Русские в городе

Варлен Львович Соскин

Итак, уже 5 мая 1945 года для нас война закончилась. Праздновали победу, как и везде бурно. Вскоре начались мирные, служебные будни.

На Рюгене [1] мы располагались в казармах бывшего военно-морского училища на окраине города Засниц. Вокруг была красивая природа, неподалеку находились курортные места. Их мы осматривали с восхищением: ведь еще никогда людям моего поколения не приходилось бывать на курортах. Должен заметить, что вообще на многих из нас большое впечатление производила немецкая аккуратность во всем: и леса, геометрически точно расчерченные просеками; и ухоженные дорожки парков, и чистенькие городки с вымытыми улицами; и сами жители, одетые, несмотря на трудности времени, в чиненное и заштопанное, но всегда чистое платье. И раньше нам приходилось слышать о немецкой аккуратности и точности. Теперь видимые приметы этих качеств предстали в облике живой и неживой природы.

На острове Рюген [1] я пробыл до июня 1945 г., когда к общему удовольствию, моему и солдат моего взвода, нас направили в распоряжение советской комендатуры города Штральзунд. По существу только там мы более или менее вплотную столкнулись с жизнью и бытом немецкого населения. Солдаты несли охранную службу в порту, я был практически занят мало, и потому мог наблюдать. Поселились мы всем взводом в большой квартире в портовом районе: хозяин бежал в английскую зону. Говорили, что он был активно причастен к нацизму, помню его фамилию и имя – Петер Кольбе. Именные конверты остались лежать в ящике стола, да и соседи кое-что рассказали об этом человеке.

Штральзунд был основательно разрушен, – постаралась, как нам сказали, английская авиация. На улицах молчаливо трудились пожилые мужчины и женщины, убирая кирпичи, мусор. Сразу же обратило на себя внимание отсутствие молодых мужчин: кто был убит, кто лежал в госпитале, кто находился в плену. Зато калек встречалось немало. Все это, а еще более нехватка продовольствия, что мы не могли не видеть, вызывало чувство сострадания к мирному населению. Да, это было так, хотя очень у многих советских солдат не зарубцевались еще в памяти и в сердце раны, оставленные зверствами и разрушениями фашистских захватчиков на родной земле.

На Западе, как известно, любят выпячивать на передний план негативные стороны советской оккупации. Едва ли есть смысл отрицать, что размещение в Германии советских войск, как впрочем, и войск союзников, доставило немецкому населению известные трудности. Войска занимали не только казармы и полигоны, но и часть жилья мирных жителей; армия снабжалась продовольствием, которое в основном производилось здесь, в Германии; демонтировались промышленные предприятия. Но известно, что все эти потери явились объективным следствием преступных авантюр нацизма. В то же время приход Советской армии в Германию означал освобождение немецкого народа от фашизма. Осознание этого глобального факта, равно как и достижение практических результатов требовали, однако времени. Тогда же на виду были трудности, и многие немцы видели только их.

Отсюда ясно, как велика было ответственность каждого советского солдата перед историей, перед своим народом и перед народами Восточной Европы, которым этот солдат принес мир.

Были ли эксцессы со стороны советских военнослужащих в отношении немецкого населения? Разумеется, были. Возможно ли вообще представить войну без каких-либо нарушений морального порядка? Думаю, что такого быть не может. Война привела в движение огромные человеческие массы, на годы оторвала миллионы людей от дома. За одинаковыми гимнастерками и мундирами советских солдат и офицеров были скрыты живые люди – каждый со своим характером, наклонностями, уровнем воспитания и культуры. Поэтому отклонения в поведении не могли не быть. Случались и нарушения воинской дисциплины, и правил поведения в отношении немецкого населения, что, кстати, пресекалось со стороны командования.

Тем не менее – и это главное – я должен подчеркнуть, что советские солдаты и офицеры за редкими одиночными исключениями честно, с осознанием долга и чувством интернационализма несли совою службу на земле вчерашнего противника. Их не в чем упрекнуть. Напротив, Советская Армия заслужила лишь чувство благодарности – и за свой военный подвиг, и за ту роль, которую она играла в послевоенное время.

Конкретно непосредственно я могу судить лишь о солдатах моего взвода и о тех, кого я мог наблюдать рядом. Они хорошо, уважительно, иногда и просто дружественно относились к немецким гражданам. Многие немцы ощутили, что у советских людей добрые сердца. Жаль, не запомнились имена всех тех простых людей, с которыми пришлось встретиться в те годы. Но некоторые имена все же сохранились в памяти.

Где ты, Ганс Депиш, наш сосед по дому в Штральзунде? Веселый шатен, фельдшер военно-морского флота в недавнем прошлом, и зубной техник в первые послевоенные месяцы, он удивительно быстро нашел язык с солдатами моего взвода. Никакой робости и тем более страха, который таился тогда еще в глазах некоторых немцев, у него не было. Постоянное желание помочь, что-то показать, дать, если нужно, медицинский совет – все это расположило всех нас к Гансу и его семье, состоявшей тогда из жены и маленькой дочки.

Едва ли скажет о солдатах плохое слово жительница Штральзунда Инга Колинг, которую мы пригласили помочь нам по хозяйству, готовить обеды. Время было трудное, и эта работа позволяла помогать ее семье продуктами, которые выделялись Инге из нашего солдатского пайка.

В семье крестьянина Келлера в деревушке Клоксдорф неподалеку от более крупного населенного пункта Карлова (район Гадебуша) мы жили летом 1945 г. Дочь главы дома Мальвина вела наше хозяйство, а ее друг, итальянец Антонио, с которым Мальвина познакомилась в концлагере, куда ее засадили гитлеровцы за «разговоры», вообще считал себя чуть ли не советским солдатом. Не помню случая, чтобы хоть раз за 3 месяца, что мы находились в Клоксдорфе, в семье Келлеров, появилась обида на советских людей.

Или еще один пример. В предместье Шверина Дванг я жил в доме фрау Фолькхольц, снимал у нее комнату. Немолодая уже, тихая и скромная женщина постоянно была занята заботами о доме, о семье – своей и родственников, переселившихся сюда из-за Одера. Помнит ли она своего постояльца? Не знаю, но могу утверждать, что плохо помнить у нее едва ли есть основания. Отношения были ровные, спокойные, доброжелательные. Все эти примеры, личного прядка, могут быть дополнены фактами из жизни моих товарищей, просто наблюдениями повседневной жизни. В итоге действия всех сил – прежде всего антифашистских партий и групп в самом немецком народе – происходил процесс осознания ошибок прошлого, усвоения новых истин…

В Штральзунде, к которому быстро привыкли, мы пробыли около трех недель. Отсюда наш путь лежал в деревню Трамм неподалеку от города Кривитц. Здесь мы получили первые впечатления о жизни немецких крестьян. Трамм, как выяснилось вскоре, был лишь промежуточным пунктом пребывания нашего полка. В то время готовили большие передвижения войск в связи с занятием зон оккупации, предусмотренных союзными соглашениями. Западные союзники, как известно, вводили свои войска в Берлин, а мы должны были занять территории, которые в ходе военных действий оказались в руках союзных армий, в частности англичан.

В первых числах июля 1945 г. полк двинулся на запад. Настроения в предчувствии новых мест, новых впечатлений было возбужденное. Въехали в прекрасный Шверин. Всех поразил облик этого города – целого, ухоженного, зеленого, с обилием озер. Вместе с тем удивило другое: на улицах, кроме полицейских, стоявших на перекрестках, не было ни души. Лишь, приоткрывая занавески, из окон домов со страхом смотрели на нас глаза любопытных. Вот так встреча! После двухмесячного опыта добрососедских отношений с населением такой поворот казался странным и обидным.

Вскоре все выяснилось: ведь в город вступали «страшные» русские, россказни о которых все еще не выветрились из обывательских голов. К тому же, как мы узнали позже, не баловали шверинцев правдивой информацией о Советской армии и во время пребывания в городе войск западных союзников.

Все же вскоре трезвый разум и любопытство взяли верх. Когда, пройдя через весь город, полк вышел на западную окраину, был устроен привал. Зазвучали песни, кто-то на аккордеоне заиграл популярную тогда «Розамунду». И вот уже один, другой, третий житель Шверина, преодолевая опаску, приближается к нам, входит в круг. Еще минута и прямо на улице начинаются танцы. Солдаты и офицеры танцуют с немецкими девушками. Никто не организовывал эту встречу, все произошло стихийно, само собой. Символический момент!

В тот же день, проследовав через Гадебуш, полк прибыл в место расквартирования – Роггендорф. Здесь находился баронский замок, кстати, пустой. Жители сообщили, что перед нашим приходом множество автомашин вывозили мебель в западном направлении. Чьи это были машины, я точно не знаю, но хозяин – барон и его дочь остались. Странно было видеть настоящего барона, который оказался внешне обыкновенным человеком. Кажется, позже, после земельной реформы, он с дочерью переехал в Шверин, где работал инженером на электростанции.

Но и в Роггендорфе я пробыл недолго. Через пару недель вместе со взводом я перебазировался в Клоксдорф, в район демаркационной линии, что проходила здесь по озеру Дехов. На другой стороне озера находилась воинская часть англичан, а на главном шоссе, возле села Туров, стоял шлагбаум с двумя флагами – красным, советским, и английским. Итак, мы оказались на крайних западных рубежах советской зоны оккупации, которым суждено было стать границей двух миров.

В Клоксдорфе и Карлове, где я часто стал бывать, мы довольно близко соприкасались с жизнью и бытом немецкого крестьянства. За три месяца пребывания присмотрелись к отдельным семьям, увидели хороших и плохих людей. Помню, как некоторые семьи сторонились нас. Проходишь, бывало, мимо двухэтажного, богатого дома крестьянина Визе, а из окон смотрят украдкой злые глаза кого-то из членов семьи. Сам Визе никогда при встрече не заговорит, а лишь хмуро кивнет головой в знак вынужденного приветствия. Этот человек откровенно не скрывал своей неприязни к нам. Основная же масса крестьян относилась к нам без опасений, многие расспрашивали о Советском Союзе. Некоторые, правда, боялись Сибири, куда еще Геббельс предсказывал ссылку всех немцев. Постепенно крестьяне убеждались в лживости этой версии, ибо никто и не думал вообще трогать с места немцев. Когда же узнавали, что я, бывший в Клоксдорфе единственным офицером, сам сибиряк, то даже удивлялись обычности моего облика.

Был момент, когда по Клоксдорфу прошла небольшая паническая волна. Бывших нацистов вызвали на перерегистрацию в Шенберг. Поскольку процедура могла затянуться на пару дней, предложили взять с собой немного продуктов. Тут-то некоторые и решили, что началась ссылка в Сибирь. Мрачно провожали своих мужей некоторые женщины Клоксдорфа. Но через день все вернулись домой, и нацистская выдумка о ссылке окончательно лопнула.

Большое впечатление производили старательность и трудолюбие немецкого крестьянства. Посадки овощей, убранная в снопы пшеница – все было геометрически строго расположено. В то же время обратило на себя внимание довольно слабая механизация сельскохозяйственных работ. Лошадь оставалась главной тягловой силой, а типичная картинка осенней пахоты – крестьянин, идущий за конным плугом.

С утра до ночи трудился старик Келлер, работал на поле, в саду, ремонтировал сельскохозяйственные орудия. Лишь в самом конце дня садился на скамеечку возле дома и клал натруженные руки на колени. Так и сидел он молча до темноты, покуривая трубку. Я что-то не помню, чтобы в деревне много развлекались: работа, скромная еда, короткий сон – и так день за днем.

Любопытно, что после земельной реформе в Роггендорфе, крестьяне, получив свою долю баронского имущества, коров, лошадей и сельскохозяйственных орудий, не забрали скот и инвентарь по домам. С одной стороны, у многих вчерашних наемных рабочих просто не было надворных построек, а, с другой стороны, не имело смысла не использовать хозяйственные постройки в барском имении. Таким образом, практическая целесообразность подсказывала необходимость сделать шаг к созданию на хозяйственной базе бывшего помещичьего имения простейшего кооператива, товарищества по совместной обработке земли. Если не ошибаюсь, так оно и было сделано крестьянами Роггендорфа в то время.

Во время затянувшегося пребывания в Клоксдорфе, потом в Роггендорфе мне довелось не раз побывать по делам службы в окрестных селах и городах: Карлове, Шенберге, Рене. Встречались разные люди, накапливались наблюдения, оценки. В Шенберге я однажды оказался на приеме советским комендантом группы местной молодежи. Взволнованно и горячо молодые люди говорили о своем понимании событий, добиваясь у коменданта разрешения организовать молодежную демократическую организацию в городе. Понятно, что в этом молодежи было оказано полное содействие.

Положение и задачи советских войск в Германии в то время исключали наше активное и прямое участие в политической жизни немецкого народа. Мы, рядовые солдаты и младшие офицеры, могли наблюдать ход событий в основном со стороны, лишь в частных случаях оказываясь в непосредственном общении с населением. Поэтому о школьной реформе, например, я мог судить только по рассказам знакомых немцев, о других преобразованиях – по внешним проявлениям или статьям в газетах. Для меня, выросшего в советских условиях, где действовала лишь одна партия, было любопытно впервые наблюдать межпартийную борьбу, видеть митинги, где в спор вступали представители разных партий и союзов. По газетам я судил о ходе предвыборной кампании осенью 1946 г., – кажется, это были выборы в провинциальные органы управления. Тогда я служил в Шверине и видел, как плакаты на стенах домов звали избирателей голосовать за ту или иную партию.

Летом 1946 г я получил отпуск, которого ждал с нетерпением. Прошло почти 4 года с моего отъезда из дома. И вот, наконец, я в родной стране. Проехал Белоруссию, Украину, побывал неделю в Киеве у друзей, а оттуда отправился в Новосибирск. Победившая страна сама была в тяжелом положении, восстановление еще только начиналось. Острее, чем по дороге на фронт в 1944 г., воспринимались раны городов, останки сожженных деревень. Неважно выглядели и люди. Только радость Победы, да вера в свою силу поднимали настроение. Встречи с родными, друзьями юных лет – все пролетело быстро, и наступила пора возвращаться в Германию.

Здесь я как-то по-новому взглянул на образ жизни немцев и сделал уверенный вывод: нет, ни в какое сравнение не шли потери немецкого народа с тем, что я только что видел в России. Упрощая вопрос, можно сказать, что большинство жителей глубинных районов Германии, например, Мекленбурга, непосредственно, по-настоящему, не ощутили войну. Разумеется, это не упрек. Но в этом отчасти объяснение того факта, почему нужны были большие усилия демократических партий для того, чтобы довести до сознания каждого немца пагубность фашистской идеологии, породившей войну.

После возвращения в Германию я служил уже в других местах. Мою часть расформировали, многих товарищей отправили на Родину, остальных распределили по другим частям. В Гадебуше, где находился штаб дивизии, я узнал, что мое новое место службы – Шверин. Это была большая удача, ибо этот город еще при первом знакомстве показался мне очень привлекательным. До глубокой осени 1946 г. я служил в этом городе, – наша артбригада находилась на его окраине – Геррисе. Жил я, как уже говорилось, в другом предместье – Дванге. В Шверине удалось лучше познакомиться с культурными ценностями – посетить музей, театр. Да и сам город казался чем-то вроде музея, особенно его знаменитый замок, окруженный со всех сторон водой.

В этот период довелось побывать и в других городах Мекленбурга: Гюстрове, Пархиме, Людвигслусте, Демитце. Выезжал и в более далекие районы, например, в Магдебург. Здесь, а еще больше в Берлине, где я пробыл несколько дней летом 1945 г., наследие войны ощущалось куда сильнее, чем в тихом и мирном Мекленбурге. Развалины немецкой столицы и весь довольно мрачный в то время облик города и его жителей говорили сами за себя. Что и говорить, Берлину досталось от войны больше всех и казалось, что залечить такие раны невозможно.

Последние месяцы пребывания в Германии были связаны с моей новой должностью. Так случилось, что политотдел армии направил меня работать учителем начальных классов в школу для детей советских военнослужащих в Шверине. Она находилась неподалеку от центра, возле центрального городского пруда, что расположен вдоль дороги на Висмар. Работа в школе по существу была уже переходом в гражданскую жизнь, хотя формально я оставался военным. Я очень много занимался, изучал методику и педагогику, осваивал премудрости воспитания детей. Так, все более я врастал в свою будущую профессию педагога-историка, что стало вскоре моей окончательной судьбой.

Желание вернуться на Родину было определяющим, Наконец, получен приказ о демобилизации. Короткие сборы и в путь! Через Франкфурт на Одере, Польшу, Брест – в Москву, а еще через несколько дней я был дома в Новосибирске. Быть может, самая памятная полоса жизни была пройдена, впереди лежали годы учебы и труда.

Прожитые здесь годы как-то сблизили меня и моих товарищей с немецким народом, настроение враждебности ушло в прошлое, простые люди Германии с их повседневными нуждами и бедами стали ближе, понятнее. Немцы были разными – эту истину мы усвоили хорошо. Среди них все больше становилось таких, которые решительно порвали с фашистским прошлым, вступали на новый путь – путь строительства демократической Германии.

В последующие годы я не раз побывал в знакомых местах. Много было добрых встреч, о которых можно говорить особо. И сейчас я поддерживаю связь с некоторыми немецкими друзьями…

[1] Рюген — остров в Балтийском море, к востоку от Хиддензе. Крупнейший остров в пределах Германии (общая площадь 926 км²).

Читайте первую часть воспоминаний: Ощущение войны

 Записала Присекайло Евгения.

Источник: Все для Победы! Ветераны Академгородка о Великой Отечественной войне / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2005.