Школа гражданского достоинства Бурденко

Николай Нилович Бурденко (1876—1946 гг.)

В мою плоть и кровь вошли строки инструкции по методам хирургического лечения ран. Ин­струкция открывалась предисловием Н.Н. Бурденко, об­ращенным к медикам-фронтовикам. Оно было дорого нам не только своими практическими советами, но еще и тем, что было проникнуто уважением главного хирурга к моло­дым медикам, его верой в наши знания и силы. Слова его действительно прибавляли нам сил.

Но все это лишь прелюдия к той большой и системати­ческой работе по совершенствованию профессионального мастерства военных врачей, в особенности хирургов, кото­рая велась во всех медико-санитарных учреждениях Во­оруженных Сил с первых и до последних дней Великой Отечественной войны.

В медицинских научно-исследова­тельских   учреждениях   и многих госпиталях продолжа­лись исследования, направленные на создание более эффективных методов и средств лечения огнестрельных ран, проникающих ранений органов брюшной, грудной полостей, черепа и позвоночника, а также болезней, порожденных войной. Лучшие из разработанных методов ле­чения, проверенные на практике,   рассматривались на ученом медицинском совете при начальнике Главного во­енно-санитарного управления Вооруженных Сил и после утверждения рекомендовались войскам без каких бы то ни было промедлений. Мнение главного хирурга Красной Армии имело при этом решающий вес.

Он должен был, понятно, внимательно наблюдать за состоянием хирургических дел на арене всей Великой Отечественной войны, содействуя и словом, и делом их неустанному прогрессу, четко фиксируемому цифрами последовательного уменьшения смертности, инвалидности, увеличения числа вылеченных и вернувшихся в свои части для борьбы с гитлеровцами. Впрочем, обязан­ностей «самого главного» не перечислишь, его зоркий глаз и мудрые советы были полезны всюду, где военные медики бились за сохранение жизни советских людей, против смерти.

В ряду непреложных обязанностей Бурденко во время войны были регулярные поездки на фронт с целью посе­щения различных медицинских учреждений, ознакомления с организацией лечения раненых. При этом он и его заместители, профессора С.С. Гирголав, В.Н. Шамов, В. С. Левит, крупные деятели хирургии, выступали перед своими младшими коллегами не только по теоретическим проблемам, но и наглядно делились своим опытом хирургического лечения, сами практически помогали многим тяжелораненым.

Еще задолго до приезда Н.И. Бурденко на Калининский фронт знакомые врачи, работавшие ранее па Запад­ном фронте и встречавшие там нашего главного, расска­зывали с восхищением, как он заботится о людях, как поразительно много знает и умеет, как бесстрашен и неутомим.

— Он часто инспектировал госпитали нашего фронта и тыла,— говорила С.П. Позднякова, молодой врач, рабо­тавшая   по   комсомольской   путевке   в   эвакогоспитале № 1502. — И не просто инспектировал — тут же лечил ра­неных и больных да заодно учил нас. Консультируя ра­ненных в череп и позвоночник, он попутно объяснял нам, начинающим нейрохирургам, принципы диагностики, рекомендовал методы лечения, рассказывал об обширной палитре лечебных средств и путях их применения.

Н.Н. Бурденко с коллегами в операционной

А организатор военной медицины еще со времен граж­данской войны Д.Г. Оппенгейм, немало поработавший в здравоохранении, поведал мне о том, как в госпиталях, стоявших летом 1941 года в Калуге, Николай Нилович тут же, на ходу, провел семинар для врачей по вопросам военно-полевой хирургии. Знакомясь на месте с организа­цией хирургической помощи раненым, он делал клиничес­кие обходы, которые служили отличной школой для всего персонала. При случае он подавал пример мужества. Однажды, когда Бурденко выходил из госпиталя, началась бомбежка города вражеской авиацией. На улице оказа­лись раненые, и он поспешил к ним на помощь, хотя кругом продолжали рваться бомбы.

Во время разговоров о главном хирурге все мы сожа­лели о том, что он давно потерял слух (видимо, то было вследствие контузии) и потому общался с собеседником с помощью карандаша и бумаги, — сожалели и удивлялись, как он превозмог такое серьезное осложнение жизни.

Увы, нам еще не было ведомо тогда, что в начале войны Николай Нилович пережил инсульт (внезапно наступающее острое нарушение мозгового кровообращения), который парализовал у него центр речи.

Перелет из Москвы в Калинин, не слишком комфортабельный и не очень-то безопасный, благополучно остался позади. В 3 часа ночи главный хирург Красной Армии прибыл в эвакогоспиталь № 3829. Это был невысокий, плотный, подобранный человек в летах, которого стариком не назовешь. Глаза его за стеклами очков выглядели не­много усталыми. Но, здороваясь, он приветливо улыбался.

Я весь был в напряжении, так боялся, что Николай Нилович окажется очень жестким. Но его улыбка тут же создала дружескую атмосферу. Рядом с ним находился генерал-майор профессор Ми­хаил Никифорович Ахутин, известный хирург в расцвете лет, который, по свидетельству начальника Главного во­енно-санитарного управления Вооруженных Сил Е.И. Сми­рнова, «более всего боялся остаться в тылу и всеми прав­дами и неправдами стремился попасть на фронт» [1]. Будучи в те дни главным хирургом одного из фронтов, он сопро­вождал Бурденко во время этой поездки как его помощ­ник.

Представляя меня большому начальству, полковник медицинской службы М. И. Барсуков, руководивший гос­питальной базой Калининского фронта, сообщил, что май­ор по его поручению подготовил записку о состоянии ме­дицинской помощи на нашем фронте.

Ахутин живо заинтересовался, как работают армейские хирурги и особенно хирурги в медсанбатах и хирургиче­ских полевых подвижных госпиталях, и попросил предо­ставить ему возможность познакомиться с данными об этом. К вечеру Михаил Никифорович их получил.

На следующий день, в 11 часов, Бурденко и Ахутин стали осматривать госпиталь. Их сопровождали руководи­тели санитарного управления фронта, в том числе профес­сор Г.П. Зайцев, и госпитальные ведущие хирурги. Нача­ли мы со второго этажа, где находились тяжело раненные в крупные суставы и бедра, в грудную клетку и брюшную полость, в позвоночник и череп.

Я не раз читал и слышал до того, что Бурденко обла­дает уникальной проницательностью и по немногим приз­накам, порой уловимым только им, способен глубоко про­никать в суть болезни, что он всегда точно формулирует диагноз и принципы лечения больных при первой же встрече. Так и произошло в нашем госпитале.

Заходим в палату, где среди ряда больных лежал тя­желораненый 30 лет, принявший какую-то необычную позу. Бурденко сразу направился к нему. Осмотрев этого раненого в считанные минуты, он написал в своем блокноте, передав его затем мне: «Здесь абсцесс мозга, в левой теменной области, побеседуйте с раненым и подайте его в операционную».

В каждой палате он поражал клинической логикой, по­рой совсем неожиданной для нас, устанавливал диагнозы, давал советы врачам, намечал раненых, которых будет оперировать сам,— это были самые сложные случаи в на­шей практике.

После завершения обхода направились в операцион­ную. Там мы увидели образец нейрохирургической опера­ции. Раненый под наркозом. Хирург четко, сильно и в то же время мягко, как чудилось мне, направляет дрель в сегмент черепа, где находится гнойный очаг. Он именно там, где ожидал хирург. На наших глазах мозг раненого освобождается от губительного гноя. Быстро, следуя друг за другом, проходят разные этапы операции. Наконец на­ложена повязка. Спустя полчаса раненый приходит в себя. Бурденко под вечер заглянул к нему, проверил пульс, погладил руку. Как он желал добра этому парню с Вол­ги!..

Одна операция, вторая, третья, четвертая. Задачи раз­ной сложности, но одинаковой важности для раненых. И все были решены отменно.

— Четыре спасенных жизни, подумать только! — ра­дуется Ю.С. Мироненко, ведущий хирург нашего госпи­таля, обычно прячущий эмоции под ледяной сдержанно­стью. — И, заметьте, в каждом случае — свое индивидуаль­ное решение, свой подход!..

А операционный день еще продолжался, скальпель Бурденко поставил на путь выздоровления еще целый ряд пострадавших. У последнего из них, командира, оказались тяжелые ранения тазобедренных суставов. Хирургическое лечение в таких случаях и сложно, и крайне трудоемко, требует изрядного физического напряжения. Я не спускал глаз с Николая Ниловича, у него не было и тени чрезмер­ного напряжения и усталости. Он вскрывал мощные су­ставы так, будто делал чревосечение, может быть, это и не очень точное сравнение, но все же хочу сказать, что мы, специалисты, от души любовались его работой,— и было чему учиться!

После этой операции, когда наблюдающие стояли мол­ча, полные ощущения чего-то необычайного, произошед­шего только что, ко мне подошел профессор Г.П. Зай­цев.

— Видали? Вот как надо оперировать,— сказал он с оттенком грусти. — И это не только прекрасный хирург, но и первоклассный теоретик, блестяще осуществляющий свои концепции на деле. Всем нам, — обращается он к Юрию Семеновичу, — надо у него учиться.

К разговору присоединился профессор Ахутин, знав­ший Н.Н. Бурденко не первый год:

— Друзья мои, Николай Нилович хирург большой руки. Это врач, который не меньше знает топографиче­скую анатомию и патофизиологию, чем хирургию. Это блестящий теоретик и великолепный практик. Он работа­ет не только головой и золотыми руками, но и своим серд­цем. Немудрено, что, на его взгляд, самоуспокоенность, за­знайство не совместимы с хирургией. Моментами Николай Нилович бывает суров, но всегда справедлив в своих тре­бованиях. Мы это все хорошо знаем и на него не обижаемся.

Коснувшись далее деятельности главного хирурга как выдающегося организатора эвакуационно-лечебного про­цесса в ходе боевых действий, Ахутин отметил, что, по мнению Николая Ниловича Бурденко, преемственность в обслуживании раненых и больных на различных этапах эвакуации, обязательная медицинская документация, крат­кая, четкая и последовательная, позволяют производить полноценную сортировку раненых, имеющую важнейшее значение для лучшей организации лечения, быстрейшего восстановления здоровья раненых. Он всех нас учит, под­черкнул Ахутин, что правильная сортировка, этапное ле­чение с эвакуацией по назначению раненых, правильная диагностика и комплексное хирургическое лечение пред­ставляют собой единый процесс. Таковы, по существу, ос­новные идеи и важнейшие принципы современной воен­но-полевой медицины. Это наиболее совершенные, высоко­ результативные принципы хирургии на войне.

Во второй половине дня вместе с гостями собрались на обед. Он был по-обычному скромен и в то же время не­сколько торжествен. Наших медиков взволновала встреча с «самым главным хирургом», они были покорены его сдержанностью и дружелюбием, сквозившим в каждом жесте, и особенно его поразительной энергией, творившей чудеса на глазах. Все были рады тому, что увидели в дей­ствии знаменитый бурденковский хирургический почерк, который только что повернул на путь спасения еще шесть тяжелораненых.

Чувства, испытанные нами за то короткое время, что провели с гостями из Москвы, выражались, естественно, в сердечных словах, обращенных к Н.Н. Бурденко как ученому-хирургу, коммунисту, советскому патриоту. Генерал М.Н. Ахутин, поблагодарив от имени Николая Ниловича за добрые слова, обращенные к нему, сказал, что главный хирург Красной Армии и он осмотрели наше хозяйство и порадовались многому, что увидели здесь, и прежде всего   той   атмосфере, тому рабочему климату, который у нас существует.

— Что мы увидели у вас? — продолжал Ахутин. — Во-первых, то, что основные принципы военно-полевой хирургии осуществляются успешно; во-вторых, ваши врачи-хирурги грамотны, хорошо диагностируют и еще лучше оперируют.

Всем нам было лестно услышать такую оценку, данную работе коллектива. Тут же я написал на открытке: «Самому главному — спасибо!» Бурденко рассмеялся, встал и пожал мне руку. Все вернулись к своим делам.

На следующее утро провожу очередную конференцию. Обсуждаем лечебные, диагностические и организационные вопросы. Мироненко, как всегда, выступает с требованиями об улучшении хирургической работы. Никаких ЧП не произошло, но и всякие мелкие погрешности требуют вни­мания. Называются по именам их авторы, следуют соот­ветствующие замечания — и от ведущего хирурга, и от коллег, и, разумеется, со стороны председательствующе­го. Важный вопрос поднимает заместитель начальника гос­питаля по политической части А.В. Кулагин. Политработ­ники особенно заботятся, конечно, о тяжелораненых, и те сами тянутся к ним, чтобы услышать доброе слово, узнать новости, посоветоваться как с близкими, уважаемыми людьми. Но бывает, их состояние не совмещается с таки­ми собеседованиями…

Вижу, стрелки часов приближаются к десяти, надо за­кругляться. Вот-вот придут Бурденко и Ахутин. Но не тут-то было! Ни Николая Ниловича, ни Михаила Никифоровича… Звоню в физиотерапевтическое отделение и спра­шиваю, где наши гости. Василевский отвечает:

— Уже более часа, как они ушли.

— Куда ушли?

— Не могу знать, прикажете разыскать?

— Нет, — говорю, — сам найду, спасибо.

Иду в приемно-сортировочное отделение. Спрашиваю Савогину, были ли здесь наши генералы.

— Да, — говорит Зоя Васильевна, — были и ушли.

— Что они у вас делали?

И Савогина подробно рассказала о посещении отделе­ния Николаем Ниловичем и его спутником.

— Бурденко   всем   интересовался, — говорила   она, — внимательно осмотрел, как идет прием раненых, все что-то записывал, заглянул в первичную документацию, тоже что-то у себя отметил. Был доволен тем, что мы быстро напоили горячим чаем и накормили раненых, поблагода­рил через свою книжицу за то, что у нас правильно ве­дутся сортировка, обработка и направление раненых для первичного осмотра в нашу перевязочную. Николай Нилович подчеркивал, что раненый должен быть хорошо вы­мыт, что мы должны следить за качеством стрижки всех раненых и особенно раненных в голову, что надо осторож­но переносить тяжелораненых в приемно-диагностический отсек. Очень ему понравились наши кригеровские стойки. «Это, — написал он, — хорошо придумано, и, конечно, же хо­рошо, что у вас установлена кригеровская система». В об­щем,   по-моему, наши генералы остались довольны по­становкой и организацией дела в отделении.

Большое и отрадное впечатление на Савогину произ­вела сердечность, с какой обращались Бурденко и Ахутин с ранеными.

— Они просто и ласково относятся к ним, словно к сво­им родным, — заметила она. — И в глазах это светится, и по тому видно, как осматривают, как придирчивы ко вся­кой мелочи, касающейся удобства и пользы раненого. Я даже не утерпела и говорю: «Забота заботой, все же судьба раненого, товарищ генерал, зависит в конечном итоге от того, как и когда ему оказана первая помощь, и от мастерства хирурга. Не так ли?» — «Нет, — сказал Ми­хаил Никифорович, — судьба раненого зависит от нашего с вами к нему отношения. В нашем деле нет мелочей, все важно: и операция, и уход после операции!»

Выслушав Савогину, решил искать гостей у профессо­ра Тафта, в третьем хирургическом отделении. Там они и были. Оказалось, что после осмотра раненых, находивших­ся в отделении, завязалась серьезная, весьма интересная беседа между «самым главным» и его госпитальными кол­легами, прежде всего профессором Тафтом. Не беда, что беседа проходила в письменной форме, интерес и важ­ность ее для присутствовавших не только не снижались, а, как я увидел, напротив, возрастали. Во всяком случае, внимание наших хирургов лишь обостряли необычность ситуации, значительность собеседника и важность темы, о которой шла речь.

Тут нельзя не сказать немного об отличительной чер­те таких бесед с Николаем Ниловичем. Он обладал такой яркой и сильной индивидуальностью, таким мощным и оригинальным интеллектом, что при общении с ним не­произвольно забывались трагические последствия его не­дугов, представлявших собой отзвуки двух войн — первой мировой и Великой Отечественной,— снижение слуха и нарушение речи. Глаза его светились умом и живо реаги­ровали на мысли собеседника. Лицо буквально преображалось, иногда ему было достаточно легкого жеста, что­бы выразить свое отношение к написанному собеседником и быть понятым. Ощущение было такое, что он просто предпочитает в данный момент письменную речь устной — то ли из-за того, что горло болит, то ли из неких иных соображений, — предпочитает и все тут, не ощущая от это­го никаких неудобств. А сама его речь никак не утрачи­вала своей насыщенности, остроты и блеска мысли.

Так и было во время разговора, начатого Александром Вульфовичем Тафтом о путях совершенствования хирур­гии. Но меня тогда волновало совсем другое: когда Нико­лай Нилович начнет операцию?.. Извинившись за втор­жение, я обратился к нему с соответствующим вопросом, выраженным, понятно, в письменной форме. Он ответил в своем блокноте: «Нет, не буду. Сегодня оперируйте без меня». Ахутин, стоявший позади Бурденко, который си­дел за столом вместе с Тафтом, развел руками: что, мол, ничего не попишешь…

Меня, как всегда, ждали всякие заботы, большие и ма­лые, но разве уйдешь от такого разговора! Среди записей, которые я наскоро делал, сохранились некоторые сообра­жения Бурденко, выраженные в этой беседе, характерные для того времени. Подчеркивая непреложность ряда но­вых организационных мер, осуществлявшихся в нашей медицинской службе с первых месяцев войны, он заявил:

«Военными хирургами должны были стать и тоже в ко­роткий срок тысячи старых и молодых хирургов, пришед­ших из гражданского здравоохранения на военную служ­бу. Они принадлежали к различным клиническим шко­лам, пользовались неодинаковыми методами диагностики и лечения. Потребовалось взаимопонимание, которого можно достигнуть лишь при использовании единых прин­ципов организации медико-санитарного обслуживания войск. В военно-полевой хирургии это логично приводит к унификации хирургической тактики и стандартизации хирургической помощи раненым. Это во многом помогает вчерашним гражданским врачам стать сегодня отличны­ми военными хирургами».

Потом речь зашла, конечно, о главной заботе хирур­гов — уменьшении инвалидности и смертности от послед­ствий тяжелых ранений. Суровая печаль легла на сухо­щавое лицо Николая Ниловича, когда он быстро писал, что мы еще, к сожалению, не всегда перекрываем дорогу смерти, не можем порой перекрывать, хотя и ушли далеко вперед в этом отношении. И тут же привел официальные данные: «При проникающих ранениях груди смертность снизилась по сравнению с прошлыми войнами в 2-4 раза, гнойное воспаление плевры наблюдается в 4 раза реже. Если во время Первой мировой войны абсцессы мозга воз­никали в 70 % случаев при ранении в череп, то теперь они наблюдаются в 5 раз реже. Смертность в ме­дицинских учреждениях уменьшилась в 2 раза. Значи­тельно меньше раненых погибает при проникающих ра­нениях живота и других тяжелых повреждениях».

Дочитав эти строки в блокноте Бурденко, я тут же по­думал о раненом, человеке средних лет, с мягким, добро­желательным взглядом больших черных глаз, которого два дня назад в отделении Н.П. Кулеиной оперировали в свя­зи с проникающим ранением в живот. И все вроде бы по­шло на лад, да вот при сегодняшнем утреннем обходе он что-то выглядел неважнецки, побледнел, поскучнел, а сей­час уже 11-й час… Забеспокоившись, я тихо сказал Ахутину:

— Может быть, мне можно идти? Нужно посмотреть тяжелораненого во втором отделении…

Ахутин кивнул: — Конечно! Позвоню в случае чего.

Когда я увидел раненого мирно почивающим в посте­ли с легким оттенком розоватости на впавших щеках, у меня отлегло от сердца.

Проведав еще несколько раненых, внушивших мне тре­вогу, пусть и не очень обоснованную, и тоже, на счастье, оказавшихся в порядке, зашел в операционную, чтобы, как говорится, хотя бы воздухом ее подышать. Вижу, Мироненко оперирует немолодого раненого, крупного и мускулистого. Операция, судя по всему, сложная, долгая. Хирург явно устал, лицо его в поту. Взглянув на меня, он попросил меня помочь и пояснил:

— Осколок засел в мышцах шеи, не ухватишь… Тщательно вымыв руки и надев стерильный халат, я присоединился к Юрию Семеновичу.

Оказалось, металлический осколок находится глубоко в тканях, ближе к поперечному отростку шестого шейного позвонка, а операционная рана — спереди и левее ствола трахеи. Наружная сонная артерия была повреждена, из нее била кровь, и Юрию Семеновичу пришлось перевя­зать ее. При этом в лигатуру, по всей вероятности, попа­ла возвратная ветвь левого блуждающего нерва. У ране­ного наступило расстройство дыхания, он посинел.

— Давайте-ка снимем кохеры (специальный зажим), распустим   лигатуру  и   высвободим   возвратную ветвь блуждающего нерва, — предложил я.

Только сделали эту манипуляцию — все стало на свое место. Раненый начал нормально дышать, порозовел. За­тем мы наложили лигатуру на высвобожденный сосуд, за­шили операционную рану спереди и перевернули ранено­го на живот. Подготовив операционное поле сзади, и най­дя определенные ориентиры, я сделал продольный разрез (Юрий Семенович очень устал, он вел эту операцию поч­ти полтора часа) и, отчетливо представляя себе по рентге­нограмме, где притаился металл, тут же на него натолк­нулся. Удалив осколок и перевязав кровоточащие сосуды, мы вставили небольшую марлевую полоску, наложили на­правляющие швы и закончили операцию.

Немного отдохнули, поговорили с Мироненко и реши­ли просить наших генералов посмотреть завтра отделение Н. П. Кулеиной. Там были тяжелораненые, которые, как говорила Нина Павловна, крайне нуждались в советах Бурденко.

Назавтра Николай Нилович осмотрел этих раненых и посоветовал, как их лечить. Затем, произведя очередной обход ряда отделений, приступил к операциям. Он опери­ровал в тот день так же уверенно и отточено, как всегда.

Совместные обеды не повторялись, их успешно заме­няли обычные стандартные приемы пищи в небольшой офицерской столовой госпиталя. Зато оставалась много­гранная совместная работа хирурга-ученого и его фронто­вых коллег, реальную пользу которой ощущал каждый из нас в своей повседневной практике.

Тем временем десять дней, отведенных для работы главного хирурга Красной Армии и его помощника в ба­зовом эвакогоспитале № 3829 Калининского фронта, бли­зились к концу. За день до отъезда профессор Ахутин по­звонил мне:

— Могу ли попросить у вас машину, чтобы заехать в медсанбат в районе Ржева, посмотреть, как обстоят дела у коллег на переднем крае?

Разумеется, последовала соответствующая команда нашим транспортникам, и Михаил Никифорович направился поближе к зоне огня.

А примерно через час, вскоре после завтрака, дежур­ный врач Дубинина встревожено сообщает:

— Наш генерал негодует…

— В чем дело?

Тамара Борисовна пожимает плечами:

— Не знаю.

Поспешил к Николаю Ниловичу. Рассерженный, мерит шагами комнату. «Где Ахутин?» — спрашивает он с по­мощью своего блокнота. Отвечаю: «Поехал в медсанбат подле Ржева». Генерал приказывает: «Немедленно возвра­тить!» Вслед пошла вторая автомашина, и через два с половиной часа Ахутин был в госпитале. Прежде чем от­правиться к начальству, он хотел выяснить, что случилось. Я объяснил.

— Да, Николай Нилович не любит игру с огнем без надобности,— сказал огорченный Ахутин и заключил: — Ну что ж, пойду на растерзание…

Стараясь успокоить Михаила Никифоровича, я улыба­ясь заметил:

— Ничего, Бог милостив…

— На то и надеюсь, — лукаво подмигнув, ответил про­фессор.

Наступил день отъезда главного хирурга. Первая по­ловина его прошла в обходе ряда отделений, осмотре не­которых тяжелораненых и обстоятельных советах по по­воду их лечения. Снова мы удивлялись врачебному чутью и знаниям Бурденко, его редкостному умению быстро про­никать мыслью в суть любых последствий ранений, как бы сложны они ни были. Впрочем, теперь, после целой декады работы главного в эвакогоспитале № 3829, на гла­зах всех наших медиков, мы испытывали не столько удив­ление, следя за его блистательной работой, которую уже научились в какой-то мере анализировать, сколько гор­дость за работу, словно сами приложили к ней руки.

И конечно, вспоминая об этой декаде, получившей в нашем коллективе наименование «школа Бурденко», все заново поражались неиссякаемой энергии Николая Ниловича, его способностям, несмотря ни на что, продолжать необъятную научно-исследовательскую, хирургическую и организаторскую деятельность — и это в свои 67 лет…

Когда говорят о школе Бурденко, обычно подразуме­вают одно из двух оригинальных направлений, проложен­ных им в медицинской науке, нейрохирургическое или собственно хирургическое. Вместе с тем это и высокая школа гражданского достоинства, школа патриотизма, без­заветного служения нашему народу, Родине. Феноменальные достижения Николая Ниловича в ряде сложнейших и ответственнейших сфер человеческой деятельности на пользу народа стали возможными лишь благодаря тому, что его исполинский труд был озарен светом великих гуманистических идей, впервые в истории претворенных в реальность на советской земле. То, как он трудился многие десятилетия, и особенно в период Ве­ликой Отечественной войны, было равнозначно подвигу, который останется вдохновляющим примером для потомков.

— Подвига тем более значительного, что он требовал не минутного напряжения, а постоянного, длился, по су­ществу, целую жизнь,— добавил один из моих друзей, полковник медицинской службы К.Н. Шилов, с которым я поделился своими мыслями после отъезда главного.

[1] Смирнов Е. И. Война и военная медицина, с. 145.

Источник: Царфис П.Г. Записки военного врача. — М.: Моск. рабочий, 1984. С. 62-73. (Тираж 39 000 экз.)