Прорыв
Шло лето 1943 года. Фашисты напряженно готовились к наступлению на Курской дуге. Наши отряды не на шутку беспокоили врага. Я сам не раз участвовал в диверсиях на железной дороге, мы отправили семь эшелонов под откос. Но возраст все-таки брал свое. Вернувшись с задания или из разведки, я ставил карабин в пирамиду, брал деревянный автомат и бежал к детям играть в войну. Настоящая война была делом, а мне хотелось играть со сверстниками.
Несмотря на подготовку к летней кампании, фашистское командование было вынуждено перебросить с фронта несколько дивизий в лес против партизан. Немецкая артиллерия стреляла по болотам почти без перерыва, самолеты без конца обстреливали с воздуха. С каждым днем все сильнее сжималось кольцо окружения. Оставалась надежда только на прорыв.Группа прорыва — автоматчики и пулеметчики — уже прошла далеко вперед. Основная часть партизан вместе с гражданским населением, уходившим от немцев, вошла в образовавшийся коридор. Тут случилось непредвиденное. Справа прямо по плотно идущим людям ударили пулеметы. Они косили людей, в темноте слышались крики и стоны.
— Ложись! — скомандовал командир отряда. — Отползай к лесу!Боец Ульянов, — приказал он мне, — беги вперед, передай Соловьеву, пусть любой ценой заставит замолчать пулеметы. Огонь прекратился на какую-то долю секунды, потом вновь прорвал темноту. Я сделал рывок, потом пополз. Трава была мягкой, как шелк, руки цеплялись за кочки, в лицо попадали пахнущие свежестью травинки. Добравшись до леса, я снова побежал. Скоро я услышал впереди голоса, но, сделав несколько шагов, остановился, как вкопанный. Немцы! Я знал, что отряд находится немного левее бьющих пулеметов, но, когда бежал в темноте по лесу, свернул слишком круто и теперь очутился тылу у фашистов. Прямо передо мной окопы, а в них пулеметы. Фашисты не стреляли, ждали новой атаки.
— Ну, — думаю, — нужно незаметно отойти. Приведу Жору Соловьева, он с вами быстро рассчитается. Но сколь же времени пройдет, сколько людей погибнет!.. А у меня четыре гранаты… Но вдруг не попаду?.. Нет, здесь же совсем близко, меньше десяти метров, можно еще ближе подобраться…”
Я подполз на несколько метров и, задыхаясь от волнения, уткнулся лицом в землю. “Так близко!.. Они же услышат, как я дышу”. Перевел дыхание. “Надо успокоиться. Сначала по краям окопов по гранате, потом в середину”. Гранаты одна за другой полетели в окопы фашистов, тут же схватил автомат и дал длинную очередь по разбегавшимся врагам.
Громкое “Ура!” пронеслось над лесом, наши устремились в атаку. Рядом раздались автоматные очереди — это бойцы из группы Соловьева подоспели, чтобы уничтожить пулеметы, я опередил их на несколько минут. Теперь мы отстреливались вместе, прикрывая движение основной части отряда.
Молодец, сынок, — сказал кто-то рядом. Я, не оборачиваясь, продолжал стрелять в отходивших врагов.
Пошли.
Сменил диск и, поднявшись, снова послал очередь. Вдруг почувствовал ожог повыше локтя левой руки. Рукав сразу намок от крови. Уже в гуще бежавших бойцов меня заметила сестра. Перевязав рану, она крикнула:
— Беги туда со всеми, — и подтолкнула вперед.
Прижимая здоровой рукой автомат к груди, выскочил на фланг колонны.
— Еще немного, еще чуть-чуть — и мы прорвемся, — бешено работала мысль, но разрывная пуля ударила прямо в шейку автомата. Яркая вспышка ослепила меня, и автомат развалился на две части, которые болтались у меня на плечах. Правую руку разворотило так, что пальцы торчали во все стороны, а указательный висел на клочке кожи. Я пробежал еще несколько шагов, но вдруг ноги подкосились, я упал и потерял сознание… Меня подхватили с двух сторон и пробежали метров двести-триста, потом положили на землю. Медсестра Катя перерезала кожу, на которой висел указательный палец, и перебинтовала руку.
В нашем отряде вся разведка была конная. У меня тоже был жеребчик, его звали “Мальчик”. Когда началась блокада, всех коней забрали для перевозки снаряжения. Так вот, мой жеребчик случайно оказался рядом, встал около меня и не хотел идти дальше, пока меня не положили ему на спину на вьюки.
Я лежал раненый в деревне под Борисовом, где-то в районе Ляжина. Даже не знаю, православными или католиками были те, кто меня приютил. Единственное, что я о них помню, после Рождества там ходили ряженые, колядовали. В Белорусии тогда жило много католиков. В Минске, Могилеве, Гомеле — половина населения. Люди, у которых жил я, молились и посты соблюдали, правда, в основном только последние три дня перед Пасхой. В четверг, пятницу и субботу меня не кормили, вот тут я и решил схватиться за пистолет. Где-то перед праздником они меня и окрестили. Считали, что совсем плох, умираю. Мне самому так не казалось — рана гноилась, но в ней появились черви, что является признаком заживления. Батюшку на крестинах не помню, похоже все делал сам хозяин дома, — читал молитвы, а потом окропил меня водой. Храма там не было, вообще не помню ни одной церкви в деревнях. В Беличанах была слобода, где жили католики, они ее так и называли польской слободкой и себя считали поляками. Может быть то, что я потом встретился в госпитале с родственницей, спасшей мою руку от ампутации, и было по промыслу Божию, кто знает.
На самом деле, в жизни было несколько таких чудесных моментов. Когда после ареста мамы, мы с сестрой остались одни и уже были в пересыльном лагере, нас нашла и спасла двоюродная сестра отца, тетя Маруся Сахарова. Мы с ними до этого почти не общались. Каким чудом она узнала, кто ей позвонил, как сообщили, но она сумела все сделать за три дня. Нашла нас, собрала документы, бумаги, дядя Павлуша куда-то позвонил — он был известный профессор, со связями. А ведь мы были уже на пересылке, и оттуда отправили бы нас по разным детдомам, тогда в один не посылали, и могли бы навсегда потеряться. Потом уже от Сахаровых меня отправили к бабушке в Минск, потому что нас получилось четверо детей в одной комнате — три барышни и я, уже восьмилетний. Возраст такой, всем интересующийся.
Созвонились, договорились, я уехал После победы бабушка нашла меня в Риге, в госпитале. Тоже совершенно чудесный случай, мы расстались в Минске и не виделись всю войну.
Материал передан для публикации автором.