Помню день, когда деревню заняли немцы

Семья Ламоновых. Мария Исаевна и Афанасий Федорович, на первом плане Вера, стоят Лида и Саша, 1936 год

В 1941 году мне было 10 лет. Мы с семьей – мама, папа, брат и сестра – жили в деревне Подроща Смоленской области, это 60 км от Смоленска.

В начале войны несколько дней была бомбежка. Горел Смоленск. Мы сидели с мешками сухарей на лавке под частоколом и смотрели на зарево. Оно было огромное – на полнеба. Люди были очень испуганные и наивные, мы не понимали, что нас ждет.

Ребят-подростков, в том числе моего четырнадцатилетнего брата Сашу, отправили в поле «не пускать немцев». Оружия у них никакого, конечно, не было. Только какие-то палки. В лесу вырыли окопы. Говорили, что мы там будем прятаться, когда немцы будут проходить. Почему-то рассчитывали, что они пройдут мимо.

Нас детей очень ругали, если мы баловались и шумели. Взрослые говорили, что немцы услышат и сбросят на нас бомбу. Взрослые, кажется, и правда верили, что у немцев очень хорошая техника, локаторы какие-то, и они все слышат, находясь в своих самолетах. Помню такой эпизод. Женщины услышали самолеты и выскочили на улицу с какой-то белой тряпкой. Стали кричать «Мы ваши! Мы ваши!». Они не знали, как спасать себя и своих детей.

Первый день оккупации

Вера Афанасьевна Ламонова

Очень хорошо помню день, когда нашу деревню заняли немцы. Ранним утром была бомбежка. Нас разбудил шум снарядов. Все деревенские уже успели выгнать скот «на росу». Бомбежка уничтожила весь скот. Коровы лежали на земле. Были дохлые, были искалеченные. Страшно мычали. Моя мама Мария Исаевна Ламонова, когда началась бомбежка, доила нашу корову. Осколок бомбы попал корове в ногу. Корова свалилась. Маму даже не поранило. А вот наша родственница, погибла от снаряда в то же утро. Она тоже корову доила, и в это время осколок попал ей прямо в голову.

Бомбы в тот день сбрасывали на каждый дом. В наш дом не попали. Немножко просчитались, снаряд упал на соседнее поле картошки.

В то же утро на деревню пошли танки. Такой гул поднялся! Мама пришла за нами, мы выскочили из дома и побежали на улицу – на край деревни. Там стояли группкой женщины и дети. Вдруг откуда-то появился наш русский солдат. Бежит по улице. Мы не успели опомниться, как увидели, что на него двигается немецкий танк. Танк нагнал солдата, человек оказался прямо под ним. На наших глазах танк развернулся на девяносто градусов и поехал дальше. Танкист даже не выглянул посмотреть, что стало с солдатом. Конечно, немец был уверен, что раздавил русского. Мы смотрим – а солдатик-то шевелится! Это было настоящее чудо. Он встал, шатаясь. Лицо у него было белое. Куда-то побежал. Женщины стали кричать ему: «Сбрасывай шинель!» Шинели у наших солдат были какие-то несуразные, очень длинные. Но он ничего не слушал, только бежал. Мама потом часто вспоминала его. Хотела в газету написать. Мама хотела узнать, что с ним случилось дальше. Вдруг откликнется, вдруг он выжил.

Во время оккупации

Кровь и трупы стали для нас, детей чем-то обыденным. Мы ничего не боялись. Помню, мы, дети, пасли коров, и нас начали бомбить. Мы попадали на землю. Помню, как мы бегали по лесу и то и дело натыкались на трупы солдат. Тела лежали кучами, вповалку, по несколько трупов. Буквально под каждым кустом. Это было привычно, мы продолжали бегать, играть во что-то. Помню, как наша речушка изменила свой цвет, после боев стала кровавой. Трупы лежали по обоим берегам. Тела убрать и захоронить было некому. Через время мы бегали по тем же местам, там уже лежали человеческие кости и солдатская одежда.

Когда немцы только пришли они схватили моего крестного, двоюродного брата моего отца. Он был очень красивый, высокий темноволосый и темноглазый. Немцы увели его и еще одного мужчину куда-то в лес. Тот, второй, остался жив. Он рассказал, что немцы велели им бежать в разные стороны, а сами начали стрелять, но не попали в него. А в крестного попали. Потом мы долго искали крестного, никак не могли найти. И вот как-то пошли опять на поиски. И наша собака забрехала около муравейника. Мы раскопали этот огромный муравейник. Тело там лежало. Все изъеденное. Это было страшно. Вот как издевались над нами. Взрослые говорили, что крестный был похож на еврея, поэтому с ним так немцы поступили. Мы повезли его хоронить в деревню. У него осталось пятеро детей.

Наша деревня делилась на несколько поселков. Всех нас немцы повыгоняли из своих домов. И вот весь наш поселок – человек тридцать ютился в одной хате. Кто на полу спал, кто где. И так всю оккупацию. Хата не закрывалась. Мы лежали штабелями.

Во время войны мама родила сыночка Володю. Он у нас недолго пожил. Зима, холод, голод. Он простудился. Годик ему было, когда умер. У других женщин тоже умирали дети.

В нашей хате стояли немцы. А в нашем сарае были огромные немецкие лошади тяжеловозы. За ними ухаживал какой-то человек с Украины. Он прислуживал немцам и был на их обеспечении. Одна женщина, у нее было пятеро детей, а муж на фронте, приходила к нему ночевать, а он ей за это давал еду для детей. Никто эту женщину не осуждал.

Помню, что я удивлялась, как смело ведет себя с немцами моя мама. Она мне казалась тогда очень старой. А ведь ей было всего тридцать три — тридцать четыре года. Немцы, когда приходили к нам, вели себя очень нагло, всюду рыскали, забирали у нас последнюю еду. И вот однажды немец увидел на верхней полке кувшин и наклонил его на себя, чтобы посмотреть, что там. А оттуда прямо ему в лицо полилось молоко. Он, конечно, не ожидал. Мама засмеялась. Немцы на нее кричат, а она смеется. А я очень удивилась, что мама не боится смеяться.

Как-то мама увидела, что немцы набили в нашу хату сена. И печку тоже сеном топят. Огонь очень сильный разгорается. Она стала им объяснять, что они так спалят нашу хату. Стала им руками показывать, громко очень говорит, кричит на них. Они ее послушали, перестали сеном топить.

Однажды ночью раздался стук в дверь. Потом выстрел. Потом в хату ворвался пьяный немец весь в крови. Я это помню, потому что мы, дети, очень испугались. Немец искал нашего отца, а отец спрятался в подполе. А мама выбежала зимой на улицу босая. Стояла босиком на морозе и держала лошадь немца под уздцы. Мы, дети, так растерялись, что даже обувь ей не подали. Немец отца не нашел. Ушел, но потом снова вернулся. На этот раз мама сказала, что отец пошел его искать. Немец ушел и уже не появлялся. Он шел по деревне и стрелял.

Но немцы тоже разные были. Один как-то подозвал мою маму и стал для нее что-то чертить пальцем на столе. Объяснять, что немцев окружили, Гитлеру «капут», нас скоро освободят. Он это ей пытался объяснить, чтобы мы никуда не уходили, если нас будут гнать.

Рассказы отца о лагерях

Мой отец, Ламонов Афанасий Федорович, был инвалидом, на фронт его не взяли. Он был лет намного старше мамы, в революции участвовал. Немцы дважды забирали его в лагерь. Он дважды бежал.

Отец рассказывал, что их всех, пленных, немцы поместили в поезд, в вагоны, в которых обычно перевозят скот. В этих вагонах были очень маленькие окошечки. Когда поезд тронулся, кто мог, прыгал из окошек. Каждый вагон охраняли два немца-автоматчика. Они стреляли по тем, кто пытался бежать. Отец ехал в вагоне с молодыми ребятами. Ребята бежать не собирались: «Да ты что, батя, мы в Германию поедем. Хорошо будем жить. Дадут нам землю. Будем там работать». Такие были наивные. Отец стал их просить подсадить его, чтобы самому выбраться в окошко.

Карабкался, а сил нет. Ребята матерятся. А он их просит: «Потерпите, ребятки!» Так он нам рассказывал. «Вскарабкался. Чувствую, что поезд в гору пошел. Думаю – надо сейчас прыгать. И прыгнул. Упал на землю. Огляделся – около него ребята какие-то молодые лежат. Все они ослабленные были. Ни идти, ни стоять не могли. Ползли, катились. Главное было — уйти от железной дороги. Так и доползли до ближайшей деревни. Пустила их в дом одна женщина. Баню натопила. Дала поесть. Ребята навалились на еду. Отец их просил остановиться, говорил, что плохо будет, а они не слушают. Потом им очень дурно было, но все же наутро нам надо было идти. Немного прошли вместе, а потом пошли каждый своей дорогой. Вместе было опасно идти. Могли заметить.

Отец дошел от Смоленска до Подрощи 60 километров пешком в лаптях. Когда пришел, на него было страшно смотреть – 30 кг веса. Пришел к сестре, она жила на краю деревни. Сестра прибежала к моей маме: «Марийка, иди забирай Афанасия. У него нет сил до дома дойти».

Потом отца снова забрали в лагерь. Сначала вызвали в комендатуру, которая находилась в соседней деревне. Он пришел туда, немец поднял доску и из подпола вышли молодая учительница Анна Александровна и врач. Там их держали фашисты. Их и отца обвинили в том, что помогают партизанам. Но учительницу и врача почему-то отпустили, а отца забрали. Увезли куда-то в Белоруссию. Была зима. Отец рассказывал, что они сидели в сараях без крыши. Шел снег, было холодно, люди сидели, прижавшись друг к другу: «Проснешься, а рядом с тобой уже мертвец сидит». Трупы никто не убирал из этих сараев.

Ночью ходили предатели и проводили агитацию. Людей уговаривали выдать тех, кто был коммунистом, офицером. За это обещали хорошую жизнь.

Кормили похлебкой из воды и капустных листьев. Отец уже не мог ее есть. Организм не принимал еду. Отдавал молодым. А однажды шел по лагерю и увидел длинную очередь. И все молодые ребята. Спросил, зачем стоят. Ему отвечают: «За картошкой, батя. Становись». Он смотрит, а в этот барак, где картошку выдают, люди только заходят. Никто оттуда не выходит. Там уничтожали военнопленных.

Освобождение

Когда немцы бежали из нашей деревни, они гнали с собой жителей в Германию, а дома сжигали. Все сжечь не успели. Покидали деревню в ужасной спешке. Вот только всю главную улицу сожгли и школу — очень хорошее здание — тоже сожгли.

Немцы нас тоже погнали всей семьей, да еще и с коровой, но нам удалось бежать, мы свернули с дороги под мостик. А потом убежали в лес на болото. Ночью лежим там. Слышим, как немцы бегут по дороге. Вдруг загремело что-то. Мы тогда еще не знали, что это наша «Катюша». Было очень страшно. Горело все! Но нас почему-то не задело. То недолет, то перелет. Может, разведка донесла, что люди на болоте прячутся. Среди нас была очень богомольная женщина. Улечка ее звали. Вот она поставила нас всех на колени, и мы все молились, чтобы нам уцелеть. Она так и сказала: «Молитесь и мы выживем». Так до утра мы и простояли на коленях.

Под утро все успокоилось. Мы слышим, взрослые кричат: «Наши! Наши!». Наши солдаты бегом спускаются с горы. Мы их увидели, закричали. Начали обниматься, целоваться. Освободили нас. Наши солдаты нам говорят: «Идите домой».

После этого мой старший брат Саша прибавил себе два года возраста и ушел на фронт. Было ему шестнадцать лет. Он ушел вместе с другими ребятами из нашей деревни – детьми, которые подросли за военное время. Их совсем недолго обучали в Ярцеве и отправили на передовую. Ушло тогда из нашей деревни человек тридцать мальчишек, а вернулось с войны человека три. Саша прошел до Берлина и вернулся домой.

Подготовила для публикации на сайте:
Антонина Фроленкова