Полгода после ареста

Читайте также:
«Таков наш век: сегодня ты, а завтра я…»
Пребывание во Внутренней тюрьме
Суд огласил приговор

Приближался Новый, 1939 год. Прошло полгода после ареста отца, которые и ему, и его близким показались вечностью. За это время у мамы в волосах появилось много седины, резко контрастировавшей с молодым лицом. Иногда она слышала как люди, глядя на неё, говорили: «Такая молодая и уже седая». Эти реплики терзали её и без того раненую душу, и она старалась всё время закрывать голову – медицинским колпаком, шапкой, косынкой. Настроение было подавленное. Невольно вспоминались предыдущие встречи Нового года вместе с мужем и друзьями. Всё это осталось в той, другой жизни, теперь уже такой далёкой. Она купила и нарядила для меня маленькую ёлочку и хотела в новогодний вечер в одно время со мной и Лизой лечь спать, но Победоносцевы уговорили её встретить Новый год в компании их друзей. Однако на душе было неспокойно, и сразу после двенадцати ночи она вернулась домой. Дверь оказалась запертой на цепочку, и вдруг, приоткрыв её, мама почувствовала сильный запах газа. После отчаянного стука дверь открыла Лиза и тут же потеряла сознание. Мама бросилась ко мне, но все попытки разбудить меня оказались тщетными. Она поняла, что произошло отравление газом. И действительно – все краны газовой плиты на кухне были открыты. Как выяснилось наутро, к соседке из деревни приехала мать, которая впервые увидела газовую плиту и не умела ею пользоваться. На улице стоял сильный мороз, но мама распечатала заклеенные окна и открыла их настежь. Таким образом, она спасла нам жизнь.

В начале 1939 г. мама, вернувшись с работы, обнаружила дома повестку в милицию. Ей надлежало срочно явиться туда с паспортом. Перед тем как пойти, она позвонила своим родителям и Марии Николаевне, предупредив их об этом неожиданном вызове. В милиции ей предложили пройти «не очень далеко отсюда» и дали для сопровождения милиционера. Он шёл с ней рядом, а не сзади, как бывает при аресте, и это несколько успокаивало её, хотя она не понимала, куда и зачем её ведут. Они пришли к зданию теперешнего Биологического музея имени К. А. Тимирязева на Малой Грузинской улице и спустились в подвал, где находилось несколько комнат. Маму пригласили в одну из них. Сидевший там мужчина с любезной улыбкой предложил ей чай, а затем в довольно деликатной форме стал убеждать её согласиться помогать НКВД. Он говорил, что она, красивая, интересная, сможет войти в доверие к любому человеку, что она и её дочь ни в чём не будут нуждаться, что её «оденут», снабдят билетами в любые театры, концерты, кино, но она должна будет ходить туда с тем, кого ей назовут. «Ну, что вам стоит? – убеждал он – Вы только расскажете нам потом, о чём там был разговор, мы же от вас ничего другого не требуем. Вы должны помочь нам, мы вам верим». На это мама ответила: «Нет. Такие поручения я выполнять не могу и не буду, я на это неспособна. Он сказал, что даст ей время подумать. Но она думала только об одном: если её не выпустят, надо чтобы Софья Фёдоровна немедленно меня удочерила. В течение ночи сотрудник НКВД, то оставлял её одну, то снова уговаривал. Но мама была непреклонна. Около пяти часов утра её отпустили, взяв подписку о том, что она никогда никому об этом разговоре не расскажет. Мама в течение многих десятилетий соблюдала жестокое требование, хотя это было нелегко. Тем более, что встреча с безымянным сотрудником НКВД оказалась не единственной (о трёх других встречах мамы с ним я ещё расскажу). А вот в Тимирязевский музей мама не ходила никогда, даже когда там бывали интересные выставки. У неё на всю жизнь остались об этом здании тяжёлые воспоминания, которыми она поделилась со мной лишь в последние годы – ведь дала расписку!

Другой похожий эпизод произошёл в конце 1939 г., когда отец уже находился на Колыме. К нам на Конюшковскую пришёл сотрудник НКВД и попросил дать ему возможность периодически наблюдать за кем-то из окна нашей комнаты, то есть устроить в ней наблюдательный пункт. Мама категорически отказалась, сославшись на то, что у неё всего одна комната и маленькая дочь.

В январе и феврале 1939 г. пришли четыре письма отца из Новочеркасской тюрьмы. Из них, выхолощенных цензурой, можно было понять только, что жив да здоров, чувствует себя сносно, всё благополучно. Первая страница представляла собой описание того как отец живёт и что жить, в общем, можно. Вторая была вся вымарана, да так искусно, что ни на свет, ни с лупой ни одной буквы не разобрать, а на третьей странице, после слов «целую Вас крепко, мои дорогие» сохранились ещё две фразы о том, что всё же до отца доходят вести из большого мира, что он знает о полёте наших лётчиц во главе с Валентиной Гризодубовой и что гордится ею. А на первой странице внизу было приписано: «Я рад получать от вас хоть какие-нибудь весточки, передайте мой большой поклон дяде Мише».

Прочтя это письмо, Мария Николаевна с мамой долго думали и решили, что неспроста отец написал о дяде Мише. Но кто же это? В нашей семье мужчины с таким именем нет. Конечно, это – Михаил Михайлович Громов! Отец его знал, бывал у него дома, был знаком с его женой, наблюдал испытательные полёты, не раз восхищался его работой, мужеством, и в то же время осторожностью. Однажды он провожал знаменитого лётчика к самолёту перед очередным испытанием. Механик доложил, что всё готово. Тем не менее, к большому удивлению отца, Громов обошёл самолёт и ещё раз сам всё проверил. Механик считался человеком ответственным, и лётчик мог на него положиться, но всё-таки он решил лично удостовериться в надёжности машины. Этот случай так глубоко запал в память отца, что в дальнейшем, уже будучи главным конструктором и посылая людей в космос, он сам многократно всё тщательно проверял. «Михаил Михайлович, как старший, не только учил меня жить, но и помогал советом и делом. Но прежде всего я учился у лётчика тщательности, с которой он готовился к полётам. В нашем деле тщательность играет исключительную роль», — сказал в одном из интервью отец, уже будучи главным конструктором.

Итак, ясно: дядя Миша – это лётчик-испытатель М.М. Громов, Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета СССР. В письме намек на то, что нужно обратиться за помощью к нему. А Гризодубова? Почему отец пишет о наших лётчицах? Если для того, чтобы нас порадовать, дать понять, что он не наглухо отрезан от остального мира, так можно бы и не называть Валентину Гризодубову. А если он её назвал, значит — не зря. Они знакомы ещё с 1927г., со времени планерных состязаний в Коктебеле, где она жила с матерью и двумя подругами. Вместе вечерами ходили к морю, купались, танцевали, пили чай. Теперь она, как и Громов – Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета СССР и, возможно, согласится помочь. Значит, необходимо разыскать их обоих. До этого Мария Николаевна уже пыталась обратиться к некоторым людям за помощью, за добрым словом о сыне, которое она могла бы использовать как характеристику или довод, чтобы облегчить его положение. Так, она была в Академии Н. Е. Жуковского у профессора Б. Н. Юрьева. Он встретил её приветливо, но проводил довольно сухо, сказав, что мало знает её сына, и помочь, к сожалению, ничем не может. Ездила и в Наркомат авиационной промышленности, пытаясь попасть на приём к А. С. Яковлеву, авиаконструктору и будущему замнаркома, однако, прождав в вестибюле Наркомата более двух часов, так и не была принята. Посоветовавшись, бабушка и мама решили, что нужно пойти на приём к Громову и Гризодубовой и попросить их о поддержке. Началось новое «хождение по мукам» потому что записную книжку отца изъяли при аресте, адреса Героев были неизвестны, а Мосгорсправка таких сведений о знаменитых людях не представляла. В одном справочном киоске в ответ на слёзные просьбы бабушки женщина-информатор сказала, что сочувствует ей, но не имеет права давать подобные адреса, так как это категорически запрещено, и посоветовала постараться узнать их через знакомых. Придя домой, бабушка нашла свою старую записную книжку, по счастью сохранившуюся, и в ней адрес молодого журналиста, лётчика Евгения Фёдоровича Бурче, который был редактором книги отца «Ракетный полёт в стратосфере», опубликованной в 1934 г., и часто бывал у него ещё на Октябрьской. Вечером того же дня она отправилась к Е. Ф. Бурче. Он жил далеко. Когда лётчик-журналист открыл дверь и увидел бабушку, на его лице отразился испуг. Он так растерялся, что не мог произнести ни слова. Придя в себя, хозяин всё же пригласил её в комнату, где находились его жена и какой-то лётчик, с которым он познакомил бабушку, сказав, что при нём можно говорить о чём угодно. Она сказала, что Сергей арестован, что она пытается ему помочь и ей нужны адреса Громова и Гризодубовой. Об аресте они знали, а что касается адресов, то Евгений Фёдорович выразил большое сомнение в возможности обращения к таким известным людям. Он уверял, что бабушка всё равно к ним не попадёт, что они её не примут, что Громов после своего рекордного перелёта через Северный полюс в Америку, наверняка стал таким человеком, что не всякому и мизинец подаст, а разговаривать тем более не станет, что Гризодубова ещё, может быть, выслушает её, но вряд ли что- нибудь сделает. Тем не менее, бабушка сказала, что попробует с ними встретиться и повторила свою просьбу дать их адреса. В конечном счёте, адреса Е. Ф. Бурче дал, но без указания номера квартиры Громова, которого не знал.

Первым делом бабушка решила пойти к Громову. Он жил на Большой Грузинской улице. Вначале она отправилась на разведку. Большой новый дом оказался обнесённым железной решёткой с проходной будкой, где сидел привратник. Пройти мимо него невозможно. Попытаться узнать телефон и позвонить Громову было бы опрометчиво – велика вероятность натолкнуться на отрицательный ответ. Бабушка решила идти напролом. Она приоделась, как могла, ибо считала, что «бедной родственницей» слезами и мольбами ничего не добъёшся. Кроме того, её сын не преступник, и она идёт просить для него не помилования, а защиты его прав. Поэтому она пошла с гордо поднятой головой. Надев ещё довольно приличную серую беличью шубку, платье, которое, она знала, ей шло, чёрные лакированные туфли, поверх которых надевались боты, и, захватив на всякий случай паспорт, бабушка после работы отправилась на Большую Грузинскую.

Быстрым шагом войдя в проходную, она уверено сказала: «По – моему Михаил Михайлович уже дома, я должна его видеть». «Так точно, они дома», — ответил, вставая привратник. Наверное, у неё был такой решительный вид, что он даже не спросил кто она такая. – «Пожалуйста, проводите меня, я боюсь запутаться, давно у него не была», — попросила бабушка, не знавшая ни номера квартиры, ни подъезда в котором жил Громов. Вместе они вошли во двор. «Это его окна светятся?»- спросила она, сделав неопределённый жест рукой, поскольку в доме светилось много окон. «Да, вот эти три окна с левой стороны, ближе к арке, на третьем этаже», — последовал ответ. «Да, да, спасибо, именно эти, я позабыла», — сказала она и быстро направилась к арке, одновременно соображая, в какую сторону нужно повернуть. Теперь оставался неизвестным только номер квартиры. Войдя в подъезд и увидев там лифтёршу, она смело обратилась к ней, сказав: «Поднимите меня, пожалуйста, к Громову, я боюсь ездить на чужих лифтах, застрянешь ещё». Они поднялись на третий этаж. Выходя из лифта, бабушка спросила: «Кажется, эта квартира?» «Да, да, именно эта», — ответила лифтёрша. Дав ей спуститься вниз и собравшись с духом, бабушка позвонила. Дверь приоткрыла домработница. Увидев незнакомую женщину, она спросила: «Кто вы?» бабушка ответила: «Доложите Михаилу Михайловичу, что его спрашивает Баланина». Она умышленно не назвалась матерью Королёва, чтобы эта фамилия не звучала в присутствии домработницы. Через несколько минут он сам открыл дверь и впустил её. Она впервые так близко видела Громова. До этого ей удалось наблюдать его триумфальный проезд по Москве после перелёта в Америку, когда он ехал с женой в открытой машине, а она стояла на тротуаре, переживая с ним его славу. Теперь перед ней стоял высокий, статный, красивый сорокалетний мужчина с волевым смуглым лицом. Таким он запечатлелся в её памяти на всю жизнь.

М. М. Громов предложил бабушке войти. Она сняла шубу, боты и в этот момент с ужасом увидела, что один лакированный туфель не чёрный, а белый от мела, видимо попавшего в бот на работе, где в то время шёл ремонт. Пока хозяин вешал её шубу, она успела как-то смахнуть мел и прошла за ним, следуя приглашению, в огромную комнату, служившую ему кабинетом. Он предложил неожиданной гостье кресло, а сам, внимательно её разглядывая, сел за большой письменный стол. Она произнесла: «Фамилия моя вам ничего не сказала. Я – Баланина Мария Николаевна, мать Королёва Сергея Павловича». И посмотрела, какое впечатление на него это произведёт. Но на его лице не дрогнул ни один мускул. Тогда она спросила: «Вы знаете моего сына?» — «Да, я его знаю». – «Вы слышали, что он арестован?» — «Да, слышал». Он прислал нам письмо, в котором упоминает Валентину Гризодубову и просит передать привет дяде Мише. Для нас дядя Миша – это вы, потому что никакого другого человека с таким именем у нас нет, а Сергей вас знал и вы знали его. Поэтому я пришла к вам с просьбой помочь мне в хлопотах о нем». «Чем могу служить?» — спросил он. – «Прежде всего, я хотела бы знать, убеждены ли вы в правильности осуждения Сергея, в том, что он действительно вредитель?» — «Нет. Может быть, здесь какая-то ошибка». – «Тогда скажите мне прямо: вы сможете что-нибудь сделать или отказываетесь?» Он сказал: «Насколько могу, помогу. Чем я могу быть вам полезным?» — «Мне нужно попасть к председателю Верховного суда, чтобы просить о пересмотре дела. Я была в его приемной. Проникнуть к нему без поддержки, скажем вашей, я не смогу. Вот я и хочу обратиться к вам за такой поддержкой. Не просить о пересмотре дела – я сама попрошу, а только помочь попасть к нему, чтобы передо мной открылись двери». Выслушав бабушку, он спросил: «А у Гризодубовой вы были?» — «Нет, еще не была». – «Ну, тогда вот что. Я охотно вам помогу. Сделаем так: я посоветуюсь с Валентиной Степановной – она сейчас куда-то улетела, возвращается, кажется, на днях, а затем посоветуюсь со своим секретарем, в какой форме я могу вам помочь». То, что он, Герой Советского Союза, не может сам решить этот вопрос и должен с кем-то советоваться, так поразило бабушку, что она широко открыла глаза. Поняв ее реакцию, он добавил: «Ведь я же беспартийный. У меня, как у депутата Верховного Совета, есть помощник, который мне помогает в ответственных случаях». – «Когда можно вам позвонить или зайти?» — спросила бабушка. – «Позвоните послезавтра, потому что сегодня мой помощник болен, может быть, он завтра тоже будет болеть, а послезавтра, я думаю, уже его увижу. Позвоните послезавтра домой в 8 вечера». Он написал ей номер телефона и она, обнадеженная, что помощь близка, радостная примчалась домой. Рассказала маме и Григорию Михайловичу об этом приеме, о том, как ей все удалось.

Два последующих дня прошли в нетерпеливом ожидании результата. В условленный час она позвонила и услышала в трубке незнакомый мужской голос. Она поняла, что это и есть помощник Громова. «Кто говорит?» — «Баланина, мать Королева». – «Зачем же, товарищ, вы беспокоите такого занятого человека, обремененного общественными делами и своей личной работой? Вы совсем не по адресу обратились, не по тем инстанциям пошли. Вам надо к Ульриху». – «Знаете, к Ульриху это одно. Но помимо этого, мне нужна поддержка Михаила Михайловича в какой-то форме, чтобы я могла попасть к председателю Верховного суда». – «Это совершенно напрасно. Михаил Михайлович человек очень занятой и его сейчас нет». – «А мне известно, что он дома. Ведь он сам назначил этот час.» — «Да, он дома, спустился в гараж, но я его звать и беспокоить не буду. Ваше дело его совсем не касается. Что он тут может сделать, чем может помочь? Обратитесь к товарищу Ульриху.» И повесил трубку. Бабушка горько заплакала. Она металась по комнате из угла в угол, и если бы рядом не было Григория Михайловича, верного ее друга, неизвестно, чем бы это закончилось. Он уговаривал ее и всячески пытался успокоить. Но ее отчаянию не было границ. Она провела бессонную ночь. Громов отказал, он, наверное, такой же как другие, теперь все кончено. Уж если человек, перелетевший в Америку через Северный полюс, побоялся написать два слова, побоялся сказать ей в лицо, что ничего делать не будет, то кому же тогда верить, на кого надеяться? И вдруг бабушка подумала, что нельзя так распускаться. Ведь если она не будет хлопотать, то сын погибнет. Его отправят на Север, оттуда он не вернется.

Назавтра бабушка снова пошла к Громову домой, решив выяснить, действительно ли он испугался и обманул. Привратник ее уже знал, и она спокойно прошла к дому. На звонок дверь открыл сам Громов. Она вошла в переднюю и сразу спросила: «Скажите, Михаил Михайлович, вы отказали мне?» Он удивился: «Почему вы спрашиваете? Я не отказал вам, я сказал, что помогу, только посоветуюсь со своим помощником.» — «Но ваш помощник уговаривал меня вчера, чтобы я вас не беспокоила, что я обратилась не по адресу. Мне неясно одно: вы ли мне отказали или ваш помощник так повел дело, скажите мне откровенно». Он поглядел на нее с изумлением. – «Помощник сказал мне, что можно написать письмо с просьбой о приеме вас председателем Верховного суда, и я его подписал. А вам тоже нужно написать письмо на его имя. Как же это могло так получиться?» Она облегченно вздохнула и сказала: «У вас благородное сердце. Недаром вы такой чудо-летчик. Спасибо вам». Громов объяснил, что ей нужно пройти к его помощнику Иванову в Моссовет с бокового входа и подняться на второй этаж. Там в зале должна сидеть женщина, которая покажет ей нужную дверь.

На следующий день бабушка отправилась в Моссовет. На втором этаже женщины не оказалось, и спросить, куда идти, было не у кого. Оглядевшись, она, к своему удивлению, обнаружила на дверях двух расположенных там кабинетов одну и ту же надпись: «Заместитель председателя Моссовета Иванов», но вот инициалы у этих Ивановых были разные. Пораженная неожиданным совпадением и не предполагая, что помощником Громова может быть столь высокое должностное лицо, как заместитель председателя Моссовета, она ушла, решив, что неправильно поняла куда идти. Вечером снова пошла к Громову, и он подтвердил, что один из Ивановых и есть его помощник. Наутро она вновь пошла в Моссовет, на этот раз уже смело. В шикарно обставленном кабинете за великолепным письменным столом сидел представительный мужчина средних лет. Он предложил ей сесть и спросил, что она хочет. Она ответила, что пришла за бумагой, оставленной Громовым. И тут опять началось: «Зачем вам такая бумага, ведь я уже разговаривал с вами по телефону, а вы продолжаете беспокоить такого большого занятого человека и надоедаете ему. Почему вы так упорствуете, ведь целая группа инженеров арестована, в том числе Туполев, который оказался врагом народа, а ваш сын с ним работал. Здесь, в этих креслах, уже сидели родственники осужденных и все просили об одном и том же. Что же вы так настаиваете и хлопочете?» Но бабушка долго объясняться с ним не собиралась. Она знала, что бумага есть, и Громов ее подписал. Значит, вопрос в том, как быстрее ее получить. Несколько минут продолжалась между ними словесная дуэль. Потом бабушка протянула руку и сказала: «Ну, в конце концов, Михаил Михайлович ведь письмо подписал, значит, он посчитал возможным это сделать и оставил вам этот документ для меня. Потрудитесь мне его выдать». Тогда он взял в руки небольшой лист бумаги, обошел вокруг стола и подал ей. А потом вдруг рассыпался мелким бесом: «Ах, какая вы мужественная, какая настойчивая женщина, я желаю вам всяческой удачи и успеха. И вот вам мой совет: не ходите сегодня к председателю Верховного суда. У них в эти дни была трудная сессия, он устал, а сегодня последнее заключительное заседание. Он приедет, несомненно, к себе на работу, но не стоит добиваться приема именно сегодня, потому что, знаете, когда человек устал, он раздражен и не будет вас слушать внимательно, а ведь вы в этом заинтересованы. И не забудьте взять с собой заявление на его имя». Пожав руку, он проводил ее до дверей кабинета. Совершенно другой человек, ну просто хамелеон! Бабушка была на седьмом небе. По дороге домой и дома она еще и еще раз перечитывала напечатанные ею на машинке такие важные для нее и ее сына слова: «Направляю на Ваше рассмотрение письмо гр. Баланиной о пересмотре дела осужденного ее сына».

Заручившись поддержкой Громова, бабушка стала готовиться к походу в Верховный суд. Предварительно вместе с мамой она побывала дома у юриста, которого кто-то рекомендовал маме. Это была женщина средних лет, внимательная и толковая. Она жила на Большой Молчановке. Бабушка уже дважды бывала у нее в юридической консультации на Пушкинской улице. Сейчас она хотела получить совет, что говорить и как себя держать на приеме у председателя Верховного суда. Юрист не стала советовать, что говорить, сказав, что бабушка и сама прекрасно все объяснит. Зато порекомендовала ей иметь вид не бедной просительницы, а уверенной в своей правоте красивой женщины: «Оденьтесь к лицу. Вы должны произвести впечатление и своей настойчивостью добиться положительного результата. Это последнее, что вы можете сделать для вашего сына, желая его спасти. Если вы получите здесь отказ, больше вам никто не поможет». И кроме того, предложила прийти наутро к ней в консультацию, чтобы снять с ходатайства Громова машинописную копию, а подлинник, на всякий случай, оставить себе. Бабушка так и сделала. На следующий день она надела платье синего цвета, которое ей шло, настроила себя на решительный разговор и отправилась. В приемной председателя Верховного суда было много народу. Когда подошла ее очередь, она вошла в кабинет секретаря и увидела у окна двух машинисток, а у письменного стола высокого молодого военного, который внимательно ее выслушал, взял ее заявление с копией ходатайства М.М. Громова и назначил день приема. К заявлению бабушка приложила выдержки из трех писем отца. Вот текст этих документов:

«ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ВЕРХОВНОГО СУДА СОЮЗА ССР
Тов. ГОЛЯКОВУ
От БАЛАНИНОЙ Марии Николаевны
(по первому мужу Королевой)
прож. Москва 18, Октябрьская ул. д.38 кв. 236

ЗАЯВЛЕНИЕ

Мой сын КОРОЛЕВ СЕРГЕЙ ПАВЛОВИЧ, осужденный в 1938 году Военной Коллегией Верховного Суда Союза к 10 годам тюремного заключения, ныне находится в гор. Новочеркасске, почт. ящик № 43.

Я прошу Вас о пересмотре его дела, так как сын убежден в своей невиновности, что видно из его писем, в которых он высказывает твердую уверенность в том, что при пересмотре его дела в Верховном Суде Союза, куда он в октябре-ноябре 1938 г. направил свое мотивированное заявление, «ВСЕ ВЫЯСНИТСЯ И ПРАВДА ВОСТОРЖЕСТВУЕТ». Выдержки из писем прилагаются на особом листе (подлинные письма могут быть представлены по первому требованию).

О сыне могу сообщить следующее:

Сын мой, один из ведущих инженеров Научно-Исследовательского Института №3 НКОП (Народного Комиссариата Оборонной Промышленности).

29 мая 1938 г при проверке одного из опытов над засекреченным объектом своих работ сын был ранен и с сотрясением мозга доставлен на излечение в больницу им. Боткина.

Не закончив еще курса лечения, имея еще больничный лист, он был арестован органами НКВД по ордеру № 129 от 27.VI 1938 г. в Москве.

Вся жизнь сына, которому в настоящее время 32 года, обстановка, в которой протекала его работа, а равно сопровождавшая ее борьба заставляют меня не только, как мать, но и как советскую гражданку обратиться к Вам с настоящим заявлением, в целях восстановления истины.

Сын мой, КОРОЛЕВ СЕРГЕЙ ПАВЛОВИЧ, инженер-конструктор авиа — и ракетных аппаратов и одновременно летчик.

Его планер «»Красная Звезда» в 1930 году сделал первую в мире мертвую петлю, другой его проект – аэроплана – получил премию на конкурсе.

В область реактивного движения он также, несомненно, внес свой вклад (печатные труды, доклады – его доклад в Академии наук СССР помещен в «Трудах Академии наук»).

Он – пионер реактивного дела. В его комнате в 1931 году маленькой группой, с участием покойного профессора Цандера, давшего первую конструкцию особого реактивного двигателя, обсуждалась эта замечательнейшая проблема сверхскоростных полетов. Сын поддерживал тесную деловую связь с Циолковским.

Сын был организатором, руководителем этой группы Изучения Реактивного Движения (ГИРД), умел зажечь энтузиазмом коллектив рабочих и инженеров, которые по суткам не выходили из помещения, стремясь помочь своей стране, Партии и Правительству наладить новую отрасль техники и обороны СССР.

Примерно в середине 1933 года в Москве на базе Московского ГИРДа был создан Реактивный Научно-Исследовательский Институт (РНИИ), позже Институт № 3 НКОП.

Директором РНИИ был назначен Клейменов из Ленинграда, а сын мой – его заместителем – техническим руководителем.

Уже вскоре я стала слышать сетования сына, что методы административного руководства нового директора вызывают явное недовольство сотрудников, падают темпы работы и прежний энтузиазм, планы не выполняются. Сын вынужден был категорически возражать против ряда мероприятий.

В результате последовало, неожиданное для сына, устранение его с должности заместителя директора. На место его был назначен Лангемак из Ленинграда.

Сын не ушел из РНИИ, остался в должности старшего инженера-конструктора, твердо веря в успех дела и его исключительное значение для обороны страны.

В последующий период я часто видела сына расстроенным. На мои вопросы нехотя отвечал, что вызывали в разные учреждения для объяснений, почти всегда по инициативе Клейменова, происходит какая-то склока, все время тормозят, мешают работать…

Частые столкновения в Институте с Клейменовым, секретарем парткома (фамилию не помню) и инженером Костиковым выводили сына из состояния равновесия.

Однако быв. директору не удалось избавиться от инженера, твердо стоявшего на почве советского закона. Дело дошло до Комиссии Советского Контроля, куда был вызван как Клейменов, так и мой сын. Здесь сын высказал все, что наболело. Помнится тов. КУЙБЫШЕВ, лично разбиравший это дело, примерно потребовал: директору бережно относиться к молодым специалистам и создать им необходимые для работы условия, а КОРОЛЕВУ (сыну моему) быть сдержаннее. У сына моего характер прямой, и подчас он бывает резок.

Сыну внешне работать стало как будто спокойнее, но трения с Клейменовым и Костиковым продолжались.

Успешный ход работ в той конструкторской группе, которой стал руководить сын, как старший инженер, привел к развертыванию ее в обширный отдел, во главе которого, волей-неволей, пришлось поставить сына. Эту должность он занимал примерно до начала 1938 года.

Сын готовился и должен был в ближайшее время защищать научную диссертацию на тему, связанную с его работой над реактивным полетом, работой, о которой профессор-руководитель говорил, что излишняя скромность представлять ее как кандидатскую и после защиты она должна быть зачтена ему как докторская. Готовил он ее в стенах Института.

Охваченный мыслью о чрезвычайных скоростях, об исключительных полетах в Стратосфере, он летает, тренируется до последних дней в рекордном отряде Центрального Аэроклуба.

В 1937 году директор Клейменов был арестован. При новом директоре Слонимере тот же Костиков остался теперь его заместителем, и против сына продолжалась все та же система несообразных обвинений по службе, имевшая по-видимому, целью дискредитацию его в глазах общественности и выживания его.

Один из партийных товарищей – рабочий сказал сыну, что инженер Костиков требовал у нового директора снятия с работы сына.

Сын был снят с должности заведующего отделом.

Характерно, что весной 1938 года, при получении от зам. директора Института Костикова обязательной для представления в Военкомат характеристики, Костиков передал сыну таковую в уже запечатанном конверте, заверив сына в благоприятном для него характере последней. В то же время, представитель Военкомата, вскрывший конверт в присутствии сына, выразил свое удивление и запечатанному конверту, и той, «более чем отрицательной» характеристике, которая в нем содержалась.

Весной прошлого года сын, заходя ко мне, не раз говорил: «Устал, бесконечное дерганье!» — и продолжал упорно работать. В то же время он говорил о близком завершении своей работы, о том, что надеется предъявить ее Правительственной Комиссии, а пока что ставил опыт за опытом, работал, прислушивался к каждому шороху винтика, все проверяя сам бесконечное множество раз. Он забыл о личной жизни, забыл о необходимости отдыха и полностью ушел в свою работу. Он глубоко верил, что завершит работу и докажет на деле правильность своей идеи и методов работы, а тем самым рассеет нездоровую атмосферу, которая создалась для него в стенах Института. А между тем атмосфера все более ухудшалась.

Арест сына после ранения ясно говорит, что даже неудавшееся проверочное испытание, при котором лишь по счастливой случайности не погиб сын, и которое произошло, по словам его сослуживцев и его самого, по недосмотру механика, подготовлявшего опыт и недостаточно прочно закрепившего одну из деталей, — даже, по-видимому, приписывалось сыну, как что-то преступное и умышленное. Сын делал опыт сам, и никто больше не пострадал.

Этим письмом к Вам я решила осветить в возможно кратком изложении упорную борьбу сына, направленную к осуществлению выношенной им идеи реактивного полета, и ту обстановку, в которой протекала его работа, сопровождавшаяся непрерывными нравственными ударами.

Его глубокое увлечение работой, его искренность не подлежит для меня сомнению. Ибо он не мог не быть искренним, когда годами приходил ко мне и рассказывал о своих невзгодах; не мог не быть искренним в больнице, когда окруженный врачами, горько сожалел, что ранение затормозит окончание работы; не мог не быть искренним, когда там же в больнице говорил мне: «Ты не горюй, мама, если даже мои опыты окончатся трагически для меня, дело новое! Я в него вложил жизнь и не жалею! Но зато, в случае удачи, товарищ СТАЛИН скажет – у нас не было реактивной техники, теперь она у нас есть!» Он не мог не быть искренним, он, убежденный сторонник генеральной линии Партии и Правительства, ставивший интересы Родины выше собственной жизни.

А между тем ныне он осужден, по-видимому, как враг народа.

Обращаюсь к Вам, тов. Голяков, с убедительной просьбой ПЕРЕСМОТРЕТЬ ДЕЛО МОЕГО СЫНА КОРОЛЕВА С.П., ЗАТРЕБОВАВ ЕГО ИЗ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СОЮЗА, А ТАКЖЕ ПРЕДОСТАВИТЬ ЧЛЕНУ КОЛЛЕГИИ ЗАЩИТНИКОВ тов. КОММОДОВУ ПРАВО ОЗНАКОМИТЬСЯ С ДЕЛОМ, ДАБЫ ГАРАНТИРОВАТЬ МОЕМУ СЫНУ, МОЛОДОМУ СОВЕТСКОМУ СПЕЦИАЛИСТУ, ПРАВО НА ЗАЩИТУ, КОЕГО ОН БЫЛ ЛИШЕН ПРИ РАССМОТРЕНИИ ДЕЛА В ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ.

ПРИЛОЖЕНИЕ:
1. Выписка из 3-х писем КОРОЛЕВА С.П.
2. Копия отношения тов. ГРОМОВА Михаила Михайловича
М. Баланина

27. III.39 г.

К заявлению

ВЫПИСКИ ИЗ ПИСЕМ КОРОЛЕВА СЕРГЕЯ ПАВЛОВИЧА

«…Когда думаю о будущем – то верю, что мы снова свидимся. Верю в то, что правда восторжествует…» (письмо от 2.1.39 г.)

«…Живу мыслью и надеждой на скорую встречу с Вами и твердо верю, что все выяснится и правда восторжествует…»

(письмо от 15.1.39 г.)

Сообщая о том, что подал мотивированное заявление в Верховный Суд СССР, заканчивает: «… я уверен, что в этом сумеют разобраться, и, конечно, разберутся…» (письмо от 5.II.39 г.)

С подлинным верно – М. Баланина».

Продолжение следует.

Источник: С.П. Королев: Отец: К 100-летию со дня рождения: в 3 кн./ Н.С. Королева; Совет РАН по космосу. 2007.