Снова вместе!

Первая часть воспоминаний: Вернулся домой через 6 лет

Штрафрота

Все военнопленные прошли лагеря фильтрации СМЕРШ, каждого вызывали по одному, расспрашивали, где попал в плен, как, кто может подтвердить.

Нас, русских, чья местность не была оккупирована, помыли в бане, одели в обмундирование (не новое, конечно), выдали телогрейки, американские ботинки. Ни погон, ни оружия не дали. 13 апреля погрузили на «Студебеккеры» (американские автомобили) и повезли. Остановились в тощеньком березняке, построили, приняли присягу, получили красноармейские книжки, погоны, оружие. Зачитали указ Сталина № 145 – оправдать доверие жизнью или кровью, и приказали: «Только вперед, ни шагу назад!» 14 апреля на рассвете перед боем бежит по траншее почтальон: «У кого есть письма отправить?»

Послание в Сибирь, написанное на открытке с ландышами

Я: «Написал бы, да не на чем». Почтальон предложил открытки, я выбрал с ландышами и написал на ней коротко: «Послание в Сибирь!», узнал адрес полевой почты, написал, отдал почтальону.

Открытка с ландышами Бориса Серебрякова

Потом пожалел, что это сделал, так как попал в такой ад, что мог погибнуть каждую минуту. Думал: «Зачем дал надежду родителям, за 4 года молчания они уже смирились…» Начался бой, хотели нас посадить на танки, но командир роты сказал: «Лучше успевайте за танками, а на броню не лезьте». Танки только вылезли на бугор – оттуда такой огонь! А перед атакой и артиллерия, и авиация, и «Катюши» наши били. Но штрафной 132 армейской роте отступать было нельзя. За этот день мы взяли 6 или 8 траншей. К вечеру первого дня из роты (250 человек) осталось человек 30. Ночью привозили пополнение. И так каждый день, восемь дней ада. В такой мясорубке я был до 22 апреля, в этот день меня ранило в руку, и я попал в госпиталь. Там и встретил День Победы. В этот же день родные получили открытку с ландышами.

Письма Бориса Серебрякова в этот период: Не скучать. Ждать и надеяться!

Отпуск

Дело было в городе Вилау – 50 километров от Кенигсберга.

Сколько я ни просился в отпуск, а служил я уже год – после войны, в госпитале 655-м в должности начальника электростанции, меня не отпускали.

Как–то раз случилось так, что засобирались на охоту – начальник штаба Иван Солощенко, начальник АХЧ (административно-хозяйственной части) капитан Вороной, ведущий хирург Валера Булгаков и венеролог Мишка Мизис. Засобирались на охоту – пороху было достаточно, можно было разрядить патроны, и рядом был склад трофейных боеприпасов, а дроби нет. А ружья у них трофейные – с красивыми рукоятками – и серебром, и перламутром отделаны – больших начальников немцев. И вот зашел разговор – дроби где взять? Заговорил Валера Булгаков – земляк, красноярский мужик, майор, железный человек.

Я ему говорю:

– Валера, я тебе накатаю!

— Да как, ты умеешь?

– Умею! Я тебе накатаю.

Ну и ладно, сказано – сделано. В разбитых зданиях немецких канализация была сделана из свинцовых труб. Я это знал. Пошел, натаскал свинца, не много и не мало, может быть, килограмм 50 – куски труб.

Насверлил отверстий в пластине, натянул прутиков из свинцовых «блинов». Потом эту проволоку нарезают одинакового размера, а потом на сковороду и с помощью дрели – накатал пол-литра дроби и четок.

И Валера возьми и похвались, что у него дробь есть. И капитан Вороной пришел:

— Что ж ты, Валере накатал, а мне нет! Скрываешь, что умеешь!

А я говорю:

– А я почем знаю, что тебе нужно!

— Накатай мне!

– Накатаю, если в отпуск меня отпустишь!

— Накатаешь к утру – подпишу!

Я позвал друзей на помощь, и часов до трех ночи мы и ему дроби накатали. Приходит он утром – я ему рапорт: прошу отпустить в отпуск.

— Кто останется вместо тебя?

— Да вот, Володька, я его уже натаскал…

— Хорошо, — подписывает рапорт – «Ходатайствую в отпуск!»

Но это же нужно подписать у начальника госпиталя, а он не подписал!

— А справится ли за тебя другой?

Хорошо, возвращаюсь я к капитану. Дробь-то я ему уже отдал!

А вот и он. Я говорю: «Ну что, капитан, трепанулся?», — говорю — «ты!» Он как прыснул, как подпрыгнул, что я его так — и в штаб с моим рапортом. Приносит – начальник госпиталя подписал. Старший лейтенант почему друг был? Он танцевать не мог, а жена у него красивая была женщина – все при ней – я с ней танцевал.

— Иван, – говорю, — давай быстро оформляй мне документы, литер.

Он говорит:

— Завтра с моей женой поедешь, я тебе устрою литер, она в отпуск тоже едет в Сумы, до Москвы вместе поедете в купейном вагоне.

Солдат, в купейном вагоне! Короче, он оформляет мне литер, оформляет продовольственный аттестат, документы на руках, завтра – выезд, а я уже прячусь, как бы не передумали, не отменили приказ! В Москве проводил жену лейтенанта на Павелецкий вокзал.

С Павелецкого мне надо на Казанский. Приезжаю на Казанский – мамочки! Что там делается! В воинской билетной кассе – полковники в очереди стоят! Что же делать, ведь домой надо! Вышел я на улицу – забор металлический там и ворота. Дошел до ворот – там носильщик с тележкой.
Я ему:
– Слушай, как на перрон попасть?

На перрон попасть невозможно – там и комендатура, и жандармы с шашками в черном.

Я говорю:

– Я тебе пачку папирос дам!

– Подожди.

Солдат ушел. Я жду. Пришел, замок открыл – и я уже на перроне! Тут какой-то шум – вагон где-то там загорелся…

Вот тебе объявление: отправляется сборный до Рузаевки (сборный – это и пассажирские вагоны, и половина товарных — телятники). Ну, куда там попасть в пассажирские, я в телятник. А там кого только нет: и мужики, и девки, и солдаты, но там нары. Едем, главное — на восток!

До Рузаевки доехали, смотрю расписание «Рузаевка – Сызрань», доехал до Сызрани. Часа через два идет поезд 72–й «Москва – Новосибирск».

Билет у меня есть до Новосибирска, но он не закомпостирован. Я в кассу. Билетов нет, бесполезно. Подходит поезд, попасть в него невозможно – и комендатура, и жандармы. Я к багажному вагону. Говорю:

– Мужики, у меня жена двоюродного брата работает багажной раздатчицей.

– Кто?

– Нюра Балаба.

– Балабиха! Нюрка Зайцева. А кто ты ей?

— Она моя сноха.

– Садись.

А там, мать честная, роскошь — шесть полок на двоих! Я на третью полку забрался. А у меня есть талоны на продовольствие! В Куйбышеве (ныне Самара) долгая стоянка была. Я в продпункт. Получил тушенку, получил хлеб, еще булку хлеба взял на перроне, булку хлеба на бутылку водки выменял. Пришел – с мужиками бутылка водки на троих. Банка тушенки, булка хлеба! Что такое булка хлеба была в 1946 году? Двести рублей стоила – бешеные деньги! Короче говоря, качу. Кажется, в Уфе выскочил, дал телеграмму: встречайте, еду!

Приезжаю в Новосибирск, номер вагона в телеграмме указан. Выхожу — никто не встречает. Налил стопку, вылил на землю – родная земля! Вторую налил, выпил и пошел. Куда пошел? На Томской улице – Генка Домрачев, друг, школьный товарищ детства. Решил – зайду, попроведую. Захожу – слезы, мать выскочила, Галька – сестра. Когда я уходил, ей лет одиннадцать было, теперь уже девушка – плачет, целует. Отец вышел на крыльцо: «Заходи!» Сообщили, что Генка погиб.

Ладно, пошел я дальше. Не домой же иду – иду опять к друзьям, попроведать. Ведь связи никакой у меня всю войну с ними не было. На Енисейскую иду – к Игорю Кабанову, второму однокласснику. Там Аська, младший брат, и Вовка – еще младше. Сказали, что Игорь тоже погиб.

А, думаю, зайду я в ЦКбанк, там еще один школьный друг — Вовка Коржиков. Захожу – Ритка, одноклассница, качалка и ребенок. Вовки дома нет. Почему Ритка–то тут у Вовки? Ну, понятно, что они поженились.

Мать Володи, Александра Ефимовна:

— Ну как ты? А говорили, что ты погиб.

— Не веришь? Пощупай, я живой.

18 октября 1940 г. Фотография с родителями на память, сделанная перед уходом в армию.

Борис Серебряков с родителями. Фото после приезда домой в отпуск. Война окончена.

Пошел дальше – от ЦКбанка до переезда рукой подать, 3-4 минуты. Иду, перехожу через переезд. И вот вижу: бежит моя мать. Как сейчас помню, в своем костюме синем, но она не бежит – это как бег на месте. Добежал я до нее, она меня обняла, я ее. Плачет, тут какие-то девушки – были девчонками (семь лет прошло), а сейчас выросли – обнимают, целуют.

Пришли домой. Ну, тут отец, конечно. И ведь не было телефона, а набралась полная ограда людей. Расспросы. В основном, — с кем я вместе призывался, с кем уезжал в армию, кого и где видал, когда? Откуда что набралось – и стол. И табуретки, и соседи принесли стол. Откуда-то появилась и водка, и закуска – и картошка, и капуста, и какое-то мясо, и сало.

Вот так я приехал в отпуск…

У Серебряковых была овчарка Гресса. Пока Борис служил, родители отдали ее охранять детский сад. Он вернулся, узнал об этом, пошел в детский сад. И хоть прошло шесть лет, собака узнала его, с лаем кинулась на грудь. А директор испугалась, что собака покусает какого-то посетителя.

Материалы из семейного архива прислала Ирина Борисовна Сыроквашина
для публикации на www.world-war.ru