нашу квартиру пришли сотрудники НКВД с обыском. Ничего не найдя, они увели с собой арестованного отца. К счастью, справедливость восторжествовала: через четыре месяца отца освободили и даже оплатили ему весь вынужденный невыход на работу. Семья верила в невиновность отца. Нехватку маминой зарплаты на питание я дополнял овсяной крупой, получаемой за чистку школьных уборных.

В 1940 г. я окончил Тоншаевскую среднюю школу с аттестатом отличника, – сейчас бы мне полагалась золотая медаль, но в наши годы медалей не давали. Был призван в Красную Армию, и после медицинской комиссии мне предстояло служить на Украине. Здесь бы мне, как и многим, оставался выжить один шанс из тысячи: все мои соратники, отправившиеся на границу, погибли. Я же во время сборов заболел воспалением легких и в день отправки нашей части на Запад лежал с температурой 40 градусов, что меня и спасло.

Следующий набор был назначен на сентябрь, куда я, выздоровевший, попадал. 15 сентября призвали на действительную службу, а в октябре отправили на Дальний Восток. Военная часть была новая, поэтому предстояла большая работа по строительству жилых и военных сооружений; при этом сильно осложняли работу природные условия: степь и лютый мороз. Служба на Дальнем Востоке объединяла  представителей различных народов. Я намеренно не употребляю термин «национальная группа», так как никто таких слов не знал, они не  были в нашем употреблении, поскольку отсутствовала необходимость акцентировать внимание на чьем-либо происхождении. У нас образовалась настоящая семья…

Пример тому мой сослуживец и друг, Хасан – то ли казах, то ли бурят. Мне и Хасану предстояло построить наше будущее жилище, которое полностью сквозило просветами: мы не успели к первым морозам уплотнить бревна глиной, вернее не смогли, так как глина замерзала и отваливалась, — всю зиму нам предстояло жить в таком доме. Для ночлега в нашем распоряжении имелись две шинели и немного сырых дров. По утрам мы просыпались под снегом, запорошенные с головы до ног, отгребали друг друга и спешили на построение.

Служили мы в артиллерийской дивизии, чаще всего нашим заданием было доставка снарядов для полка.  При этом перевозка осуществлялась на лошадях, которые при каждой возможности старались выбиться из общей упряжки. Это усложняло работу вдвойне. Мне нередко приходилось, поймав лошадь за поводья, следовать за ней на брюхе. Однажды лошадь понесла меня к реке, где были разбросаны бревна; отпустить лошадь я не мог, но и разбиться было страшно. Физически хорошо подготовленный, напрягшись, я сумел оттолкнуться и пролететь над бревном, что, наверное, поразило даже лошадь и заставило ее остановиться.

По окончании в марте 1942 г. Владивостокского военно-пехотного училища в звании лейтенанта я был направлен командиром взвода в формировавшийся 1391-й стрелковый полк 87-й стрелковой дивизии. Враг к тому времени значительно продвинулся вглубь страны, и нас начали готовить к отправке на фронт.

Между тем наступила весна – время подготовки к новому сельскохозяйственному сезону. Ко мне, как комвзводу, нередко обращались с просьбой покинуть часть на ночь для помощи семье, так как у многих родные деревни находились вблизи от нашего расположения. Они могли за ночь добраться до своей деревушки, заготовить дрова или распахать огород и вернуться обратно. Я не мог давать таких разрешений, – на это требовалось разрешение высшего командования. Оно же, без сомнения, не могло позволить таких отлучек. Солдаты надеялись на мое понимание, хотя это было превышением прав, данных мне по уставу. А у меня сердце сжималось: как он пойдет на фронт с мыслью, что его семья голодать будет, как воевать будет, когда не смог семье помочь, – была возможность, так не дали. И я отпускал, верил им, что не убегут. Боялся лишь того, что если начальство узнает, – никого больше не отпустит, за себя же не переживал – дальше фронта не отправят. Однажды прознало начальство о моих нарушениях, но наказывать не стали. А те, кого отпускал, вместе воевали со мной на фронте, даже жизнь мне спасли.

В составе нашего стрелкового полка в августе 1942 г. я прибыл на Сталинградский фронт в район станицы Клетской. Дорога заняла семнадцать дней пути, транспортное сообщение было налажено хорошо, да и питались мы отлично, никогда не голодали. С этого времени до тяжелого ранения 28 октября 1944 г. я был в составе 21-й армии, которая за свои героические подвиги и отличные боевые действия по окружению и разгрому немецко-фашистских войск под Сталинградом была преобразована Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 апреля 1943 г. в 6-ю гвардейскую армию. Она сражалась на Воронежском, Юго-Западном, 1-ом Украинском, 2-ом и 1-ом Прибалтийском фронтах.

В октябре 1944 г. в звании старшего лейтенанта я был назначен старшим адъютантом стрелкового батальона 128-го стрелкового полка 29-й стрелковой дивизии 6-ой гвардейской армии. Так как большую часть времени я состоял в заградотряде, непосредственно в боевых действиях принимал участие редко. Нашей функцией было следовать за наступающими войсками и сдерживать неустойчивые формирования. Но мне ни разу не пришлось участвовать в таких действиях. Мы несли постовую заградительную службу. В каждой армии имелось по пять заградительных отрядов из двухсот человек (три взвода, пять пулеметов, пять машин). Непосредственно вступать в бои с противником нам было запрещено.

Все бои были похожи и в то же время не похожи друг на друга. Особенно запомнился мне бой в Прибалтике при форсировании одного из левых притоков реки Венты в октябре 1944 г. Наши войска в основном восстановили государственную границу СССР почти на всем протяжении от Черного до Ба­ренцева моря. Войска Первого Прибалтийского фронта прорывом из района Шауляя на Клайпеду (Мемель) 10 ок­тября 1944 г. отрезали немецкую груп­пировку в Прибалтике от Восточной Пруссии. На Курляндском полуострове между Тукумсом и Либавой оказались зажатыми в клещи 16-я и 18-я немецкие армии в составе 30 дивизий. На одном из направлений противнику удалось ото­рваться от наших наступающих войск. Мне, как старшему адъютанту батальона, было приказано с двумя ротами найти противника и войти с ним в соприкос­новение.

Когда мы выступили, солнце клонилось к закату. Через час пути в походной колонне мы миновали лес и вышли на его опушку. Перед нами лежало картофельное поле, за которым белело какое-то поселение. Посланная нами разведка не возвращалась, кругом было тихо. Мы, три командира, – я и ротные, оставив командиров взводов с подразделениями, пошли вперед к разведчикам. Сейчас только осознаю, как мы самонадеянно поступили, – но уж очень в бой рвались, невтерпеж было. Вскоре мы обнаружили своих разведчиков на окраине селения. Взяв их с собой, мы вшестером прошли по живописной дороге все селение из одного конца в другой, миновали мельницу. Немцев нигде не было. Отправив всех обратно с приказом привести батальон, я остался поджидать их прихода на покатом склоне крутого берега. Вдруг до меня долетели из темноты звуки русской речи. Оказалось – это наши полковые разведчики. Пожурил их немного за такую позднюю по сравнению с нами раз­ведку, и мы все вместе двинулись в селение, в котором я уже был.

Пройдя чуть вперед, мы заметили в темноте массу людей, двигавшихся нам навстречу как раз с той стороны, с которой должны были прийти две наших роты. Мы сближались, не чувствуя опасности. И вдруг я, идущий впереди, различил среди идущих навстречу человека в белом фартуке. Это насторожило меня, ибо мельника мы видели на мельнице, но он не должен был идти с нашими подразделениями. Тут блеснул луч фонарика и, вздрогнув в руке, осветил край темно-зеленой фашистской шинели. Немцы! Я, державший «Вальтер» наготове, выпустил все 13 зарядов в человека с фонариком. В колонне началось замешательство, – видимо, я убил их командира.

Но наши разведчики, вооруженные автоматами, не открыли огня, а подались назад. Мне оставалось одно: последовать их примеру, ибо перезарядить «Вальтер» было некогда, а иного оружия у меня с собой тогда не было. Бежал в визге трассирующих пуль, простреливших, как позже увидел, фуражку и полы шинели. Но меня даже не ранило. Немцы нас не преследовали, они закрепились в селении. Мозг прожигала мысль: «А как же наши роты?» Ведь они должны уже войти в селение с другого конца! Быстрее к ним. Но стрельба в селении была услышана, и по нему стали бить наши минометы, развернутые на опушке леса перед картофельным полем. Надо было срочно добраться до них, чтобы скорректировать огонь. Прибежав на батарею, направил орудия на тот конец селения, где были немцы. Добравшись до своих, успокоился: убитых и раненых нет, только у одного бойца осколок по касательной задел немного лоб. Ночной бой по освобождению селения не удался, его освободили только на следующий день: немцы, боясь окружения, ушли…

В одном из боев в 40 км юго-восточнее Лиепаи я был утром 28 октября 1944 г. тяжело ранен. В ночь на 28 октября 1944 г. во сне я услышал ясный голос: «Сегодня тебя ранят!». С беспокойством проснувшись, рассказываю свой сон командиру батальона майору Мясникову. В ответ услышал: «Намеревался тебя послать в подразделения с постановкой задачи на наступление, но теперь раздумал: у нас сон в руку». Я возразил: «Товарищ майор, ведь только ранят, а не убьют! Я пойду!»

Надо было идти через поле на опушку леса, где в блиндажах, отбитых накануне у немцев первым батальоном, располагался второй, сменивший первый в ночь на 28 октября. Противник занимал оборону в лесу в непосредственной близости от наших позиций. Выйдя с командного пункта батальона в путь, я почти сразу же попал под ураганный обстрел шестиствольных немецких минометов. Меня, лежащего в кювете, взрывными волнами то приподнимало, то прижимало к земле. Переждав минометный обстрел, благополучно добрался до своих подразделений и собрал их командиров в блиндаже, амбразура которого была обращена в сторону поля, а выход – в сторону противника.

Только я разложил карту на столе, как в блиндаж ворвался красноармеец с криком: «Немцы наступают – славяне отходят!» «Всем в подразделения!» – приказал я. Находясь на дальнем от входа в блиндаж конце стола, я и командир пулеметного взвода, складывая карты в планшеты, замешкались, а выглянув из блиндажа, увидели в непосредственной близости шеренгу немцев. Из-за перекоса патрона выстрелов из автомата командира пулеметного взвода не последовало, а сам он, сраженный наповал, упал у моих ног. Тут же упавшую на пол у моих ног немецкую ручную противопехотную гранату я успел выбросить для взрыва в немецкую шеренгу. Со второй их гранатой дело обстояло иначе: она подкатывалась к моим ногам по ступенькам блиндажа. Я наклонился, чтобы ее взять, а у нее уже догорал запал, и она взорвалась. Туловище и живот, оказавшиеся над воронкой взрыва, не пострадали. Но сам взрыв контузил меня, поразил правый глаз с потерей зрения на целый месяц, а осколки гранаты выбили левый глаз, вошли в ноги, руку и череп.

Сколько времени я пролежал раненый, не помню. Но бойцы, собравшись с силами, снова возвратились сюда, вынесли меня и отправили в медсанбат, в котором меня около двух недель поддерживали физиологическим раствором, кормили с ложечки и сохранили мне ноги. Хотели ампутировать, но один из двух врачей настояла на продолжении лечения. По дороге в Ригу в госпиталь в санитарном поезде на мою постель подсела врач и спросила, как я буду жить дальше. Ответил: «Павел Корчагин жил, и я проживу». Мы же все тогда на героях воспитывались. В Рижском госпитале удачно провели трепанацию черепа и восстановили зрение правого глаза, а окончательно я был поставлен на ноги в Рыбинском эвакогоспитале № 2 018, в котором пробыл на лечении с 13 декабря 1944 по 5 июля 1945 года…

Вспоминая войну, размышляя об ее итогах и уроках, нередко приходится слышать вопросы о источниках нашей Великой Победы. Здесь, безусловно, сказались многие факторы. Конечно же важны были моральный дух народа и вера в вождя. Сталину верили, потому что он подтверждал свои слова делами. Он смог мобилизовать все ресурсы страны  для поднятия промышленности, смог убедить, что первым делом надо развивать тяжелую индустрию, а не легкую, что имело огромное значение для Победы.

Как сложилась моя жизнь в послевоенные годы? Еще до демобилизации из Красной Армии, состоявшейся в Тоншаевском райвоенкомате с официальным вручением 11 августа 1945 г. военного билета, я был отпущен из Москвы домой. Приехав в Тоншаево, отослал в приемную комиссию исторического факультета Московского университета необходимые документы с заявлением о приеме меня на первый курс без вступительных экзаменов как отличника средней школы и инвалида Великой Отечественной войны 2-й группы. Интерес к истории, разбуженный рассказами матери (она  обладала изумительной памятью) и прочитанными книгами, особенно усилился в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Кроме того, став инвалидом, я со всей ясностью понял, что моя единственная дорога к высшему образованию лежит через исторический факультет МГУ, а другие пути из-за моего физического состояния закрыты.

Получив из Москвы уведомление о зачислении меня на первый курс исторического факультета МГУ, а младшего брата Вадима, окончившего Тоншаевскую среднюю школу с золотой медалью — на первый курс Энергетического института, мы выехали в Москву с таким расчетом, чтобы попасть к открывавшимся 17 сентября 1945 г. занятиям.

После окончания в 1950 г. с отличием исторического факультета, а в 1954 г. и аспирантуры МГУ по кафедре истории СССР я три года был на инвалидной пенсии. Затем в 1957–1961 гг. работал преподавателем истории и географии Буреноломской средней школы Горьковской области. Я стремился продолжать научную работу, и в журнале  «История СССР»  была опубликована моя статья «Китайские товары на Тобольском рынке в XVII в.»

В это время А. П. Окладников комплектовал штаты будущего Института истории, филологии и философии СО АН, куда я и был принят в августе 1961 г. младшим научным сотрудником сектора истории промышленности. В 1965 г. мной была защищена кандидатская диссертация, а в 1991 г., представив в качестве диссертации опубликованную монографию «Очерки социально-экономического развития Сибири в конце XVI – начале XVII в.» (Новосибирск, 1990) я получил ученую степень доктора исторических наук. В течение восемнадцати лет мне довелось возглавлять сектор в Институте истории, филологии и философии СО АН СССР, а в настоящее время я являюсь ведущим научным сотрудником Института истории СО РАН. Имею тринадцать правительственных наград, в том числе два ордена Отечественной войны — I и II степени.

                                                                    Записал Елшанский Ян

Источник: Все для Победы! Ветераны Академгородка о Великой Отечественной войне / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2005. с. 14-21.