Про Людочку

В тридцать восьмом я кончила медучилище и работала в поликлинике одного из заводов в Люберцах. В армию призвали на пятый день войны, но временно дали отсрочку: в родном городе изготовляли бутылки с зажигательной смесью. Вскоре оказалась на Северо-Западном фронте, а в июле сорок третьего – под Белгородом, в районе Прохоровки.

Санбат располагался в походных палатках, в небольшом лесочке, вдоль которого тянулось железнодорожное полотно. Правее от него – грунтовая дорога, которая вела в село, где виднелось здание из красного кирпича. Наверное, в нем когда-то находились коровы.

На моем попечении – самые «тяжелые»: черепные травмы, ранения в брюшную полость, в обе ноги. Не отойти от них, ни выкроить минутки для отдыха. Целыми сутками в огромном напряжении. Нервы на пределе. Настроение прескверное: на твоих глазах умирают молодые, красивые ребята в солдатской форме. «Прощай, сестрица», — шепчут они. Описать всю эту картину просто невозможно, ее надо видеть, пропустить через сердце…

Хлопот намного прибавилось, когда вместе с безногим бойцом привезли на повозке девочку лет четырех. Ее оставили при мне.

Взглянула на худенькую, грязную крошку, на ее испуганные доверчивые глаза, хрупкие тоненькие ручонки, и мне стало не по себе. Боже мой, она-то причем. Ах, проклятущая война!

Я узнала, что ее мама убита при бомбежке, и малышка провела рядом с трупом весь день. Говорят, до хрипоты кричала: «Мама, мамочка…»

Подобрали ее санитары. Еле отняли от тела убитой. Девочка назвалась Людой. Она молчала, и только судорожно вздрагивали плечи. На первых порах Людочка не отвечала ни на один вопрос и только спрашивала всех, кто окружал ее: «Где моя мамочка?». Ей сочувствовали, ее успокаивали, а мы, девушки, горько рыдали.

Людочку помыли (согрели два котелка горячей воды), накормили пшеничной кашей и уложили спать. Уставшая, издерганная, испуганная, она не просыпалась до самого утра. А когда открыла глаза, позвала…маму. Вместо ее мамы я склонилась над нею, погладила по головке с белыми пушистыми кудряшками. Затем надела на нее свою гимнастерку, засучив рукава и подпоясав ее бинтом. Старую детскую одежонку постирала и вывесила сушить на ветку дерева.

Постепенно девочка привязалась ко мне, не отвлекаясь ни на секунду и уцепившись за мою юбку, повторяла одни и те же слова: «Тетя, вы меня не бросите? Я очень боюсь». Ох, как стало мне жалко сиротинушку, и я крепко-крепко прижала ее к своей груди. Невольно возникали мысли: «Как дальше быть? Куда ее деть? Ведь не на передовую же брать с собой?».

— Надо сдать ее в тыловой госпиталь, — советовали мне подруги. – Там разберутся…

Полевой госпиталь

А все кругом горит огнем. То и дело вздрагивает земля от тяжеловесных бомб и снарядов. Не покидает небо их авиация. Смерть витает над нами. Подвозят новых раненых…

Люда начала постепенно привыкать ко всем, кто с нею рядом. Лишь только после каждого оглушительного взрыва пулей мчалась ко мне, цепляясь за юбку:

— Тетя, тетя, мне страшно!

Ее полюбили врачи и медсестры, не чаяли в ней души и раненые, которым, осмелев, она подносила водичку. Подойдет к кому-нибудь и тихо-тихо спросит:

— Дяденька, принести вам водички?

У раненого на глазах появятся слезы, а она, малышечка, еще и спросит, почему, мол, дядя плачет. Один из воинов, чувствуя наступающую смерть, кивнул рукой Люде, мол, подойди. Когда же та подбежала, услышала:

— Прощай, Людочка. Умираю…

Она мигом ко мне:

— Он умирает, тетенька!

Не доведи Господи видеть и слышать такое…

Наши погнали фашистов с Белгородской земли, вслед за своей воздушно-десантной частью снимались санбаты, полевые госпитали, все военно-лечебные учреждения. Дана команда готовиться к отъезду и нам. Засуетились. Подкатили две машины: грузовую и санитарную. В первую погрузили санбатовское оборудование, во вторую только четырех оставшихся в живых из тринадцати бойцов.

И так едем. В каком-то селе на возвышенности, у кирпичного дома, остановились. Здесь госпиталь, а какой армии – не знаю. Сдаю «своих» раненых и – Людочку. «Что мы будем с нею делать? – запричитали мои коллеги. – Тут хлопот со взрослыми хоть отбавляй».

Сиротка смотрит на меня умоляюще, шепчет: «Тетя, не уходи, не уходи… Я боюсь». А я сдержаться от слез не в силах. Сама привязалась к кровиночке: жалко расставаться… Как могу, уговариваю, успокаиваю. А слезы из ее глаз ручьем. Разревелась вовсю. Своими крохотными кулачками размазывает влагу по щекам, тянется всем телом ко мне. Душа от такого расставания разрывается на части. «Прощай… прости, — бессвязно веду диалог с несмышленышем. – нельзя тебе со мной, нельзя, понимаешь». В последний раз погладила по головке. Прижала ее к своей груди, поцеловала…

Отъехали метров тридцать. «Лучше не оглядывайся, – советует водитель, — вот сейчас повернем…» И рада бы, да не могу. Вижу, бежит моя «крестница», спотыкаясь, руками машет, доносится до меня ее плач, нет – вой и слова: «Тетя, не уезжай, те-е-тя!»

Что я тогда чувствовала – одно сердце помнит. Не приведи Бог пережить такое мгновение заново. Не помню, как мы мчались по дороге с ухабами, как я совсем расслабилась и ревела до самого вечера…

Людочка, милая, жива ли ты? Если уцелела в том грозовом лихолетье, отзовись! Уже полвека минуло, как мы, со слезами на глазах, расстались. А я помню тебя, думаю о тебе и молю Бога помочь нам встретиться.

Источник: Боевые подруги на Огненной дуге . – Белгород : Изд-во «Везелица», 1998. – С. 184-187.