Смерть Сталина

Сегодня много говорят и пишут о Сталине. Причем с этакой залихватской небрежностью преподносят нам его в виде параноика, идиота, неуча, не ведавшего, что вокруг творится. Почитаешь новоиспеченных историков и удивляешься: как при таком руководителе страна смогла преодолеть страшнейшую разруху после гражданской войны, создать мощнейшую в мире промышленность, армию, которая, несмотря на уничтожение, более половины профессионального командного состава, на огромные потери первых месяцев войны из-за неподготовленности к этой самой войне, смогла остановить фашистскую лавину. Остановить, повернуть вспять и добить в ее собственном логове. Не могли ведь такие государственные деятели Запада, как Черчилль, Рузвельт и их ближайшие советники, дипломаты, военачальники быть слепцами, и не видеть, что имеют дело с дураком.

Нет, не прост он был и не глуп. Да, конечно, он был страшный человек. Но умный. И от того еще более страшный. Страшный в непредсказуемости своих поступков. Но сумевший своими идеями воодушевить многие миллионы людей во всем мире. И снискавший поэтому уважение лидеров самых различных политических партий и движений. И хоть иные современные мемуаристы в своих воспоминаниях выставляют себя все знавшими и все понимавшими, но до времени молчавшими, это не так. Они и тогда нос по ветру держали и сейчас, когда стало модно ругать все прошлое, они тут, как тут.

На самом деле Сталина создала система. Окружение. А он сумел так всех подчинить своей воле, что все поверили в его гениальность. И не только поверили сами, но смогли убедить в этом, практически, весь народ многомиллионной страны. И не просто убедить, а заразить таким энтузиазмом, что люди искренне поверили в гениальность вождя и все свои достижения относили за счет его гениальности, а все ошибки и промахи сваливали на происки врагов народа и мирового империализма. Так было. Так думали наши родители. Так они внушали нам с раннего детства. Так искренне считали мы, воспитанные своими отцами в духе непоколебимой уверенности в непогрешимости Великого и Любимого. Столь непоколебимой, что, когда руки палача тянулись к нашим близким и к нам самим, мы искали оправдания не себе, а ему, его поступкам. И чтобы сейчас не говорили, народ, в массе своей его любил и ему верил. Тому есть много примеров.

В конце сороковых годов в Латвии, где я тогда жил, проходили выборы в Верховный Совет республики. В те же сроки проходили выборы и в других республиках Союза. И, как и везде, в Риге в Сталинском избирательном округе баллотировался Мудрый и Великий.

Я в то время я работал осветителем на Рижской киностудии. В день выборов на нескольких избирательных участках в разных точках республики cнимали наши группы. Мне довелось работать на участке, где баллотировался Сталин. Уже в 4 часа утра у дверей избирательного участка собралась большая толпа народа. Все хотели проголосовать в числе первых. При чем были там люди разного возраста и разных социальных слоев. И русские, и поляки, и евреи, и цыгане. И латыши, про которых нынешние руководители Латвии утверждают, что все они считали себя оккупированными и никогда не смирялись с режимом. Были люди, специально взявшие у себя по месту жительства открепительные талоны, чтобы проголосовать именно на этом участке. За Сталина! Все были очень торжественны, хотя не все хотели попасть в объектив киноаппарата, опасаясь расправы: были в то время в Латвии люди, не принявшие советскую власть и угрожавшие, в первую очередь, латышам, ее принявшим, грядущим возмездием. Но, смею вас уверить, таких было немного. Как немного было и тех, кто боялся угроз. Но были, были. И те и другие.

Практически, выборы закончились к 10 часам утра. Оставалось несколько больных и немощных, что не смогли прийти на участок, к которым нужно было отнести урны на дом и два-три человека, не пришедших по уважительным причинам к этому часу. Но уже к полудню проголосовали и они. Все члены избирательной комиссии оставались на своих местах, хотя делать им было уже нечего. Но формально они должны были находиться на участке. В фойе клуба, в котором располагался избирательная комиссия, играла музыка, веселились люди – молодые и старые. Был какой-то очень неформальный праздник. А на стуле, у дверей участка, сидел старый латыш с паспортом в руке и ожидал вечера. Он хотел, чтобы его голос был последним, решающим и поэтому проголосовал в 23 часа 50 минут, когда уже стало ясно, что никто больше голосовать не придет. Этот момент мы тоже снимали. Такие сценки ни придумать, ни организовать невозможно.

Присутствовала наша съемочная группа и при вскрытии урн и при подсчете голосов. На многих бюллетенях на русском и на латышском языках были написаны здравицы “любимому и дорогому”. И ни одного бюллетеня с вычеркнутой фамилией Сталина мы не увидели. Хотя после окончания подсчета голосов председатель участковой комиссии признался, что очень боялся, что хоть один такой бюллетень будет. А это грозило ему большими неприятностями. В лучшем случае. Да и всем нам, кто присутствовал при этом, наверно, тоже.

Правда, в тот день в городе не обошлось без инцидентов. В Старой Риге ночью был убит рабочий-латыш, член избирательной комиссии одного из участков, возвращавшийся пешком домой. На теле нашли записку, подтверждающую политические мотивы убийства.

Да, действительно, все годы существования Советской Латвии, существовали люди, не принявшие власть Советов, и проявлявшие это свое неприятие в виде террористических актов по отношению к представителям власти и различных общественных организаций в эту власть входивших или поддерживавших, причем прежде всего к латышам. Так было в 49-м, когда в районе Агенскалнских сосен зарезали нескольких молодых латышей – возвращавшихся с городской комсомольской конференции, делегатами которой они являлись. Так было в 50-м в Екабпилсе, когда одинокий снайпер откуда-то издалека выстрелил и тяжело ранил секретаря райкома партии, выступавшего на митинге по случаю открытия памятника В.И. Ленину. Так было и 52-м, когда в зале Союза писателей Латвии, во время чествования Вилиса Лациса по поводу присуждения ему Сталинской премии за роман “Буря”. Какой-то молодой человек предпринял попытку покушения на писателя, являвшегося в то время главой правительства республики. Попытка провалилась, так как охрана сработала четко, и террориста схватили, как только он начал доставать пистолет из-за пазухи.

Но это были одиночные случаи. В большинстве же своем население республики вело себя по отношению к власти лояльно, причем, уверен, значительная часть этого лояльного большинства искренне эту власть поддерживала. И олицетворением этой власти прежде всего был он – Сталин, “Великий и родной!”.

Ведь две латышские стрелковые дивизии, что были сформированы в годы войны, в большинстве своем из латышей, воевали с немцами, как надо. Недаром получили звание гвардейских в числе первых. И хотя в Латвии было не так много монументов “вождю и учителю” и здравицы в его честь на семейных застольях вряд ли звучали, эпизод, о котором я хочу рассказать, вряд ли можно отнести к экстра ординарным.

В 1951 году руководители приграничных районов трех республик: Даугавпилского в Латвии, Зарасайского в Литве и Краславского в Белоруссии решили построить общими усилиями межрайонную гидроэлектростанцию на реке Дисна, притоке Даугавы, чтобы электрифицировать сначала три колхоза, чьи земли непосредственно примыкают к границе, а затем и те части районов, куда еще не доходили линии электропередач. В то время Прибалтийской ГЭС еще не было и в помине и в сельской местности был значительный дефицит электроэнергии. Станция получила громкое название “Дружба народов”. Местом строительства была выбрана деревня Дрисвяты на территории Белоруссии. Это был такой богом забытый медвежий угол, куда не только электричество не доходило: не было даже наезженной колеи. Летом еще можно было как – то добраться на машине, а в остальное время года только на конной или тракторной тяге.

Наша студия снимала об этой стройке документальный фильм. Поскольку строительство длилось не один год, съемочная группа периодически выезжала в Дрисвяты на несколько дней и снимала основные моменты стройки на разных этапах. Автором сценария, вернее одним из авторов, был какой-то большой работник ЦК, поэтому наше киношное начальство субсидировало производство по фактическим затратам, не особенно урезая творческие запросы режиссера Германа Владимировича Шулятина. Так, на первую встречу партийных руководителей трех районов, мы протащили через дрисвятские болота и лихтваген (электростанцию на 36 киловатт), и тонваген – специальный автобус со звукозаписывающей аппаратурой: запись звука тогда велась оптическим способом на специальную высококонтрастную кинопленку. В багажном отсеке тонвагена стояли мощные кислотные аккумуляторы, дававшие постоянный ток напряжением 220 вольт, который через специальный преобразователь тока – унформер превращался в переменный 220-ти вольтовый, годный для синхронизации моторов звукозаписывающего аппарата и съемочной камеры. Обычно эта техника использовалась только при съемках игровых фильмов, так как стоимость смены такой аппаратуры была под силу только большим художественным картинам с миллионными сметами.

Так были сняты синхронные выступления трех секретарей райкомов, председателей колхозов, совещание руководителей стройки и проектировщиков. Позже, когда на стройке установили генератор-времянку, мы уже не таскали с собой лихтваген, но тонваген еще пару раз проделал на тракторных санях путь по бездорожью из Даугавпилса в Дрисвяты, длиной более 50 км. В течение года были сняты основные эпизоды строительства здания станции, монтаж турбины, генератора, установка трансформаторов и другого оборудования. Снимали, как готовятся принять электричество в колхозах, монтируют аппаратуру на животноводческих фермах: электропоилки, доильные агрегаты, кормокухни. Побывали и в домах колхозников, где тоже работали электрики – монтажники. В общем, материал набирался по плану. Периодически, чтобы хоть как-то оправдать наши многократные командировки, снимали сюжеты для кинопериодики. Репортажи со стройки прошли в киножурналах всех трех республик. В Риге в журнале “Советская Латвия”, в Минске – в “Советской Белоруссии”, в Вильнюсе – в “Советской Литве”. Прошла информация и в Москве, в журнале “Новости дня”. Очередная наша поездка на “Дружбу народов” пришлась на конец февраля – начало марта 1953 года. Предполагалось, что это предпоследний наш выезд на стройку: в следующий раз должны были снимать разрезание ленточки и пуск станции. Причем на открытие станции ожидались первые лица республик и даже какое – то высокое начальство из Москвы.

А в этот раз было все как обычно. В Даугавпилсе мы погрузили съемочную и осветительную аппаратуру в полуторку и поехали на окраину, где нас поджидал трактор с санями. На них уже были погружены какие-то большие железяки, ящики с оборудованием. И тонваген, пришедший из Риги своим ходом раньше нас. Мы тоже погрузились. Погрузились и поехали. Через час остановились, развели костер, погрелись, попили кипяточку и поехали дальше, к вечеру были на месте. Директор группы Роберт Берзинь или, как мы его запросто звали, Бубинька, выставил на всех три бутылки “из директорского фонда”. После многочасовой “прогулки” это было весьма кстати. Наутро приступили к съемкам. В машинном зале станции уже завершился монтаж генераторов, и шла работа на пульте и щитах. Обычная рутинная работа, очень похожая на ту, что снимали в прошлый приезд. Так же, как и тогда, сняли общий план, средний план, укрупнение – лицо молодого электротехника, руки, закручивающие гайку, ну и все такое…

А следующим утром к нам в комнату влетел бледный, как полотно, Бубинька.

– Вы радио слышали?

– Нет, а что?

– Сталин…

– Что Сталин?

– Передали, что с ним удар.

– Как удар? Не может быть. Это ошибка. Этого не может быть.

Наскоро одевшись, мы помчались в штаб стройки. Здесь было непривычно тихо. В приемной начальника около парторга собрались журналисты районных и республиканских газет, что последнее время постоянно освещали ход работ. Из кабинета начальника через открытую дверь доносился его разговор с Даугавпилсом. Через несколько минут он его закончил, вышел к нам и неестественно бодрым голосом стал нас, и себя тоже, успокаивать.

– Все будет в порядке. Там такие врачи, такие светила… Они не допустят. Надо пойти в народ и всех успокоить. И вы, товарищи кинохроникеры, идите, работайте, снимайте все, что у вас по плану.

Работа в тот день не клеилась ни у строителей, ни у нас, несмотря на бодрые увещевания строительного и партийного начальства. На следующий день острота, как будто немного спала, работа стала налаживаться, прерываясь каждый раз, как передавали очередной бюллетень о состоянии Сталина. И уже казалось, что пронесло. Но наступило 5 марта и Юрий Левитан своим траурноторжественным голосом произнес роковое сообщение о смерти “Великого и Мудрого, Родного и Любимого”…

Все были растеряны, никто не знал, что делать. Шулятин и Берзинь связались со студией. Оттуда дали команду снимать траурный митинг и снятый материал немедля отправить в Ригу. Он пойдет в специальном выпуске республиканского журнала, а может быть и в “Новостях дня”, в Москве. Группа стала готовиться к съемке. Но никто из местного начальства не мог сказать, когда будет митинг и где: районное руководство куда-то запропастилось и на связь не выходило. Ни в Даугавпилсе, ни в Краславе, ни в Зарасае. Наконец, после долгих колебаний, начальник и парторг строительства решились проводить митинг на свой страх и риск. На площадке у главного корпуса станции. Мы бросились тянуть проводку для подключения синхронной аппаратуры.

Митинг был на редкость многолюдным. Пришли почти все строители и жители Дрисвят. Начальник строительства не мог говорить, слезы его душили. Парторг стал говорить какие-то казенные слова и очень скоро закруглился, поняв, что говорить надо по-другому. Потом, неожиданно, на трибуну вышел главный инженер стройки, который прослыл в коллективе молчуном, из которого на каждом совещании слова приходилось клещами вытаскивать. Он говорил нестандартно, нетрадиционно и потому очень тепло. Чувствовалось, что для него смерть Сталина – личная утрата, которую он тяжело переживает. Слушая его, многие из собравшихся плакали и не стеснялись своих слез. Потом выступила старая учительница, окончившая когда-то, еще до революции, Смольный институт и тогда же пришедшая в дрисвятскую школу. В тридцатые годы ее посадили, но потом, перед войной выпустили. Она считала это заслугой Сталина и говорила об этом на траурном митинге.

Вообще митинг прошел не казенно, не формально. Почти все выступавшие говорили от души. Были, правда и заведомо конъюктурные выступления. Они сразу же выбивались из общего настроя митингующих и соответственно этому принимались присутствующими. Один из таких “штатных” ораторов, даже закончил свое выступление привычной здравицей компартии и Великого и Мудрого. К счастью для выступавшего, мы его снимали не синхронно, так как шла перезарядка звукозаписывающего аппарата.

Когда митинг закончился, встал вопрос, как доставить снятый материал в Даугавпилс, на станцию. Оттуда он шел по отработанной схеме – с начальником поезда, которого в Риге встречал руководитель сектора хроники Исаак Борисович Дейч. Тут наш оператор, Вадим Семенович Масс, вспомнил, что я выступал за команду лыжников не только студии, но и был включен в сборную Кировского района.

– Ульянов у нас спортсмен, лыжник. К тому же комсомолец. Раз надо – сделает!

Я не возражал. Правда, дистанция несколько длиннее: обычно на соревнованиях я бегал “десятку”. Но ведь и времени было навалом. Нужно попасть к поезду уходящему в Ригу почти в полночь. И никому в голову не пришло, что идти одному в ночь – опасно. Что доставка материала на студию не мое дело: я ведь всего-навсего – осветитель. Но на студии у нас так уж повелось, что всем до всего было дело. Мы любили свою работу и всегда друг другу помогали, не считаясь с тем входит ли это в служебные обязанности. Так и на этот раз. Доставить пленку в Даугавпилс ? Надо, значит надо.

Дело было за малым. Не было ни лыж, ни ботинок. Но недаром Бубинька слыл хорошим директором картины. Не прошло и получаса, как он притащил пару лыж с полужесткими креплениями, лыжные ботинки, правда сорок второго размера (я носил тридцать девятый), легкий полушубок и небольшой рюкзак. Правда и лыжи и палки и, тем более, ботинки были явно не по росту. Но…нашлись суконные портянки, закрутив которые, удалось преодолеть и это препятствие. Так, что с экипировкой все долее или менее было в порядке.

Путь мне предстоял нелегкий. В последние дни неоднократно шел снег, дорогу замело и ориентиром должны были служить столбы телефонной линии. Узнав, что я пойду в Даугавпилс на лыжах, главный инженер стройки принес свое охотничье ружье. Так, на всякий случай. Оно очень пригодилось, придало смелости, ибо большую часть пути мне пришлось проделать по лесу и в темноте. Не буду вдаваться в подробности моего ночного похода. Отмечу только, что из-за темноты я дважды сбивался с дороги, теряя ориентир – телефонную линию, да пару раз пришлось стрелять, заслышав волчий вой. Когда я усталый и промерзший ввалился в Даугавпилсе в кабинет дежурного по станции, чтобы заручиться его согласием на отправку снятого материала, меня уже ждал самовар с горячим чаем: Бубинька сумел дозвониться до начальника станции и сообщить обо мне. И если бы я не появился в течение ближайшего часа, он бы поднял тревогу и меня начали бы искать. Но ничего этого не понадобилось. Пленка была отправлена, утром ее уже встречали в Риге. А я, переночевав на диване у дежурного, отправился в обратную дорогу в Дрисвяты.

Материал передан для публикации на сайте
автором воспоминаний

www.world-war.ru