Помню не только плохое
Родилась я в 1926 году в Ленинграде. Мама заболела туберкулезом, и в 30-х годах мы переехали на родину отца в деревню Подкино, в двух километрах от Сланцев, неподалеку от эстонской границы. Деревня была небольшая, всего 18 дворов. Папа и дядя работали в Сланцах. В 1937-м за неосторожные разговоры их арестовали. Заставили подписать признания в контрреволюционном заговоре. Дядя наотрез отказался и по постановлению «тройки» его расстреляли. Папа подписал, и его осудили на 10 лет.
Жили мы в старом дедовом доме. Мама работала в колхозе, получая по 3 копейки за трудодень. Был огород, корова. Жили как все.
Когда началась война, мы собирались эвакуироваться. Однако попасть на поезд могли только рабочие, колхозники должны были уезжать на лошадях. Мы поехали, но вынуждены были вернуться. Фронт неумолимо приближался.
Захватив с собой скот, все ушли в лес. Уже организовались партизанские отряды. С продовольствием было неважно, и нашу корову забрали на мясо, дав расписку, что вернут после войны.
В деревню вступили немцы. В лес они заходить боялись, но повсюду расклеили плакаты: «Все выходите, иначе будете расстреляны!» Пришлось возвращаться домой.
Старостой стал Григорий Злотный, нехороший человек. Стремясь выслужиться перед новыми хозяевами, доносил на каждого замеченного в нелояльном к новой власти поступке.
На окраине деревни жил вдовец дядя Коля Кудрявцев с двумя детьми и стариками-родителями. Староста заметил, что он возил партизанам продукты, и сообщил в полицию. В Подкино прислали отряд карателей. Дядю Колю вывели из дома, привязали к дереву и расстреляли на глазах односельчан. Дом забросали гранатами. Дети с бабушкой и дедушкой едва выскочили.
Труп дяди Коли не разрешали хоронить три дня и неоднократно фотографировали. Десятилетнего сына дяди Коли тоже арестовали и долго пытали, добиваясь признания, где находятся партизаны. Мальчик не выдержал пыток и выдал местонахождение отряда.
В мае 1942-го года немцы собрали молодежь со всей округи, привели в Сланцы и погрузили в эшелон. Когда поезд тронулся, за ним долго бежали наши мамы, громко рыдая и махая нам руками. Оторванные от своих родных, мы очень горевали. Даже песню сочинили грустную-прегрустную. Были в ней и такие слова:
Раньше ели сладости,
Сахар и изюм,
Будем кушать гвоздики
И шурум-бурум…
Привезли нас в Гамбург и распределили по заводам. Мы, шесть девочек из одной деревни, попали на электромоторный завод Ханса Штиля. Каждой присвоили рабочий номер и выдали тряпочки со знаком «ost», которые велели пришить к одежде. Мой номер был «ost-6». Такой же номер значился и на моих нарах в бараке. Жили мы на территории завода в двух бараках: 100 русских и 100 украинцев. На работу ходили свободно, но выходить за ограду не разрешалось. Одна девочка пыталась передать на волю письмо домой, но была замечена полицейским и сдана в гестапо.
Надзирателем в нашем бараке был немец по имени Юзеф. Добрый и хороший человек, он после контузии на фронте был отправлен в тыл. Ежедневно в 6 утра он будил нас. Вставать нам не хотелось, Юзефа мы не боялись и капризничали.
В 7 утра мы приступали к работе. На станках наматывали на шпульки тонкую проволоку. Вместе с нами работали и немецкие женщины. Они трудились старательно, чему учили и нас:
— Работайте медленно, но хорошо!
Они получали за свой труд зарплату, мы же были бесплатной рабочей силой, и если кто-то отлынивал от работы, то попадал на сутки в карцер — узкий, как шкаф, бункер, где можно было только стоять.
В полдень полагался получасовой перерыв на обед. У нас не было никакой еды, и мы просто отдыхали, сложив на коленях руки и стараясь не смотреть на работниц-немок, разворачивающих свои завтраки. Но они всегда делились с нами, хотя сами жили небогато и продукты получали по карточкам. Наверное, если бы не помощь этих женщин, мы бы не выдержали и погибли от недоедания. Кормили нас только раз в день, после работы. Обычно давали порцию шпината и 200 граммов хлеба-эрзаца. Раз в неделю мы получали кусочек маргарина или ливерной колбасы.
Начальником лагеря был 45-летний Неrr Ботби. Он жалел нас и по очереди посылал в немецкую столовую чистить картошку. Очистки мы приносили в барак и поджаривали на печке.
В бараке поддерживалась чистота. По две женщины постоянно освобождались от работы на заводе, чтобы следить за порядком. У нас было постельное белье, мы имели возможность принять душ и выстирать свои вещи.
Одежда, в которой мы приехали, пришла в негодность, и немки, работавшие на заводе, приносили нам то платье, то туфли. В лагере нам выдали грубые ботинки на толстой подошве, тяжелые и неудобные; и мы были рады получить в подарок хоть и не новые, но настоящие женские туфли.
Летом Неrr Ботби посылал нас по воскресеньям к бауэрам убирать горох и другие овощи. Как правило, хозяева хорошо кормили, и это облегчало нашу полуголодную жизнь.
Если кто-либо из нас заболевал, начальник лагеря приглашал русского врача из лагеря военнопленных. Ходили при необходимости и к дантисту. Высшее начальство, по-видимому, сочло, что Неrr Ботби слишком хорошо к нам относится, и его уволили. Мы очень жалели.
Гамбург бомбили все чаще, и в лагере организовали команду для тушения зажигалок. В команде было 9 человек. Руководила нами надзирательница фрау Гросс. Она относилась к нам по-доброму. У меня сохранилась фотография, на которой снята наша команда и фрау Гросс со своим маленьким сыном.
Не знаю, каким образом, но англичане, кроме бомб, сбрасывали с воздуха и продуктовые карточки. Меня познакомили с русским рабочим из мужского лагеря. Он выкупал по этим карточкам хлеб и передавал его нам через забор. Юзеф знал об этом, но, заметив за оградой русского, уходил, и я брала хлеб.
Пришла весна 1945 года. Бомбежки стали чуть ли не ежедневными. Многие жители Гамбурга остались без крова, и на улицах были развернуты походные кухни. Нас охраняли уже не так строго, как прежде, и мы стремились убежать из лагеря и тоже встать в очередь за супом. Немцы обычно не возражали. Но однажды, когда мы, три девочки, поели и возвращались в лагерь, нас заметили из своей машины эсэсовцы. Нацелив на нас револьверы, они приказали нам бежать за движущейся машиной, грозя пристрелить, если мы отстанем. Мы бежали изо всех сил. Обошлось…
5 мая Гамбург без боя был сдан англичанам. Вскоре на Эльбе нас передали советским войскам. Нас поместили в фильтрационный лагерь в Вейнмархе.
В Бухенвальде мы с ужасом увидели печи крематория. Там же встретили и девочку, пострадавшую в самом начале нашего пребывания в Германии из-за того злополучного письма.
Она была очень слаба и не могла ходить. Мы плакали, глядя на нее, а она успокаивала:
— Девчоночки, не переживайте — скоро все будем жить… (Сама она прожила на свободе всего несколько дней, дождалась своих и умерла.)
Мы все торопились домой, но нас, трех девушек из Сланцев, уговорили поработать в госпитале, где лечились наши раненые. Двоих послали на кухню, а я помогала медсестрам. Относились к нам и кормили очень хорошо. Я была невысокой и выглядела младше своих лет. Повар в шутку прозвал меня «полжены» и часто приглашал обедать:
— Полжены, ну-ка зайди на кухню!
Только осенью мы возвратились в Сланцы. Мама оказалась жива-здорова. Всю войну она провела в партизанском отряде: готовила, стирала. Мы очень обрадовались друг другу. А в 1947-м, отсидев 10 лет в сталинских лагерях, к нам вернулся отец. Он был совсем больной и прожил недолго.
Я продолжила прерванную войной учебу, закончила педучилище и много лет проработала в школе. Вышла замуж. Муж был директором школы в Любани.
Недавно я узнала, что фирма «Still» существует в Германии до сих пор. Я написала в адрес фирмы письмо и получила любезный ответ дирекции. Оказывается, фирма впервые получила письмо от восточной рабочей военных лет. А одна из служащих завода, где довелось трудиться и мне, прислала трогательную посылку с консервами. Я благодарна ей не столько за вкусные вещи, сколько за понимание того, что русские, насильно угнанные фашистами на чужбину, помнят не только причиненное им зло, но и доброту простых немецких людей.
Источник: За блокадным кольцом : воспоминания / Автор-составитель И.А. Иванова. – СПб.: ИПК «Вести», 2007.с. 27-30.