«Рожки да ножки»

Александр Артемьевич Мишин

Прибыли мы в город Боровск по направлению Вязьма – Смоленск. Сформировали из нас батальон, выдали оружие: кому русскую, кому немецкую трофейную винтовку. Повели на передовую лесом. Куда ведут ночью, никто не знает. Стала слышна перестрелка пулеметов. Мы окопались в лесу в снегу. Вязьма вся горит, орудийные выстрелы участились. Команда: «Подъем. Вперед. За мной!». Вышли мы на какое-то железнодорожное полотно, занесенное снегом. Поезда, видимо, по нему уже не ходили. Заводят нас в лес на большую поляну или озеро,- ночью не поймешь. На этой поляне сосредоточено много войск с пулеметами на санках в корытах, минометами, ручными пулеметами. А нас, пехоту, пропускают вперед по поляне. Обойдя лесом, каким-то зигзагом, мы опять стали приближаться к железнодорожному полотну. Не дошли мы до него метров 60 – 80, как по нам с левой стороны и совсем близко из леса застрочил немецкий пулемет. Мы все залегли в снег, стали выцарапывать руками укрытие. Заричали раненые. Многих убило наповал. Помощи в это время, да ночью, оказать не было возможности. Кто остался в живых, зарыл голову в снег, а туловище осталось лежать на поверхности, на тропе. Пулемет трещит и трещит, не умолкая. Нам нет никакой команды – ни вперед, ни назад. Напротив нас на железнодорожном полотне стоял один вагон. С той стороны, из леса, стали бить через нас немецкие минометы. Впереди строчит пулемет, сзади рвутся мины. Лежащие позади нас бойцы перекликаются: «Давайте отползать назад». Лежим, пулемет стал бить очередями. Стало светать, нам вставать нет возможности. Некоторые раненые стали отползать назад, решаясь на все из-за боли и холода. У всех стали коченеть руки и ноги. После того, как пролежали с 10 часов вечера до утра, обмундирование от снега все промокло до нательного белья. Рассвело. Движения у нас нет никакого. Пулемет перестал стрелять. Нас, зарывшихся в снег, наверное, не было видно, или же немцы посчитали, что у нас никого в живых не осталось. Но от холода нет терпения. Нет, нет да кто-то зашевелится, и немец из пулемета по этому месту дает короткую очередь.

Я лежу, не зная, есть ли кто из наших впереди или сзади. Ноги окоченели, руки тоже, зубы выбивают дробь. Сзади лежащий товарищ мне шепчет: «Я замерзаю, давай отползать». Я ему отвечаю: «Давай держаться до темноты, а сейчас он нас все равно срежет».

Некоторые бойцы стали отползать днем: не хватает терпения, замерзают. Один боец, лежащий впереди, стал отползать назад и, когда дополз до меня, выполз из тропы наверх, сравнялся со мной, и тут же очередь. Он только закричал, крякнул, как гусь, и остался лежать рядом со мной, закрыв меня своим телом. Пулемет еще несколько раз давал по нему очереди, и из-за него и мне досталось. Мне тоже изрешетили всю шинель на заднице пулями, как собаки драли. Лежа за трупом  убитого товарища, я стал смелее передвигать ногами и руками, тем самым согревая себя. Лежу врастяжку на снегу, весь мокрый; день показался за год. Стало темнеть. Услышал опять шепот сзади и впереди: «Давай отползать». Когда стало совсем темно, стрельба прекратилась: немецкий пулеметчик, видимо, убедился, что нас нет никого в живых, или, возможно, переменил место засады.

С нашей стороны за все сутки по пулемету не было ни единого выстрела, так как в стволах винтовок был набит снег. Воспользовавшись затишьем, мы с лежащим сзади бойцом стали поворачиваться и ползти назад. Руки и ноги одеревенели и не подчинялись. Ползли позади нас и еще два оставшихся в живых бойца. Остальные убитые. Другие, видимо, отползли прошлой ночью и попали под разрывы немецких мин. Лежат, изуродованные осколками. Ползти я не смог, решил встать и идти во весь рост. Хотел бегом, но руки, ноги кололо, как будто в них запущено сотни иголок. Я весь вспотел и еле-еле двигался, но шел. Душа, видимо, смерти боится.

Прошли мы эту поляну по пояс в снегу, свернули в лес, откуда пришли. Нас окликнули. Отвечаем: «Свои. 4-ой роты. Остался ли кто еще там живой, не знаем». Занимаем оборону в воронках от немецких мин, в которых уже сидело 50 – 60 бойцов. Рядом в кустах стояли 4 каких-то командира в белых маскировочных халатах. Посидев примерно 1 час, покурили. С поля боя еще вышло 8 бойцов. Еще ждем, больше не выходят. Чего ждем, не знаем. Один из сидящих в воронках от мин бойцов сказал громко: «Ребята, а кормить-то они нас думают или нет?». Из кустов, от тех, что в белых маскхалатах, раздался голос: «Кто сказал, как фамилия?» И тут же из воронок раздалась автоматная очередь, все четверо были убиты наповал. Кто-то сказал: «Пошли, ребята». Все встали и пошли туда, где заходили в лес от железнодорожного полотна.

Дошли до будки, сделанной из снега. В ней разговаривали, видимо, по телефону. Здесь нас ждали. Кто остался в живых, принесли в термосах завтрак, обед и ужин (гречневая каша и по буханке хлеба. Сели, покушали, кто в чем и кто с кем (мы не успели познакомиться друг с другом, потому что наспех сформировали и прямо в бой). Потом разошлись по кустам, вырыли «берлоги» в снегу и заснули. Вскоре нас всех стали собирать строиться. Построят 15-20 человек, назначают старшего, чтобы вел опять туда, откуда пришли, занимать оборону. Идем по железнодорожному полотну. Все свернули влево в лес, а нас двоих старший оставил патрулировать от вагона до тропы. Мы сделали укрытие из шпал. Приказ: «Смотрите за правой стороной леса – там немец. И чтобы ни одна живая душа из наших не отходила назад». Залегли, закурили. Товарищем оказался Василий, по национальности чуваш. Лежим на снегу, стали прозябать. Пошли прошлись до вагона, проверили — пустой. Тишина, только видно зарево горящей Вязьмы. Когда мы пошли от вагона обратно, с левой стороны из леса по нам ударила пулеметная очередь. Меня ранило в левую ногу ниже колена, а товарища в руку, и мы кубарем скатились за железнодорожную насыпь. Еще одна очередь, и пулемет замолк. Я вынул из кармана бинт, перевязал руку Василия. Потом снял валенок, в котором было много крови, и товарищ перевязал мне ногу. Перевязавшись, мы поползли. Ползти было трудно, снега много. Вышли мы на железнодорожное полотно, взял я в левую руку винтовку вместо костыля, с правой меня плечом поддерживал товарищ.

Так, с отдыхами, мы дошли до снежной будки, где был телефон. Ранены, а санитар только что уехал и должен, пока темно, опять вернуться. Легли мы с Василием на снегу. Немного полежали, слышим, и сюда стали просвистывать пули. Я говорю Василию: «Добьет он нас тут. Давай пробираться дальше по полотну». Встали, и попрыгал я по полотну, а потом свернули на санную дорогу, сели, стали ждать с моря погоды. Стало светать, идти дальше не могу, боль усиливается. Впереди на дороге показалась черная точка. Это ехал санитар на паре лошадей на передовую за ранеными. Подъехал к нам, посмотрел, что за ранения. Посадил нас, и поехали мы с ним обратно. Привез он нас в какую-то деревню к большому дому. Это оказался санбат. Помог мне допрыгать до двери. Мы вошли, я поставил свою винтовку в угол к другим. Осмотрелся: на полу, под столами, на печке, везде лежат раненые. Сесть, лечь было негде, стою у порога на одной ноге. Ветфельдшер мне предложил лечь на печке, но там кто-то уже лежал. «Скинь его, сукиного сына. Это самострел». Стою у порога и слышу в сенях разговор: «Давайте срочно лошадей и вывозите раненых, а то разбомбят». Вскоре открывается дверь и подается команда, чтобы раненые одевались и выходили. Мы сразу же с Василием вышли, он мне помог. Сели в сани по 4 человека, те кто ранены в ноги и тяжело, а кто легко и в руку, пошли за санями пешком. Стали доезжать до какой-то деревни, вдруг нам навстречу летят немецкие самолеты. Три тройки бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Не доехав до этой деревни, наши ездовые свернули в другую. Бомбардировщики сбросили груз на передовой. На обратном пути три из них развернулись и стали бомбить деревню, из которой мы выехали. Привезли нас в какую-то деревню километров за 20. Санбат не нашей части, нас не принимают, но потом все же приняли. Через два дня нас опять эвакуировали, не перевязав наши раны. Привезли нас в Москву (госпиталь был рядом с метро «Красные ворота», около главного почтамта). Раны у всех загноились, завелись под повязками вши. Нам в Москве сделали санобработку, помыли в бане и на носилках понесли на 4-ый этаж. Посмотрел я на Москву в ночное время: нигде ни огонька, маскировка. Это было в марте 1942 года. Нам палатная сестра сообщила, что завтра женский день 8 марта. В эту ночь был взрыв бомбы, сброшенной немцами с самолета на Главпочтамт. Бомба была огромной разрушительной силы (полутонка), даже наше здание зашаталось. Палатная сестра сказала нам, что из трубы главпочтамта сигналили кранной электролампой.

Пролежав 10 дней в Москве, нас, тяжелораненых, эвакуировали в глубокий тыл и привезли в конце марта 1942 года в город Сарапул в Удмуртию. Госпиталь размещался в здании, в котором раньше была семинария. Моим лечащим врачом была товарищ Кожевникова. Из Сарапула меня выписывают опять строевым и направляют на формирование в Казань. Здесь формировалась маршевая рота на фронт, на Изюмбарвенское направление.

Когда ехали к месту, на станции Липки наш эшелон бомбили немецкие самолеты. На Изюмбарвенском направлении был какой-то кошмар, беспорядок.

Немецкие войска нас окружили полуподковой и согнали в какую-то долину. И так крошили нас, что пришлось переправляться через реку Северский Донец как попало. Мало нас тогда осталось в живых. К своему стыду мне пришлось бросить все и в одном нательном белье переправляться вдвоем с товарищем на каком-то бревне с корнями.

Опять формирование. Потом нас бросили под город Сталино – Донбасс. Мы стояли под Сталиным в деревне Орехово. Я уже был командиром минометного расчета.
Наши танки шли и шли всю ночь под Сталино, а на вторую ночь обратно. Тогда же мы снялись и за танками стали отступать, везя на себе свои минометы. Отступали на Луганск. Отступив километров 30 в пешем строю до какого-то совхоза, мы свернули вправо в балку. Здесь было приказано занять оборону.

Расставив свои 82 мм минометы почти один рядом с другим, стали ждать дальнейших указаний. Километрах в двух от нас было село с церковью, рядом проходила железная дорога. Прошла ночь, мы не стреляли. Утром слышим в Сталино шум моторов. Идут танки, в воздухе немецкие самолеты. Наши наблюдатели передают, что в село близ нас заходят немцы. Нам было приказано открыть огонь по наступающим немцам и по селу. Началась канонада, мы били беспрерывно из всех минометов, а немцы все прут в село. Наша пехота беспорядочно отступала, от них мы узнали, что нет возможности держаться, давят прямо танками. Мы вели огонь с утра до позднего вечера, мины были на исходе. Посылаем ездовых за боеприпасами, они возвращаются и говорят, что склад с боеприпасами занят немцами.

Ротные минометы захвачены немцами, связь прервана. У нас к тому же в это самое время неразорвавшаяся мина не вылетела. Запущены еще 4 мины в ствол. У нас паника: если взорвется – всем хана. Командир батареи дает приказ, чтобы все минометы отнесли в сторону. Командиру этого расчета и заряжающему приказывает разобрать миномет и шаровую пяту. Страшно и смертельно опасно, но обошлось. Разобрали и вытащили все 4 мины. В этот момент стрельба прекратилась, и в деревню, которая расположена рядом с нами, заходят немцы. Нам был дан приказ: минометы на вьюки через балку на тот берег, взять все оставшиеся лотки с минами. Перебрались на тот берег. Там нас ждала наша двуконная повозка. Сложив лотки с минами в повозку, мы повезли минометы на себе, на специальных тележках, по направлению опять того же совхоза. Там немец встретил нас из пулемета. Пулеметная стрельба по нам усиливалась, а из деревни, которую мы обстреливали, начали бить по нам из минометов. Ни пулемет, ни минометы до нас не доставали. Видимо, мы шли как раз посредине, к тому же в темноте нас не было видно. Так мы шли до рассвета. Встретили отступающую пехоту в обороне. Мы были почти в кольце. Обойдя пехоту, повезли наши минометы дальше. На нашем пути речка не речка — трясина какая-то. Здесь скопилось очень много автомашин и техники. Мостик был раздавлен танками. Нашли удобное место, переправились и вышли на дорогу.

Следуем дальше, выбиваемся из сил. Нам командование говорит, что пройдем день и в каком-нибудь населенном пункте сделаем привал на ночь. Стемнело, стали подходить к населенному пункту, радуемся отдыху. Но посмотрели на горизонт и увидели, что везде висят немецкие ракеты, и мы находимся в полукольце. Немецкая техника по обеим сторонам движется впереди нас и стремится окружить. Поступила команда следовать дальше, привала не будет. Следуем дальше. Прошла еще ночь. И так мы оставляли станицу за станицей. На токах колхозов лежат тысячи центнеров золотистой пшеницы. Эвакуируют колхозный скот и гонят по той же дороге, по которой отступаем и мы. Нас обгоняют машины с боеприпасами, катюши, танки, орудия. Дошли до какой-то станции, не успели запастись продуктами, эту станцию начали обстреливать из орудий. Мы – дальше, забрав в колхозе одну свиную тушу и пару быков. Варить негде, вокруг Луганская степь. Только вблизи какой-то станции заняли мы оборону, сварили в посадке суп без соли. Надели противогазы, сходили на колхозную пасеку, набрали в котелки меду с сотами. Ни разу не выстрелил в обороне, утром снялись и стали отступать на город Луганск. Прошли весь город, в Луганске уже началась эвакуация. Дошли до реки Северный Донец. Заняли оборону в саду на колхозной пасеке. Из сада хорошо просматривается река, на которой был разобран мост. Ночью узнали, что наша боевая задача – не дать противнику навести переправу. Поставив свои минометы для ведения огня, взяли прицел на переправу. Утром увидели, что немецкая техника и обозы сосредоточены около переправы. Мост был уже наполовину возведен. Мы открыли стрельбу по окопавшимся войскам противника. Немцы бросили наводить мост, и вся техника и обозы потянулись обратно.

Мы снялись с обороны и пошли на Луганск, который прошли без остановки, без боев, и направились на город Ростов-на-Дону. Жара, а у нас минометы на ручной тяге на тележках. Немец окружает, давит на пятки, а с воздуха бомбит с самолетов. В каком населенном пункте мы останавливаемся на привал, немец начинает бомбить эту станицу. Мы стали делать привалы и двигаться по колхозным посадкам. И там спасенья нет.

Немец двигался за нами в 15 – 17 километрах. И так мы беспрерывно отступали от Сталино через Луганск на Ростов-на-Дону. В пути приобрели на току колхозных коней с повозками, а быков я отдал одному старику в станице. Он одного взял, а другого пришлось отпустить в поле. За коней нас ругали колхозные бабы, называли оборванцами. А на нас действительно все обмундирование от жары и пота подернулось солью и расползалось. Не доехав до Ростова 6 – 7 км, свернули с дороги вправо в кустарник балки и, расставив минометы, заняли оборону. При проверке оказалось, что больше половины бойцов растерялось в пути. Из 8 расчетов полных осталось только на два миномета. Оставшиеся бойцы, зная, что немец нам давит на пятки и рядом река Дон, решили быстрее переправиться на ту сторону. Не выпрягая лошадей из повозок я, как командир расчета, двое моих бойцов и ездовой установили миномет, направили его в сторону, откуда мы отступали. Отступавшие наши части ехали где попало: кто дорогой, кто стороной. Налетели немецкие самолеты, начали бомбить, крошить все подряд. Наши пушки, тягачи и военная техника – все летит в воздух. Паника.

Лежу в бурьяне метрах в тридцати от своего миномета, наблюдаю в бинокль в сторону совхоза, который километрах в трех от нас.  Там поднялась пылища, идут танки. Я подумал, что наши отступают. На повороте пыль ветром отдуло – на танках немецкие кресты. Я подзываю к себе в бурьян командира нашей батареи и показываю ему немецкие танки. Комбат дает команду, чтобы сворачивались и следовали на Ростов. Ездовому Ване приказываю выезжать на дорогу, а сами врассыпную через овраг, иначе было невозможно – сильно бомбили самолеты наши батареи. Самолеты улетели, мы стали собираться на дороге, идем в сторону Ростова. На дороге стоит регулировщик и объяснят всем, что на Ростов отступать запрещено, так как там взорван мост, и направляет всех влево по дороге на Аксай. Я дождался своего ездового Ваню, и поехали мы на Аксай. Приехали на Аксай, смотрим с горы на реку. На переправе творится ад кромешный. На железнодорожном полотне вагоны горят. Налетели самолеты, начали бомбить, переправу разорвали.

На берегу горы убитых людей, лошадей, разбитые повозки. По воде тоже плывут убитые, раненые, повозки и т.д. А самолеты делают еще заход и сбрасывают свой смертельный груз на скопившийся у переправы транспорт. Под разрывами бомб и такого кошмара приказывают наводить переправу. Мы только что прибыли и поэтому оказались на горе, и этот кошмар у нас перед глазами. Нашей батарее дают команду: «Минометы на вьюки». Ночью повели опять назад, отошли километров на шесть, заняли оборону. По указанному угломеру начали бить из своих минометов. Куда стреляли – не знаем, говорили, что по немцу.

Но наши минометы бьют всего на три километра. Стреляли беспрерывно, до тех пор, пока не закончились мины. Часа через два к нам на смену приходит другая минометная батарея, а мы обратно к переправе через Аксай. Прежде чем спуститься к переправе, надо было расчистить себе дорогу от повозок, убитых солдат и лошадей. Переправа была уже восстановлена, и мы часов в 11 – 12 ночи переправились и поехали по правому берегу Дона. Нас еще ожидала переправа через Дон. Ехали мы до утра, добрались до какой-то станицы. Здесь тоже была переправа через Дон. В этой станице скопились тысячи автомашин, катюш, танков, тракторов. Переправлялись только ночью, днем переправа разводилась. Вся техника стояла вдоль улицы, и не было ей конца. Чтобы переправиться гужевому транспорту – об этом даже и речи не шло.

В Аксае взорвали военный завод. Взрывы были огромной силы, а потом начали трещать патроны. Черный дым от завода валил прямо на переправу, что не давало точно прицелится немецким бомбардировщикам. Когда я узнал от командования, что мы неизвестно когда еще будем переправляться, решил перейти один на ту сторону, а своему ездовому сказал, что буду ждать его на том берегу Дона. Переправился ночью в суматохе с другими частями. Голодный, не спавший ночами, я, как перешел, лег спать в отрытом для зениток орудийном дворике. Проснулся в 8 часов  утра от стрельбы наших зениток. Был солнечный теплый день. Солдаты разбрелись по берегу. Кто гранаты бросал в Дон, кто купался. Кто отступал неорганизованно, тот имел запас продуктов из вагонов на станции Аксай. У меня не было ни единого сухаря.

Ребята сидят, кушают, шутят. Подошел я к берегу Дона, разделся и решил искупаться. Слышу, ребята кричат: «Смотри, какая рыба плывет! Кто плавать умеет?» Я поплыл, поймал рыбу, вытащил на берег, но она уже испортилась. Смотрю, еще и еще плывут. Опять поплыл, достал сазана килограмма на полтора. И так я восемь раз плавал и достал в общей сложности рыбы на 13–14 кг. Прозяб, стал одеваться. Один солдат подходит и предлагает варить и жарить рыбу. А у меня ничего нет: ни соли, ни хлеба, ни котелка, ни ложки. У него все нашлось, запасся в вагонах в Аксае. Принес свой набитый сидор и начал варить, жарить мою рыбу. Рыба готова. Достает из мешка хлеб. Подошел второй солдат, достал бутылку водки. На второй день все повторилось снова, и я на этом берегу ночевал две ночи и два дня, втроем дружили и питались. На третью ночь начали переправлять гужевой транспорт. На рассвете я встретил своего ездового Ваню. Коней выпрягли.  Я снова сплавал за рыбой, накормил своего ездового, положили рыбы в повозку про запас и поехали дальше. Отъехав километров пять, встречаем на фаэтоне нашего политрука. Он нам сказал, что наши в лесопосадке. Нашли своих, их было очень мало. Распустили лошадей по посеву овса, а сами пошли на берег Дона занимать оборону.

Ночью завязался бой. Когда утром немецкие автоматчики переправились на наш берег, мы вдоль посадки с минометами огромным обозом потянулись отступать.

Налетели самолеты, начали нас беспощадно бомбить и косить из пулеметов. Командиров наших нет, они уже потянули к Волге. И так мы пошли по направлению на Кубань через Краснодар к Черному морю в полном беспорядке. У меня был в расчете Ковалев Иван Никитович, родом из станицы Имеретинской Апшеронского района Краснодарского края. Бойцы у нас растерялись. Стали мы с ним к себе мобилизовывать местную молодежь 1924 года рождения. Обмундирования нет, так в гражданке и ходили. Мне в расчет дали из Краснодара одного молодца, Глобина Василия Васильевича, с улицы Горького, 45. Удалой был малый. Достали мы ему автомат, научили обращаться с ним.

А немец нас окружал, не раз нам приходилось выбивать его со многих высот в лесах Краснодарского края на Кубани. Так мы с боями отступали до гор Северного Кавказа. В горы мы вошли близ станицы Горячий Ключ. Заняли горные возвышенности. Не успели расположиться, а немец уже начал нас обстреливать с разных сторон. Это было в июле 1943 года.

Очень быстро сосредоточив свои силы в горах Кавказа, немец стал рваться через долину под названием Волчьи ворота, чтобы окружить нас и отрезать от своих. Нас с этой обороны сняли, перебросили к Туапсе. Дорога вдоль Черного моря одна, продвигаться по ней невозможно, так сильно бомбили с самолетов. Нам пришлось продвигаться по горам, неся все военное снаряжение на себе, а пушки и минометы на лошадях, на вьюках.

Заняли мы оборону у горы Два брата. Немец рвется, где стояла Армянская дивизия, но от нее остались только «рожки да ножки». Одних ишаков только убито несметное количество, и вся техника их дивизии была разбита. У горы Два брата мы сделали оборону – заслон. Расставили в долине Волчьи ворота огнеметы. Ибо в горы тяжелые пушки никак не доставишь. Снаряды, мины, пулеметы возили на вьюках на лошадях.

Автомашины, пушки, трактора, катюши остались в долине на берегу моря, завязнув в грязи. Так мы простояли в горах Северного Кавказа с июля 1943 года по 23 января 1944 года, почти на одном месте, частично меняя оборону. Ежедневно нас бомбили немецкие самолеты, но мы стояли насмерть, ибо отступать было некуда.

Продолжение следует.

Передал воспоминания внук автора Мишин Евгений Александрович
www.world-war.ru