Преодолевая страх, осознанно иду на риск

В обычной мирной жизни мы тоже учимся на неуда­чах. Только они позволяют нам осмотреться, задуматься над причинами срыва, критически оценить их. Выбрав вариант действий во второй раз, мы, возможно, тоже не добьемся успеха, но уже будем к нему ближе. В бою на­много сложнее. Большой выдержки и коллективной дис­циплины требует от нас поиск. Кажется, все учли, все предусмотрели, общими усилиями удалось сконцентри­ровать в кулак боевой настрой, слитность группы — но, увы! Малейшая оплошность, даже случайное совпадение неблагоприятных обстоятельств: прострекочет внезапная очередь (а она всегда бывает внезапной), взлетит и зака­чается над головой подвешенная на парашютике ракета, кто-то простужено чихнет под боком у немцев — и опе­рация сорвана. И за все эти «мелочи» мы расплачивались своей кровью. Все это хорошо знают, но, преодолевая страх, осознанно идут на риск.

Страх — врожденная защитная функция нашего орга­низма. С этим задатком человек приходит в армию, ста­новится солдатом. Жизнь сложна, а человеческая пси­хика индивидуальна. Не все смелыми и решительными пришли на фронт, но сама боевая обстановка наклады­вала отпечаток, и они, как правило, ими становились. Каждого из нас с рождения окружал коллектив — семья, школа, соседи, товарищи по работе или учебе — и, на­конец, мы вливались в армейскую жизнь, с ее строги­ми, но разумными устоями воспитания и становления воина. Все это, интегрируясь воедино, преобразовывало, формировало, лепило человеческую натуру.

Человеческие качества — такие как честь, долг, му­жество, отношение к порученному делу — не возника­ют сами по себе. Их воспитывают. Долг мы понима­ли как осознанную необходимость человеком прово­дить дело, за которое он борется, воюет, жертвует со­бой. И сам процесс постижения культуры мышления и культуры чувств — единый, тесно связанный процесс обучения и воспитания. Наши убеждения формирова­лись по-разному — у одних быстро, если к тому были основания, у других медленнее — в результате глубо­ких раздумий, открытий самого себя. В результате тако­го осмысления они становились нашими убеждениями внутренними, лично осознанными. Они-то и помогали нам переносить трудности и лишения нашей нелегкой жизни фронтовых разведчиков.

В военном уставе четко и строго дается определение боя как наивысшего испытания физических и моральных качеств бойца. В бою, в поиске разведчику постоянно уг­рожает опасность, которая к тому же усугубляется спе­цификой работы — небольшой коллектив, пространст­венная оторванность от основной массы войск, дефицит времени на принятие решения в экстремальных услови­ях. Разведчику, как и другому воину в аналогичных ус­ловиях, предстоит каждый раз делать выбор между ра­зумным и необходимым. Ведь для выполнения боевого задания ему надлежит проявить волю, мобилизовать му­жество, а при угрозе здоровью или самой жизни осо­знанно идти на это. Предстоящему поступку, действию способствует и сама боевая деятельность, знание садист­ской жестокости врага, да и вся повседневная работа, проводимая на грани риска. Бескомпромиссная сила при­каза и призыв «Надо!» выражали сущность именуемого долгом, заслоняли все и звали на подвиг. Эта сила и не­нависть к врагу заставляли сделать последний шаг и в момент наивысшего напряжения человеческих сил за­крыть грудью амбразуру вражеского дзота, помогали человеку, теряющему последние силы, вынести из-под огня боевого побратима, сойтись грудь с грудью с вра­гом в рукопашной схватке. А мы, разведчики, знали, что разведка противника — это наша работа, за нее взялись добровольно, нас к этому никто не принуждал и выпол­нять ее обязаны честно и добросовестно до самого пос­леднего вздоха.

А командир при этом еще был обязан подавать и по­давал личный пример. На это была направлена и идей­но-воспитательная работа с личным составом. Вспоминая о ней, парторг роты В.Г. Овсяников, чей личный пример воинской доблести и отваги мы ценили, в част­ности, рассказал: «Во время обороны в разведроте регу­лярно проводились информации о положении на фрон­тах, изучались приказы Верховного главнокомандующе­го, читались лекции, выпускались боевые листки, мол­нии. От политотдела дивизии за нашей ротой был за­креплен инструктор по работе среди войск противника гвардии майор Б. Криницкий. С трудом выкраивая вре­мя, проводили партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждались срывы и неудачи поисков. Одной из форм воспитательной работы были общие собрания, типа митинга. Такие митинги проводились не часто, но эффективно.

Главный упор в работе с разведчиками ставился на индивидуальную работу, на психологическую совмести­мость. Беседы, проводимые после каждого поиска, во время которого каждый виден был как на ладони, и о каждом можно было сказать, чего он стоил. Второй осо­бенностью работы был обмен опытом.

И это давало свои плоды. Когда обстоятельства скла­дывались неудачно, мои товарищи предпочитали смерть позорному плену. Так, в конце сентября 1943 года при попытке перейти передний край противника группа под командованием младшего лейтенанта Хрящева попала в засаду. Оторваться удалось не всем. На нейтральной по­лосе остался тяжелораненый Иван Тарасов, из Иркутс­ка. Утром к нему пытались подобраться немцы. С поте­рей крови он слабел, силы покидали его. Но у него хва­тило силы воли, и он в критический момент последним усилием вырвал чеку и приложил к груди гранату… Разведчик был воспитан в духе беззаветной преданно­сти Родине и, не будем кривить душой, товарищу Ста­лину. Все это и позволяло выполнять приказ, выполнять любой ценой, даже ценой самой жизни.

Не всегда нам, разведчикам, сопутствовали удачи. На­оборот, они были редки. Чаще неудачи преследовали одна за другой. Не раз, возвращаясь после неудавшейся опера­ции, мы приносили и хоронили тела своих павших това­рищей, чтобы завтра и послезавтра снова и снова идти на задание. И так до тех пор, пока не возьмем «языка». Пос­ле этого дадут двух-трехдневный отдых, да и то не всегда, а потом командование будет настаивать на захвате «кон­трольного» пленного. А пока придет это завтра, сегодня же надо мертвой хваткой сжать сердце, мобилизовать все свое самообладание и снова идти в поиск. Подчас, чтобы притащить полудохлого фрица, мы теряли по десять, пят­надцать и даже двадцать боевых друзей. Сколько их не вер­нулось с нейтральной полосы! Через несколько дней их место занимали другие, которые уходили на задание и в зимнюю стужу, в дождь и зной, днем и ночью. Разведка в корне меняла нашу психологию, вскрывала и развивала чувство локтя, чувство коллективизма, о котором в мир­ной жизни знали только понаслышке.

…Второй день мы метр за метром изучали знакомую до деталей вражескую оборону. И на этот раз мы снова кропотливо выбирали объект для ночного поиска. Ак­тивное участие в этом деле принимал Дышинский. Ко­мандир не торопился. Мгновенной реакции Дышинский отдавал предпочтение только при особых, не терпящих промедления, обстоятельствах.

В районе рудника Красногвардейский, где нам пред­стояло теперь действовать, оборона противника в инже­нерном отношении была представлена развитой сетью траншей и ходов сообщений полного профиля. Всю ее противник начинил автоматическим оружием. Каменные строения приспособил под огневые точки. Перед тран­шеями находились проволочные заграждения и сплош­ные минные поля. Ровная, как стол, впереди лежащая местность затрудняла подход к обороне. Нейтральная полоса была ими хорошо пристреляна, почти беспрерыв­но освещалась ракетами. Вот и попробуй в этой ситуа­ции подобраться к ним незамеченными. В общем, все было продумано и сделано со свойственными немцам скрупулезностью и педантизмом. Теперь разведчики еще и еще раз цепким взглядом ощупывали каждый бугорок, выискивая вмятинки в рельефе местности, огневые точ­ки противника, чтобы при подготовке и проведении по­иска из выявленной информации извлечь рациональное зерно.

На отдельных участках подходы к обороне противни­ка в районе рудника затруднялись наличием провалов и обрушений. Они возникли над пустотами, которые по­явились в процессе многолетней добычи руды. Так как пустоты были обширными, кровля над ними оказалась ослабленной и не могла выдержать большого давления верхнего лежащего над ней слоя грунта. В процессе де­формации кровли на поверхности земли появились про­валы. Во время дождей, снеготаяния края их осыпались, провалы росли. В плане они вырисовывались огромны­ми воронками или уступообразными структурами про­долговатой формы. Нижние части воронок полого опус­кались к центру и терялись в бездне.

Будучи осведомленными о происходящих процессах, немцы использовали эти участки обрушений как труд­нопреодолимые естественные препятствия перед свои­ми траншеями. Казалось, что вся их оборона спряталась, притаилась среди руин шахтных построек, груд пустой породы и вздыбленного, исковерканного взрывчаткой железобетона.

— А почему бы нам не попытать счастья на этом участке? — советовался Дышинский с нами. — За эти­ми провалами они сидят как за каменной стеной, рас­считывают на свою безопасность. Бдительность здесь у них, по-моему, не на высоте. Советую к этому месту присмотреться, но соблюдать осторожность. Зря не мель­тешить.

С этого момента за этим районом было установлено круглосуточное наблюдение. Так проходил день за днем. Во время ночного наблюдения по вспышкам выявили пу­лемет, который находился на краю кромки обрушения у полуразвалившейся стены кирпичного здания. Днем пу­лемет не использовали, его убирали, а по ночам из него вели огонь.

План проведения этого поиска группой в составе семи человек, не считая саперов, был не только тщательно раз­работан, но и отрепетирован нами, сначала днем, а потом ночью.

Едва за ломаной линией горизонта померкли послед­ние отблески вечерней зари, мы были уже на переднем крае. На этом участке местности после неоднократных посещений мы чувствовали себя старожилами.

Взвесив еще раз всю ситуацию, командир решил дей­ствовать не откладывая. Последний перекур, последние напутствия, и командир, наконец, как бы подводя черту подо все решенное, тихо произносит:

— Пора, ребята! Предупреждаю, — напутствовал взвод­ный, — если хоть часть группы спустится в провал неза­меченной, а остальной этого не удастся — поиск продол­жать. «Язык» нужен как воздух.

Первым без спешки и суеты за бруствер поползли Не­веров, за ним Канаев, Шапорев, Юсупов… Последними траншею покидают саперы.

Ветер играючи разогнал по небу последние облака и обнажил мерцающие, дрожащие над головой звезды. Все говорило о том, что ночь будет не из теплых. Из-за пронизывающего, порывистого ветра не хоте­лось даже вылезать из обжитой траншеи.

А передний край жил своей обычной жизнью. Почти непрерывно взлетали ракеты, освещая мертвенно-блед­ным светом нейтралку, уже терявшуюся в вечерних су­мерках, отчего снег на ней становился то светло-голу­бым, то желтым. Изредка, как из бочки, по-видимому из укрытия, дудукал крупнокалиберный пулемет. С легким шелестом над головой проносились мины, и хлопки их разрывов методически, слабым эхом потрясали окрест­ность. Стрелки часов приближались к семи. По распо­рядку через час у немцев должен начаться ужин. Надо было использовать этот момент. А мы пока ползли. Пол­зли друг за другом так плотно и так медленно, что пол­зущий сзади постоянно касался сапог товарища, нахо­дившегося впереди.

До чего же ровная местность! Даже лежа, при косом освещении ракеты, глазом не удается зацепиться за ка­кую-либо неровность. «Не дай Бог заметят, опять будет провал, — напряженно думаю, втискивая себя в холод­ный сыпучий снег, — да и нам несдобровать. И так метр за метром по-пластунски приближаемся к провалу. То ползем с величайшей осторожностью, то лежим. Я лежу не шелохнувшись, но краем глаза зорко наблюдаю за происходящим поблизости. Внимательно наблюдаю и за противником, и за действиями товарищей. Снова вверх лениво поползла ракета, вот она повисла на парашютике и, подхваченная порывом ветра, быстро скрылась у нас за спиной. Пронесло.

Снова ползем вперед. Вот, наконец, и долгожданный провал. Осторожно скатываемся друг за другом вниз и замираем за его выступом. Теперь мы в укрытии, хотя соседство с зияющей слева ямой нас и не особенно радует.

Та… та… та… — застрочил «дегтярь» правее нас. Чив… чив… чив… — откликнулся какой-то вражеский автомат­чик. Затем к нему присоединился еще один. С той и дру­гой стороны заметались над нами трассирующие пули. Забеспокоились, занервничали немцы. Но скоро стрель­ба прекратилась так же неожиданно, как и началась. Сле­ва близко вспыхнула и поползла, карабкаясь вверх, ра­кета. Описав кривую дугу и озарив местность холодно­ватым зеленым цветом, она с шипением упала впереди нас. Поплыл в воздухе витиевато извивающийся, растре­павшийся на десятки частей шнур дыма. Ракета на этот раз позволила более четко и явственно рассмотреть не­мецкие позиции с близкого расстояния.

Поползли дальше. Наконец, заговорил и «наш» пуле­мет. До него теперь метров сорок—пятьдесят, но самых решающих. Он изредка бьет короткими очередями, а мы лежим, наблюдая, как с его дульца срываются огненные всплески. Мы лежим на склоне воронкообразного прова­ла, плотно прижавшись друг к другу. Лежу рядом с Юсу­повым, который, как и я, изучающе вглядывается узкими глазами — злыми щелочками на скуластом лице — в раз­валины строений.

Есть ли мины в провале — нам не ведомо. Надо про­верить. Наступает очередь саперов. Они выдвигаются и ползут вперед. Я не вижу, что и как они делают. Но я все­ми клетками тела, почти зримо, ощущаю, как их сильные, но по-женски нежные и чуткие пальцы заняты опасной работой. На ощупь, скорее по интуиции, они ищут, нахо­дят и обезвреживают мины. Их память цепко держит — где и когда, до чего и в какой последовательности касаться, вывертывать и извлекать. Они работают, а мы ждем, затаившись в неровностях провала. Долго, очень долго тя­нется время, когда ждешь, лежишь и ждешь. Насторожен­ное ухо невольно ловит малейшие звуки. Всякие мысли в такой момент начинают роиться, тесниться в голове. Ка­жется, лежишь целую вечность. А туг еще холод набрасы­вается и стискивает мертвой хваткой.

Наконец, саперы докладывают о проделанном прохо­де. Группа ползет дальше.

— А не рискованно? — зашептал я в самое ухо Дышинскому, когда проползал мимо. — Того и гляди, в шурф сыграем, костей не собрать.

— Иного выхода нет, — резко ответил взводный, — на это и ставка. Здесь нас не ждут.

Ползем по склону провала ближе к стенке, по-ко­шачьи приближаясь к пулемету. Движения медленны, пластичны и осторожны. Здесь не разбежишься. Даже сквозь круговерть поземки четко различаю впереди бес­форменные нагромождения кирпича, бетона и металли­ческих конструкций неопределенной формы. То ли по­рода, то ли снег под нами предательски сползает вниз. Железный хлам, который попадается нам под снегом, постанывает, поскрипывает. Порывистый ветер раска­чивает из стороны в сторону висящую непонятно на чем арматуру, которая периодически тягуче-жалобно скрипит, а где-то сбоку хлопает, скребет рваное же­лезо. Производимый шум нам на руку. Но у меня на душе от такого скрипа становится слякотно и тоскли­во. По-прежнему воет, бьется об ощерившиеся разва­лины ветер. В провале, по склону которого мы ползли, он вообще неистовствует — крутит и бросает в лицо мелкую пыль и жесткий колючий снег, подхваченные где-то с терриконов. Донимает и мороз. Он безжалос­тно лезет под телогрейку, хватает за ноги, леденит тело. Сейчас бы погреться, прижаться к теплой деревенской печке. Но единственное, что мы можем себе позволить, чтоб не закоченеть совсем, — это пошевелить одере­веневшими пальцами, передернуть плечами.

Ползем снова. Ближе, еще ближе. Поднимаю голову вверх, хочу осмотреться, а перед собой вижу пулемет.

Неверов дополз до края провала и замер. Дышинский делает знак рукой, и мы, не дыша, приближаемся к Ива­ну. Смотрю на него в упор, а вижу смутно. Вихревые по­токи поземки, игриво пробегавшие по нашим спинам, надежно укрывают нас, делая невидимками.

А пулемет — вот он, совсем рядом. Теперь нельзя пе­рекинуться даже словом. Можно только обменяться же­стами. И не дай Бог кашлянуть. Пулемет стоит на откры­той площадке, около стены здания. Если приподняться, сделать несколько шагов и протянуть руку вверх, то мож­но дотянуться до его ствола. А вокруг все по-прежнему. То взлетит осветительная ракета, то прошелестит мина, то над головой прогремит очередь.

Хоть и не впервой в такой ситуации, но всякий раз приходится напрягаться до предела, сжиматься в ко­мок. «Не раскисать, — приказываю себе, — теперь все зависит от нас всех и от каждого в отдельности. Сей­час нам бессилен кто-либо помочь. Мы можем рассчи­тывать только на свои силы».

Кажется, слышно соседу, как под ватником стучит собственное сердце. Чувствую, что и зубы стучат. Ос­торожно подтягиваю руку и касаюсь щеки. Нет, это от перенапряжения. Челюсти стиснуты, как медвежий кап­кан, намертво.

В наших руках пока главный козырь — внезапность. Бегут, бегут секунды выжидания. Ждем команды и вслу­шиваемся. Разведчику необходимо улавливать каждый шорох, понимать, что происходит в тот или другой мо­мент у противника, то есть о чем говорят гул, дрожь зем­ли, шорохи, лязг оружия, обрывки фраз — и на основа­нии этого, даже не видя врага, мысленно представлять, что происходит у него.

Отчетливо слышу чужую речь. Немцы переговаривают­ся. Я же нахожусь рядом и не могу понять, о чем разго­вор. А ведь несколько лет учил в школе немецкий язык! Вот здесь, где знание его так важно и нужно, даже смыс­ла разговора не могу уловить, хотя учителя ставили в мой табель хорошие отметки. И такая меня вдруг взяла доса­да и злость, лежу и ругаю себя на чем свет стоит, хотя от­четливо сознаю, что положение от этого не изменится.

Постепенно группа освоилась со своим местопребы­ванием, первоначальное возбуждение улеглось. Это уже хорошо. Приближается развязка. Мы убедились, что пе­ред броском, если позволяет обстановка, нужно выждать, сделать маленькую паузу. Это дает возможность действо­вать более решительно, осмотрительнее и дружнее. Та­кая пауза позволяет полнее мобилизовать все внутренние ресурсы разведчика.

Наши фигуры напряглись, сжались и приготовились к броску. Уже наготове гранаты. Мы с уважением от­носимся к ним. Это ничем не заменимая в нашем деле «карманная артиллерия». Особенно при бое в транше­ях. Граната и за поворотом траншеи фрица достанет, она и в блиндаже или дзоте его найдет. И мы добрым словом не раз вспоминали, когда умелое применение гранат решало исход операции. Признаться, это при­шло к нам не сразу и не само по себе, а как результат бесчисленных тренировок. Дышинский стремился не только научить нас метко бросать гранаты в цель из любого положения, но, и что не менее важно, не бо­яться их, хотя, честно говоря, нам было порой и страш­новато. Взводный в этих случаях любил повторять: «Если на тренировках разведчик оплошает, струсит, то в бою он не стоит и гроша».

Выдержка и решительность — это то, что ценится в разведчике. Сейчас это наше оружие. А драгоценные се­кунды бегут… Наконец, дана команда — приготовить­ся, а потом последовал короткий и резкий, как выстрел, взмах руки. И вся группа, как один человек, броском ус­тремляется вперед. Мы уже наверху. Рывок Шапорева на себя — и пулемет в его руках. Немец от неожиданности истошно закричал. Трое — Неверов и мы с Канаевым — хватаем немца за воротник, руки и тащим его из окопа. Но в следующий миг из-за ближайшего поворота траншеи, находящегося у торца кирпичного здания, летит граната и попадает в окоп к пулеметчику. Мы с Канаевым бро­саем немца и укрываемся за бруствером. Но Неверов мер­твой хваткой держит его за воротник. Взрыв. Резкий за­пах тротила бьет в нос. Мы снова бросаемся к немцу и пытаемся вытащить его из окопа. Он обмяк и выскальзывает из рук. Взрывом гранаты у него оторваны ступни ног. Он, возможно, уже мертв. Нам же нужен «язык» жи­вой, здоровый.

— За поворотом в траншее — немец! — кричит Дышинский.

Это затаился тот, который бросил гранату. Стремглав бросаемся за ним. Немец убегает, но мы успеваем пере­крыть траншею, и ему удается прошмыгнуть в блиндаж. Мы врываемся за ним следом. Здесь немец пытается ока­зать сопротивление. Получаю удар, и я. Неверов как-то изловчился и со всего плеча саданул немца в переноси­цу. Мне показалось, что под кулаком что-то хрустнуло. Голова немца резко дернулась, и он, словно боясь ее по­терять, схватился за лицо. Еще мгновение — и Иван за­ламывает немцу руки и, как куль, бросает его на свою широкую спину. Иван бежит с пленным по траншее, мы пытаемся помочь. Траншея глубока, но узка, и наша по­мощь малоэффективна.

— Иван, наверх, — хрипит Дышинский и, ухватившись за воротник, пытается стащить немца с его спины. Но раз­ве можно добычу вырвать из рук Неверова в такой крити­ческий момент? Траншея кончается, и Иван начинает ка­рабкаться с ношей наверх. Во всей его фигуре — яростная сосредоточенность и динамизм. Мы помогаем ему, вце­пившись в пленного. Наконец общими усилиями вытас­киваем их из траншеи, и Иван, не останавливаясь, бежит к провалу, не задерживаясь, прыгает вместе с пленным вниз на снег, ни на миг не выпуская прикипевшую к ру­кам ношу. Мы с Канаевым следуем за ним.

Вокруг разгорается бой. Замечаю стоящего во весь рост Шапорева, стреляющего из трофейного пулемета. Во вра­жеских траншеях рвутся гранаты — вступила в бой груп­па прикрытия. С ними и Дышинский. Он все успевает видеть, сквозь тревожную какофонию звуков пробивают­ся отрывистые слова его команд.

На бегу удается заметить, что Неверов и пленный — ранены, но сейчас не совсем удобный момент для ока­зания им помощи. Нестройно бежим по провалу, совсем не думая о том, что в следующий миг можем свалиться в бездну.

Немцы всполошились. Перед тем как выскочить из этого ненадежного укрытия, с ходу бросаемся в снег и осматриваемся — все ли здесь? А вот подбежала и груп­па прикрытия. Она, как и мы, бросается в снег. Все затаиваемся. Но ведь в любой момент нас здесь могут легко обнаружить. Надо отходить, и как можно скорее. Сейчас думаем, хотя и не говорим об этом друг другу — только о сохранении пленного. Иван по-прежнему не выпускает его из рук.

— Вперед! — шепотом командует нам Дышинский.

Все дружно выскакивают из провала — мы с пленным устремляемся к нашим траншеям, а группа прикрытия открывает огонь по ожившей огневой точке, стараясь по­давить ее и одновременно вызвать огонь на себя. Бежим, а по дороге ни одного укрытия, где можно переждать на­стильный огонь врага, особенно сейчас, когда мы вид­ны как на ладони. Огонь врага нарастает. Это подклю­чаются немцы, прибежавшие на помощь с соседних уча­стков.

Вжиг… вжиг… вжиг… — мечутся вокруг нас разно­цветные светлячки трассирующих пуль. За спиной небо расцвечивается ракетами. Чиф… чиф… тьиу… тьиу… — разноголосо высвистывают пули, рикошетом уходя из-под ног. Бежим рывками, бросаясь из стороны в сторо­ну. Но это не помогает. Пулеметная очередь прожигает ногу одному, через несколько секунд падает как подко­шенный, лицом в снег, другой. Подхватываем их и бе­жим, волоком унося раненых. Пленный тоже стонет — не уберегли. К нам на помощь приходят товарищи из группы прикрытия.

Бежим согнувшись, что есть мочи, глаза заливает пот, и нет времени вытереть его, да и руки заняты. На бегу, неуловимым движением тыльной стороны руки успе­ваю подправить шапку, съехавшую на глаза. Кровь сту­чит в висках. В голове только одна мысль — скорей бы траншея…

Бежим, а расстояние до траншеи почему-то сокраща­ется нестерпимо медленно. А вслед нам хлещут пулемет­ные очереди. Проходит еще несколько секунд кошмар­ного бега. Покидают последние силы. Спотыкаемся, поднимаемся, снова спотыкаемся, подхватываем вновь ране­ных товарищей и волоком тянем выскальзывающие из рук ноши, и вперед, только вперед, к своим траншеям.

Я не вижу ничего вокруг, но каким-то шестым чув­ством ощущаю, что и наши минометчики включились тоже в работу, и, обернувшись назад, вижу, как на по­зициях врага, которые мы только что покинули, с гро­хотом рвутся мины.

Бежим. Еще, еще немного. Откуда все-таки берутся силы! Но вот наконец-то приближается спасительная для нас траншея.

Уже отчетливо вижу, как навстречу нам тянутся сол­датские руки. Они машут, подбадривают нас и, наконец, сноровисто и бережно принимают раненых и спускают их в траншею.

В самый последний момент, когда мы сгрудились над траншеей, опуская раненых, Иван Юсупов, получив ра­нение в голову, валится на руки принимавших солдат.

На пятой точке вслед за ранеными молниеносно ска­тываются в траншею остальные. Теперь мы в относи­тельной безопасности, хотя все вокруг свистит, грохочет, вздрагивает. Даже не верится, что дьявольский фейер­верк смерти уже позади. Взорванная огнем ночь нена­сытно продолжала всасывать в себя и резкие разрывы снарядов, и глухие, с тяжким вздохом хлопки мин, и бес­численные трассы свинца, которые уходили в нее и те­рялись, как в бездне.

Приступаем к перевязкам. В этом деле мы поднато­рели и выполняем его быстро с соблюдением всех пра­вил санитарии.

— Маленько зацепило, — стеснительно, как бы оп­равдываясь, комментирует свое ранение Неверов.

Я посмотрел на Ивана, когда ему бинтовали кисть ру­ки, порванную осколками гранаты. Она мелко дрожала, русый чуб его взмок, беззвучно шевелились, словно пы­таясь что-то сказать, губы.

— Не горюй, Иван, до свадьбы заживет, — поддержал своего приятеля Канаев, — только нас не забудь пригласить.

Ранен в правую голень и пленный. Бинтуем и его. Ху­же обстоит с другими, тяжело раненными товарищами.

Бережно, стараясь не беспокоить, не причинить лиш­ние мучения, на раны накладываем только давящие по­вязки. На большее мы не способны. Им нужна немедлен­ная врачебная помощь. Осторожно укладываем раненых на носилки и вместе с пехотинцами несем в тыл. Часа через два мы прибыли в роту. Я пристально и изучающе смотрел в молодое лицо пленного немца. Воз­можно, мы были ровесниками. А Канаев, Юра Канаев, который всеми отголосками души ненавидел фашистов, уже угощал его сигареткой. Даже не верилось, что этот твердый человек, человек, казалось ожесточенный вой­ной, выйдя из огня, не растерял чувства жалости, тепла души, милосердия.

Немец, нервно затягиваясь сигаретой, исподлобья ози­рался вокруг, словно ожидая какого-либо подвоха с на­шей стороны. «Да, по-видимому, глубоко нацизм успел зародить червоточину в его душе, сумел растлить ее и все­лить только злость, — решил я. — Такой быстро не осо­знает и не сделает надлежащего вывода, даже находясь в плену».

Так был пленен курсант школы 23-й танковой ди­визии. Операция, длившаяся чуть более часа, закончилась. Но еще долго, пока живы были «старички», в роте вспо­минали об этом эпизоде, передавали из уст в уста, хотя он был частью нашей работы, рядовой, будничной.

Источник: Фокин Е.И. Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943-1945 гг. — М.: ЗАО Центрполиграф. 2006. c. 93-103.