Поствоенные заметки об эпизодах войны

Коллектив редакции портала «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru попросил поделиться рассказами и заметками об эпизодах Великой Отечественной войны Игоря Валентиновича Посашко, которые он услышал от своих собеседников в разное время.

Так как я родился через 11 лет после окончания войны, то почти всё, что я знаю о войне сверх прочитанного в книгах или увиденного в фильмах, я почерпнул из рассказов тех, кому довелось видеть эти события лично, либо от тех, кому, в свою очередь, рассказали их родители. То есть, большинство эпизодов, которыми я хочу поделиться, являются информацией «из вторых или даже третьих рук», а поэтому вполне возможны некоторые искажения. Впрочем, я уверен, что неточности могут быть только в деталях, потому что люди, чьи слова я хочу пересказать, были абсолютно искренними и ничего не додумывали от себя. В свою очередь, я старался пересказать услышанное максимально точно и, по возможности, без оценочных суждений.

Что заставило меня записать эти воспоминания? Ощущаемая с некоторого времени потребность письменно зафиксировать некоторые события (пока ещё не забылись) из жизни уже ушедших близких людей, да и вообще какие-то эпизоды, которые нашим потомкам могли бы дать дополнительную, не книжную, не газетно-телевизионную информацию о некоторых сторонах жизни их предков, да и страны в целом.

Празднование Дня освобождения Минска 3 июля 1974 года.

Первым будет рассказ о давнем уже событии, которое я, к огромному моему теперешнему сожалению, пропустил. А ещё точнее будет сказать, что я упустил возможность увидеть и принять участие в грандиозном, ярком и необыкновенно эмоциональном событии. Был 1974 год, я учился в институте, в Минске. Сдав сессию, уехал к родителям, не дождавшись 3-го июля. А это день освобождения Минска от немецко-фашистских захватчиков. В 30-ю годовщину этого события решено было провести шествие участников освобождения Белоруссии по главному проспекту города. Были приглашены ветераны, которых в живых в то время было ещё очень много, да и сравнительно с теперешним представлением о возрасте ветеранов Великой Отечественной войны они были почти молодыми людьми. И они приехали. Судя по фотографиям и документальному кинофильму, которые я потом видел, их было как минимум несколько тысяч человек. Они шли, заполнив всю широкую часть проспекта, а на тротуарах плотно стояли жители Минска и бросали под ноги ветеранам цветы, вся дорога была усеяна цветами. Некоторые плакали. Тогда руководителем Белоруссии был Петр Миронович Машеров, которого в республике люди уважали и, да что там, просто любили, что было, скорее, исключением в отношении народа к советским руководителям высокого ранга. В войну он был одним из руководителей партизанского движения. Наверное, он и был одним из инициаторов проведения шествия, впрочем, этого наверняка я не знаю. Потом я слышал от людей, которые стояли по обочинам проспекта во время шествия, что они не раз вспоминали то пронзительное чувство любви, благодарности и единения, которое они испытали в тот день.

Вторым будет рассказ о захвате немцами Новомосковска, райцентра близ Днепропетровска, осенью 41-го года. Бабушка рассказывала, что немцев ожидали со стороны Днепропетровска (там, очевидно, готовились обороняться), а они совершенно неожиданно для всех появились со стороны «Марьяновской горы». Эта «гора» представляет собой гряду, которая тянется, как говорят, от Киева и до самого Черного моря; это та самая сказочная борозда, которую русский богатырь, уж не помню кто, пропахал, когда поймал змея и впряг его в плуг. Сказка – сказкой, но такая гряда есть. Какова её высота – 50 метров или 100 – не могу сказать, но, когда деревья во дворе бабушкиного дома были пониже, а вокруг был частный сектор, тогда из окон квартиры хорошо была видна синяя полоса этой гряды от края и до края горизонта. Продолжу рассказ. Итак, бабушка возвращалась с моей мамой, которой было тогда 8 лет, с рынка; и вдруг немцы на мотоциклах, в кожаных пальто и перчатках раструбом. Они выскочили на площадь перед рынком и тут же раздались пулеметные очереди, стреляли по нашим военным машинам, стоявшим на площади. Мама говорила, что в её памяти хорошо запечатлелось несколько эпизодов этого дня: как с грузовой машины, наверное, «полуторки», свешивались через борт убитые санитарки; как народ собирал гречневую кашу в пакетах, которые выпали из другой машины; как какая-то женщина, увидев немцев, сказала: «Тю (намеренно сохраняю это бытующее на Украине выражение удивления, именно так оно всегда звучало в мамином рассказе), я думала, что немцы с рогами и хвостами, а они на людей похожи» — вот насколько убедительными были плакаты с карикатурами на фашистов.

А потом немцы повели через город пленных красноармейцев. И это были не последние пленные наши солдаты, кого видела бабушка и мама. Мама рассказывала такую историю. Немцы гнали очередную колонну наших пленных через город. Они идут, в ужасном состоянии, голодные. А люди стоят вдоль дороги, но боятся что-либо им дать из опасения, что их застрелят. И вот женщина какая-то маме моей даёт початок вареной кукурузы в руку и говорит «дай кому-нибудь кукурузку», в надежде, что в ребенка стрелять не станут. Мама подбежала к колонне, к ней потянулись десятки рук, она сунула в чьи-то руки кукурузу. Стрелять не стали.

Многие наши солдаты, очевидно, погибли уже в первое время после пленения. У бабушки был младший брат Вася Титаренко. О его гибели рассказал вернувшийся после войны из плена знакомый. Попали они в плен или в 1941 или в 1942 году и сидели в лагере. И даже это еще и лагерем назвать было нельзя: просто поле большое, кое-как огороженное колючей проволокой, и огромная масса народа. Скученность страшная. Умирали от болезней, ран и голода. Поэтому ели всё, что только могли достать. В том числе и собак, которых как-то удавалось поймать. Бабушкин брат наотрез отказался есть собачье мясо и через какое-то время умер.

Первое время после захвата города немцы часть пленных держали там, где металлургический завод потом был, а может, он и до войны был – не знаю. Помню, в середине 60-х годов мы мальчишками катались до этого завода на «кукушке» — поезде в несколько вагонов, который курсировал по узкоколейке между центром города и заводом. Кстати, тогда именно заводской гудок будил людей рано утром, и он же звучал поздно вечером при окончании второй смены – а уже ближе к 70-м годам ежедневное включение заводских гудков отменили по всей стране. Но вернёмся в 1941 год. Итак, к месту, где держали наших пленных, подходили люди, смотрели на наших солдат, плакали, искали своих, подкармливали, когда возможно было, когда попадались конвоиры более сердобольные. Рассказывали, что одна женщина подошла к конвоиру, дала ему золотые часы, что-то ещё и попросила отпустить молодого паренька, говоря и показывая знаками, что это её брат или сын, хотя, как говорят, никем он ей не был. И вот немецкий солдат показал ей, тоже знаками, давай, мол, тихонько забирай его и уводи. Она так и сделала.

Вот такой попался немец. Конечно, немцы, были разные. И откровенные фашисты в войсках вермахта, и эсэсовцы (я читал, что еще в подростковом возрасте для воспитания безжалостности в них будущим эсесовцам давали такое задание – вырастить котенка и, когда он подрастет, выколоть ему глаза и убить). Мой учитель истории, фронтовик, рассказывал, что на фронте наши бойцы аббревиатуру «СС» расшифровывали так: «самая сволочь».

Или вот случай в том же Новомосковске. По улице идет немецкий офицер, холеный, в перчатках. Впереди него – мужчина. И вот этот человек плюнул на тротуар, немец тут же достал пистолет и выстрелил ему в затылок; и пошёл себе дальше.

Но вот противоположный случай. В 42-м году мамина сестра, тогда девочка лет пяти, упала в пролет лестницы в подъезде дома и сильно разбилась, особенно пострадало лицо. Её отнесли в немецкий госпиталь и там ей сделали операцию. Нос только полностью не смогли восстановить, а так спасли, она до сих пор жива.

Или вот еще одна история, которую мама часто пересказывала. Это год 42 или 43-й. Она с детьми играет во дворе, это центр города, где только и были несколько 4-х этажных домов (остальной город – частный сектор). Смотрят – идет немецкий офицер, судя по каким-то впечатлениям маминым – летчик. Видно, довольно высокого звания, в плаще, всегда в перчатках, и рядом с ним – овчарка. Остановился, обернулся к детям. Те прекратили играть, смотрят на него. Он пальцем на маму указал и потом пальцем к себе позвал: «ком». Мама подошла, он ей протянул конфету и пошёл дальше. И так было несколько раз. Дети уже знали и, как только завидят его, останавливали игру и ждали, что будет. Он всегда подзывал пальцем со словом «ком», но только маму и давал ей конфету. Однажды он подошёл, взял ее за руку и повел. Собака рядом. Далее мама вспоминает так. Зашли в подъезд, навстречу офицер с полотенцем на плече пробежал вниз по ступенькам, засмеялся, что-то ему говоря. Подошли к двери квартиры. Тут собака зарычала на маму. Немец что-то сказал собаке, и та успокоилась. Ввёл маму в комнату, усадил, показал ей фотографию, на которой, как она помнит, он с женщиной и двумя детьми, мальчиком и девочкой. Он что-то маме сказал, указывая пальцем на девочку. Наверное, эта девочка была похожа на маму. Потом налил в чашку что-то и дал маме. Она отпила чуть-чуть и скривилась – горько. Много позже уже поняла, что это был кофе. Потом он дал ей хлеба буханку, завернутую в целлофан, что-то еще, вроде как масло сливочное, вывел её на улицу и сказал: «мама, мама» (с ударением на последнем слоге) – чтобы несла, мол, маме. Больше он не появлялся.

А вот ещё информация: недавно моя тетя рассказала, что во время оккупации немцы из-под Новомосковска вывозили чернозём вагонами в Германию.

Осенью 1943 года, когда немцы отступали, по улицам шли их огнеметчики и сжигали всё подряд. Бабушка загодя спрятала все документы и альбом с фотографиями в дровяник. Заходит во двор солдат с огнемётом. Бабушка бросается к нему и просит, показывая на троих своих маленьких детей, не жечь хату. И он уже было идёт прочь, но тут раздаётся окрик офицера, и тогда солдат возвращается и сжигает и дом, и дровяник. Потом вошли наши. И через какое-то время по улице ведут колонну пленных немцев. Бабушка стоит и смотрит. И вдруг в толпе узнаёт этого солдата, который сжигал их дом. И он тоже её узнал, и его лицо мгновенно стало белым как мел. Ведь немцы знали, что есть приказ по Красной Армии расстреливать без суда тех, кто сжигал дома жителей (наши специально листовками их об этом информировали). Бабушке стоило только показать на него, и его тут же отвели бы в сторону и расстреляли. Но она промолчала. После этого семья жила в землянке, выкопанной в саду. И здесь же в саду, в палатках, целый месяц стояли постоем какие-то офицеры. Перед отъездом на фронт они предлагали бабушке взять у них одеяла, — «нас все равно убьют, а у вас дети», — говорили они, но бабушка не взяла. Один из этих офицеров то ли уже после войны, то ли после госпиталя нашёл их, посидел у них, и на расспросы моего прадеда: «А как тот, а как этот?», отвечал только одно: «убит, убит, убит». Моя мама, ей было тогда 11 или 12 лет, спросила: «а как дядя красивый, который на белом коне ездил?» Офицер удивленно посмотрел на неё (очевидно, удивился, что помнит) и сказал: «убит».

Мама рассказала и о таком эпизоде. Улица, на которой жила мамина семья, в районе города, называемом «Вороновка», была очень широкой. И вот однажды прямо на эту улицу сел наш самолет. На улице говорили, что летчик девушке своей сделал такой подарок.

Через какое-то время после освобождения города стали мобилизовывать в армию юношей, может быть потому, что до этого уже призвали в армию всех взрослых мужчин. Матери их голосили у военкомата и говорили, что им же нет 18-ти, почему же их забираете. На что им ответили, что, мол, ничего страшного, их пошлют в училище, а когда они выйдут офицерами, к тому времени и война закончится. Но всех послали на фронт после короткой подготовки. Потом уже в городе говорили, что только один из них вернулся с войны (может быть, и не один, конечно, но такое было устойчивое мнение). Вернувшийся рассказывал, что, когда бросили их в бой в первый раз, они начали все кричать «мама», так было страшно. В числе этих юношей был и сын бабушкиной сестры. Его звали Ваней, он погиб под Кенигсбергом в 1945 году. До этого он был уже один раз ранен, а там получил смертельное ранение в голову. Кто-то из его фронтовых друзей приехал потом и передал его матери несколько отрезов материи на платья для всех его пяти двоюродных сестер (родных сестер у него не было). Сослуживец рассказал, что Ваня говорил про эти отрезы: «Вот подарки с войны привезу для всех своих сестричек» (не «сестёр», а именно «сестричек»).

Может быть, это о ком-то из таких вот необстрелянных ребят рассказывал моей бабушке (а та уже моей маме) кто-то из фронтовиков, который присутствовал при расстреле солдата, который побежал в первом своём бою. Ему зачитывали приговор, а он стоит, волосы русые, кудрявые развеваются на ветру, стоит, не пытаясь оправдываться, а только спокойно и обреченно смотрит на всех. А через минуту был уже мертвый. И рассказчик говорил, что побежал оттуда, чуть не плача и повторяя: «Зачем, зачем? Да, струсил, побежал, но первый бой, первый бой». И говорил, что больше всего ему запомнились эти развевающиеся на ветру волосы. И ещё рассказывал мне наш сосед в Минске, он тогда уж совсем старичком был, — его ранили в 1942 году и двое бойцов тащили его, подхватив подмышки, в тыл. И вдруг из кустов выскакивают заградотрядовцы: «Стой, куда, расстреляем!». Но пропустили, когда им показали рану.

В 1978 году я оказался на праздновании 9 мая в практически незнакомой компании. В какой-то момент вся эта компания ушла курить, и за столом остались только я и пожилой (как мне тогда казалось) мужчина. Он налил два стакана водки, один подал мне и сказал: «Давай по полной за Победу». Я с мальчишеской бравадой ответил: «За Победу можно и по полной». Выпили и он рассказывал мне о войне, но запомнилась только одна история. В июле 1944 года, после освобождения Минска его танковая часть устремилась дальше. И вот километров через 30 они нагнали уходившую на запад колонну полицаев с семьями, на повозках. И так велико было ожесточение наших танкистов, что их не остановило, что там были женщины и дети. Как сказал этот мужчина: «мы не остановились, пока не вдавили в землю всех: людей, лошадей, повозки». И так страшно прозвучало это «вдавили», что этот рассказ врезался мне в память навсегда. Наверное, это ожесточение людей объяснимо тем, что им пришлось увидеть, освобождая разрушенные до основания города и сожженные села. Об этом вот такой эпизод. В 1976 году мы были в стройотряде в Минской области, на стыке Слуцкого и Стародорожского районов. Так вот, когда мы ездили на объекты или на шефские концерты, несколько раз встречали памятные знаки вдоль дороги примерно такого содержания: «деревня такая-то, сожжена вместе со всеми жителями в таком-то месяце 1944 года». В радиусе всего-то лишь 15-20 км было 2-3 таких знака (и это только те, что мы увидели).

А эту историю я услышал всего год тому назад. Мой приятель строит дом в Минской области, недалеко от города Березино. Там, на невысокой гряде, но возвышающейся над всей поймой реки, стоит памятник (скорее, небольшой памятный знак) нашим солдатам, погибшим летом 1944 года. Местный житель рассказал, что на этой возвышенности у немцев был сильный опорный пункт, стояли пулеметы, которые простреливали всю пойму реки. А наши шли от леса на той стороне реки, потом переправились через реку и пошли по пойме. Немцы поливали их сверху огнем. В конце концов, наши гряду взяли. Но, как говорил этот местный житель, всё пространство поймы было покрыто телами наших солдат. Конечно, через несколько дней после этого фашисты где-то в этих местах, восточнее Минска, попали в «котел» и потом тех из них, которые были взяты в плен, провели колонной по Москве. Так хочется верить в то, что число наших солдат, которые погибли в том бою, на самом деле гораздо меньше, чем это прозвучало в рассказе местного жителя. Надо сказать, что моё представление об операции «Багратион» по освобождению Белоруссии, основывалось в основном на впечатлениях от фильма «Освобождение» и вряд ли допускало возможность больших потерь наших. Поэтому рассказанное нам возле памятника на гряде произвело на меня оглушающе гнетущее впечатление. Позже я попытался найти в интернете какую-то информацию, которая могла бы утвердить или опровергнуть этот рассказ – и ничего прямо относящегося к описанному событию не нашел.

И последний эпизод, рассказал его преподаватель нашего института. Когда пришло время возвращать после окончания войны американцам грузовики «Студебеккеры» (мощные машины, о которых шоферы отзывались в превосходной степени), которые они нам предоставляли по «ленд-лизу», наши шоферы отремонтировали грузовики, полностью укомплектовали, покрасили, чтобы не стыдно было возвращать. А может быть, и приказ такой был. А американцы вот что делали — поднимали грузовики на борт судна и сразу, не скрывая своих действий, пускали их под пресс, а после этого загружали обломки в трюм. Слёзы обиды и недоумения наворачивались на глаза наших водителей, всех, кто это наблюдал, стоя на пирсе. Ведь у нас таких машин не было, а как тогда страна нуждалась во всём. Вот такие союзники.

Напоследок несколько слов о памятниках, посвященных павшим солдатам Великой Отечественной войны. К сожалению, иногда, да и не редко совсем, они находятся в таком бедственном состоянии, что и стыдно, и горько это видеть. Два года назад привелось быть нам во Ржеве. И на выезде из города мы увидели воинское кладбище. Остановились. Кладбище разделено на две части: наше и немецкое. Сначала мы зашли на наше кладбище. Ожидали увидеть какие-то достойные сотен тысяч погибших подо Ржевом солдат памятные сооружения. А увидели полуразрушенные захоронения. Имен очень немного, по большей части просто написано число погибших. Хорошо хоть, часовенка есть. Потом все наши пошли на немецкое кладбище, но я остался за оградой, почему-то совершенно не хотелось туда заходить. Ребята, когда вышли, рассказали, что там всё выглядит более достойно, чем на нашей половине кладбища,- в основном, на могилах стоят большие камни, на каждом из которых выбито одно или, максимум, несколько имён. Осталось впечатление, что за немецкими могилами смотрят куда лучше, чем за нашими захоронениями. Уже когда мы шли к машинам, увидели с правой стороны от входа на кладбище довольно большой мемориальный комплекс из черного мрамора. Подошли. Оказалось, что это Казахстан несколько лет назад поставил этот мемориал погибшим почти в полном составе солдатам и офицерам двух стрелковых бригад, сформированных в республике. И вот там, на плитах указаны сотни и сотни фамилий. Фамилии и казахские, и русские, разные. Спасибо Республике Казахстан за бережное отношение к памяти погибших.

Напоследок приведу пушкинские строки, которые, как мне кажется, будут к месту:

«Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к отеческим гробам,
Любовь к родному пепелищу…

На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека –
Залог величия его».

Март 2015 г.
www.world-war.ru